Валерий Елманов - Правдивый ложью
Кстати, не говоря уж про первые номера – между прочим, княжеская должность, как мне с усмешкой сказал еще до совещания Федор, – даже третьи звучали почетно. Занимали их, как правило, дьяки, с которыми на Москве сейчас было тоже весьма негусто – и они укатили в Серпухов.
Хорошо, что у Годунова отличная память, которая удерживала поименно все стрелецкое руководство, так что раздавал мой ученик назначения, не заглядывая ни в какие бумаги, действуя без шпаргалок, твердо и уверенно.
Да и с выбором не затруднялся – тут мы тоже все заранее обговорили, вплоть до возраста самого головы, а следовательно, его авторитета, не забыв столь немаловажный нюанс, как расположение его полка.
Ни к чему Михайлу Косицкого и его людей отправлять на дежурство в Царев город от Неглинной до Никитской. Туда как раз лучше отрядить Ратмана Дурова, его стрелецкая слобода на Сретенке, так что рукой подать до своих домов – можно и спокойно пообедать, да и возвращаться на ночлег недалеко.
А раз Косицкий живет в Замоскворечье, вот и пускай его стрельцы патрулируют «в деревянном городе за Москвой-рекой».
Так сказать, по месту жительства.
Словом, Федор учел, как я его и инструктировал, все нюансы, даже то, кто где и у кого пребывал за приставом, то бишь нес охранную службу у врагов его батюшки, а следовательно, к новым властям относится с недоверием и опаской – а вдруг припомнят.
Например, все тот же Ратман Дуров. Он был первым, кто повез бывшего боярина Федора Никитича Романова в ссылку в Антониево-Сийский монастырь и строго охранял его в этих пустынных местах.
Сотник – тогда он был еще в такой должности – свое дело правил добросовестно и старшему из братьев Романовых потачки не давал, неслучайно же он по возвращении получил должность стрелецкого головы, так что благодарностей от нынешних властей он ждать не мог.
Зато при Федоре Борисовиче он стал первым объезжим головой в одном из трех самых престижных, если говорить языком моих современников, районов столицы.
Думается, что эта должность ему запомнится на всю жизнь, особенно после того, как монах Филарет вспомнит своего охранника и расстарается ему напакостить как минимум существенным понижением в чине.
Да и все прочее стрелецкое руководство пусть надолго запомнит уважение и небывалый почет (чего стоит один только прием в Грановитой палате), оказанный всем им Федором Годуновым, и, разумеется, его самого – того, кто доверил им беречь Москву от супостатов.
Править полагается кнутом и пряником. Я хорошо позаботился о том, чтобы последних до отъезда царевича в Кострому было роздано немало.
Жаль только, что с кнутом заминка.
Надо, конечно, показать и крепость руки, и все прочее, но тут я пока ничего не придумал, так что моему ученику оставался весьма ограниченный ассортимент – суровый голос, властный тон и угрожающий намек на спрос по всей строгости.
Вот как сейчас.
– …Но уж и не серчайте на меня, ежели что. Не желаю перед своим отъездом срам прияти пред государем, а потому взыскивать за упущенья стану по всей строгости, ибо кому многое дано, с того многий спрос…
Вот так. Ожечь кнутом нельзя, так хоть погрозить им для острастки.
А иначе никак.
Быть, а не казаться – лозунг замечательный, но для царей неприемлемый. Что уж говорить про Федора. И казаться надо именно тем, кем надо, то есть кем хотят тебя видеть, а армии во все времена подавай твердую руку, а не слюнявые демократические свободы.
Но я отвлекся, а меж тем моноспектакль продолжался.
– …Нет у меня ныне опаски о ворогах, потому внутри града ратников можно было бы и вовсе не ставить, ибо под защитой крепкой длани Дмитрия Иоанновича бояться неча, потому сторожу в самом Кремле ставлю ныне лишь для прилику, из полка Стражи Верных, коим вверяю…
А это уже на десерт и вновь для Басманова, чтобы видел – не расслабился Годунов, не решил, что теперь ему и впрямь нечего бояться, и нужные меры принял.
Боярин – не дурак, прекрасно понял. Вон как заерзал на своем полавочнике: уразумел, что власть в Москве вроде бы почти его, если не считать наместника, а приглядеться – нет ее.
