Том Маккарти - Тинтин и тайна литературы
Эрже награждает свою капризную суперзвезду, объявляющую себя «Искусством», эпитетами типа тех, которые Бальзак припас для Замбинеллы. «Небесная гарпия», – кричит Сарразин; «сирена со змеиным сердцем… сладкоголосая горгона», – говорит прокурор Лос-Допикоса, имея в виду Кастафиоре. Сарразин жалуется, что Замбинелла вонзила «свои острые когти в мои чувства». Хэддоку (в «Тинтине и Альфа-арте») снится Кастафиоре в обличье гигантской птицы, которая клюет его и вонзает когти в его тело. «Женщина… Или лучше назвать ее чудовищем?» – вопрошает прокурор. И верно, по мере развития цикла Кастафиоре все меньше похожа на женщину. Понимать это буквально (например, счесть, что в действительности перед нами травести) – такой же напрасный труд, как попытки «окончательно определить», спала она или не спала со Споншем, магараджей и бароном. Но кое-что определенное в этой истории есть: вокруг Кастафиоре, излучаемая ею, распространяется кастрация; не банальная кастрация фривольных каламбуров насчет сломанных трубок или мачт, а кастрация иносказательности, кастрация способности вещей иметь смысл, кастрация соответствий между языком и материальным миром, кастрация содержательности знаков. В «Изумруде Кастафиоре», стоя у окна ее спальни, после того как в первую ночь в Муленсаре певицу что-то напугало (кстати, ее окно, как и окно Маргариты, выходит в сад), Тинтин смотрит в полную темноту и объявляет: «Тут ничего нет, синьора. Абсолютно ничего». Кстати, это один из самых блестящих кадров во всем цикле.
Хэддок – подобие Сарразина, а вся вселенная «Приключений Тинтина» – подобие Хэддока. Как выразился Барт, кастрация заразительна и разрушительна. Эпицентр взрыва – «Изумруд Кастафиоре», но взрывная волна добирается куда угодно, даже в первые тома. Двигаясь вспять, она добирается до заводов-фасадов и фальшивых выборов в СССР, до выхолащивания фетишей и религии в Конго, а от убоя и расфасовки коров в Америке – до расчленения, выпотрашивания и вывешивания в витринах человеческого языка как такового – операций, совершаемых во имя искусства в финальном, незавершенном томе. Кстати, в этой книге тоже появляется Кастафиоре, она восхваляет Альфа-арт как un véritable rétour aux sources – возвращение к истокам искусства.
И, возможно, она даже права.
Это принцип фиктивности, несостоявшегося события, аннулирования смысла. «Караул! Катаклизм! Катастрофа!» – восклицает Хэддок, получив телеграмму о приезде Кастафиоре. Караул, катаклизм, катастрофа, кастрация. Последнее из этих слов Хэддок не произносит, но Лакмус все равно слышит. Вот еще одно значение, припрятанное на черный день, прибереженное в тачке с цветами профессора; во имя Бьянки он провоцирует у розы генетическую мутацию или уродство половых органов, чтобы обойти нормальные репродуктивные механизмы. Через два тома, в «Тинтине и пикаросах», кастрация перекинется с одного царства природы на другое – с флоры на людей: Лакмус, применяя пилюли из «лекарственных трав», лишит всех вакхических наслаждений и Хэддока, и пикаросов, и, самое печальное, индейцев племени арумбайя, чей алмаз вначале был украден, а затем ускользнул от искателей и упал в бездонные недра земли. Кстати, в Гран-Чапо не оказалось ни капли нефти. Но Лакмус своей розой хочет сказать (на самой низкой инфразвуковой частоте) другое: у Кастафиоре нет клитора.
В финале новеллы Бальзака Сарразин пытается разбить статую Замбинеллы – швыряет в нее молотком, но, подобно Рамону, метнувшему нож в попугая, промахивается. Сразу после этого Сарразина убивают трое наемников ревнивого и могущественного кардинала Чиконьяры, покровителя Замбинеллы. Заодно они спасают от уничтожения скульптуру. Барт заключает: на деле Сарразина убило аннулирование смысла, то, свидетелем чего он стал незадолго до гибели. Если Сарразин приветствует свое убийство как «благодеяние, достойное христианина», то потому, что оно возвращает его во вселенную прочно установленных, абсолютных ценностей. В финале «Отколотого уха» эта вселенная пожирает и Рамона с Алонсо. Фетиш, за которым они гонялись всю книгу, пламенно желая заполучить его содержимое, что находилось внутри него, одновременно разбился и опустел. Черти уносят злодеев. Злодеев уносят демоны, но фетиш удается спасти. Его осколки собирают, склеивают и возвращают в музей, где мы увидели его впервые, а на заднем плане музейный смотритель распевает оперную арию.
5. «Вообразим Адониса портрет – с тобой он схож, как слепок твой дешевый»
i
Начнем с эпизода, на котором мы прервали повествование: скульптор Сарразин лепит статую, то есть изготавливает копию Замбинеллы. За все время работы он так и не замечает отметины, которую кастрация оставила на теле модели. Сарразин погибает от руки убийц. Замените «Сарразин» на «Бальтазар», и получится краткая фабула «Отколотого уха»: скульптор Бальтазар создает статую – копию фетиша племени арумбайя. За все время работы он так и не замечает отметины на «теле» фетиша – сколов на одном ухе (кстати, гениталии фетиша скрыты под набедренной повязкой). Бальтазар погибает от руки убийц. Что дальше?
Люди кардинала (заказчика убийства) изготавливают с творения Сарразина мраморную копию, и уже эта скульптура оказывается в музее. Семейство де Ланти (мать семейства – племянница Замбинеллы) поручает живописцу Виену написать со скульптуры копию – картину; так появляется «Адонис», с которого началась вся история, – полотно, которое столь заинтриговало мадам де Рошфид. Позднее другой живописец, Жироде, опираясь на виановского «Адониса», пишет собственную картину «Эндимион и Луна»[26]. Копии, копии, копии; судьба оригинала остается нам неизвестна.
Интересно, у Эрже будет действовать тот же сюжетный ход «найти и подменить»? В принципе да, но Эрже придумывает более замысловатый сюжет. Прикончив Бальтазара, Тортилья отправляет копию фетиша, которую сам же и заказал скульптору, назад в музей, который когда-то сам и ограбил, – выдает копию за оригинал. Но Тортилья не знает, что Бальтазар изготовил две копии и одну из них подсунул Тортилье вместо оригинала. Фактически Тортилья выступает в роли и кардинала (убийство, заказ копии), и Сарразина (принимает фальшивку за оригинал). Тортилья тоже будет убит. Погибнут насильственной смертью и его убийцы, которые, как и Тортилья, надеются озолотиться, завладев тем, что спрятано внутри фетиша. После убийства Бальтазара его брат, этакий коммерсант от скульптуры, обнаруживает в сундуке подлинный фетиш – оригинал копий – и, даже не догадываясь, откуда взялся этот идол, изготавливает его дубликаты сотнями в своих художественно-ремесленных мастерских. Эти фигуры принесли брату Бальтазара если не богатство, то, по крайней мере, неплохой барыш.
Прочел ли Эрже «Сарразина» ко времени, когда создал «Отколотое ухо»? Возможно. А ко времени «Акул Красного моря»? Напрашивается ответ: «Почти наверняка». В грандиозном балу на борту «Шехерезады» трудно не увидеть отражение бала де Ланти, где «толпились, двигались, порхали, словно бабочки, самые красивые женщины Парижа, самые богатые и знатные, самые блестящие и нарядные, ослепляющие взор игрой своих драгоценностей. Цветы на голове, на груди, в волосах; цветы, рассыпанные по ткани платья или гирляндой извивающиеся вдоль подола», а одряхлевшая(-ий) Замбинелла, с виду «подобие Фауста», кралась между ними походкой вурдалака. Еще труднее не расслышать в сплетнях гостей ди Горгонзолы, наряженных в маскарадные костюмы (кстати, сам хозяин бродит между ними в наряде Фауста) отголоски болтовни гостей на балу. «Естественно, злые языки распускают слухи, будто у него темное прошлое», – шепчет аристократ в монокле фараону у Эрже. «А хотя бы и самого дьявола! – отвечают у Бальзака “молодые политиканы”. – Приемы у Ланти прекрасные», а философ восторженно вторит: «Если бы я даже знал, что граф де Ланти разграбил дворец какого-нибудь африканского бея, я и то женился бы на его дочери!»
«Никто не знал, откуда взялась семья де Ланти, что послужило источником ее огромного, оцениваемого в несколько миллионов состояния – торговля ли, грабеж или пиратство, или богатое наследство», – пишет Бальзак. Разгадка, естественно, в том, что семья родом из Италии, а предыстория ее богатств – повесть об обольщении, изготовлении копии и убийстве: то есть богатство они получили от Замбинеллы, накопившей капитал в бытность оперной «певицей», и пришли к ним эти богатства косвенно, «по боковой линии», поскольку Замбинелла не может иметь прямых наследников. Если бы даже эти факты были преданы огласке, то вряд ли бы дискредитировали семью де Ланти в Париже, где, как острит бальзаковский повествователь, «золотые монеты, даже испачканные кровью и грязью, ни в чем не уличают и все собою представляют». Деньги ди Горгонзолы тоже испачканы кровью и грязью: они нажиты на торговле рабами. Но если гости его плавучего «Парижа-на-Красном-море» и гадают, откуда у Горгонзолы деньги, они не очень-то стремятся докопаться до истины, покуда их угощают шампанским, купленным на эти деньги. Узнать истину стремится Тинтин, пьющий вместо шампанского морскую воду, и действительно докапывается: герой срывает криминальный бизнес ди Горгонзолы и изобличает в нем обманщика, личину Растапопулоса.