В Кремле наши с Зомме люди, да и в остальных частях города тоже не его – поручения-то они получили напрямую от самого престолоблюстителя, а значит, и отчет, случись что, держать в первую очередь перед ним…
В целом итогом этого заседания я остался доволен, но, увы, мои испытания на сегодняшний день не закончились.
Глава 7
Вечер трудного дня
То, что ужин с семейством Годуновых окажется далеко не из самых приятных, мне было понятно с самого начала, не зря я от него усиленно отбрыкивался, ссылаясь на массу незавершенных дел.
Однако Федор был настойчив, поясняя, что такого почета, как усесться с ними за трапезу, не удостаивался вообще ни один человек. Потому он и хотел, чтобы именно я стал тем единственным, которому оказана такая милость, ибо других почестей, хоть заслуги мои и огромны, он предоставить мне не может.
Пришлось согласиться.
Причин же, по которым мне не хотелось завершать вечер этого долгого и длинного дня ужином с семьей Годуновых, было две, и обе весьма и весьма серьезные.
Во-первых, вдовствующая царица-мать Мария Григорьевна, которая, как я понял, настроена достаточно агрессивно.
Но это еще куда ни шло, однако имелось и во-вторых – скорее всего там будет еще и сестра Федора.
Не то чтобы я опасался вновь увидеться с Ксенией Борисовной – именно так я приказал себе называть ее даже в мыслях. Нет, опасений не было. Все обстояло куда хуже – я попросту боялся.
Потому и решил величать царевну сугубо официально. Иначе нельзя, иначе я мог сорваться, особенно если бы вновь увидел ее глаза.
В смысле, ее глаза…
Помимо семьи Годуновых и меня присутствовал только один человек – священник отец Антоний.
На его присутствии настоял я, заявив, что истинных спасителей семьи было шестеро, и если ратника Дубца приглашать было как-то не с руки, Архипушку-альбиноса тоже, а спасителя Дугласа самого надо спасать, то все равно остаются еще двое.
Зомме был отвергнут сразу, поскольку за столом будет присутствовать Ксения Борисовна, коей по обычаю невместно показываться перед мужчинами даже в присутствии брата, а вот на отца Антония согласие я получил, ибо священник – статья особая.
Получалось, что хоть какой-то союзник, на случай если Мария Григорьевна затеет опасный разговор насчет переворота и продолжения боевых действий, у меня есть. А может, одно его присутствие настолько угомонит властную женщину, что она и не посмеет его начинать.
Выглядел отец Антоний так себе. Впрочем, на его месте любой, слетев с лестницы и в завершение полета приложившись виском о ступеньку, не представлял бы собой образец здорового духа и здорового тела.
Хорошо уже то, что он оказался в силах поприсутствовать.
Усадил его Федор Борисович рядом с собой, по правую руку. Мне было определено место по левую. Напротив восседала, иного слова не подберешь, вдовствующая царица.
Лицо мрачное, глаза зло прищурены, левый время от времени мелко-мелко дергается, губы строго поджаты, а поглядывает на меня так, будто я не спаситель, а совсем напротив.
На столе особых разносолов не имелось – Петровский пост. Впрочем, налопаться все равно можно было от души. Два здоровенных блюда с солеными грибами, еще три – с рыбой, куча пирогов, отдельно – черная икорка плюс фрукты, ягоды, сласти…
С таким ассортиментом можно поститься хоть круглый год – не жалко.
Что до царевны, то тут я страшился преждевременно. Это мне стало понятно сразу, едва я уселся за трапезу в тесном кругу, где Ксения Борисовна, сидящая возле матери, выглядела несколько утомленной и смущенной.
Дело в том, что девки, которые занимались ее лицом, в искусстве косметики были явно ни бум-бум.
Вообще-то для розы достаточно одной капли утренней росы, если она действительно роза, а не чертополох, так что косметика царевне, на мой взгляд, была вообще ни к чему. Тем более такого качества и в таком ужасающем количестве.
Не в меру старательные холопки наложили на бедную девушку такое обилие румян и белил, что лицо у Ксении получилось неестественно белое, и на этом фоне ярко-красными факелами горели два пятна на щеках.
Словом, изуродовали до форменного безобразия.
Однако нет худа без добра, так что тут мне бояться было нечего и я мог теперь поглядывать на нее без опасения засмотреться, тем паче впасть в ступор. Девушка как девушка, царевна как царевна.
Правда, оставались глаза…
Их красоту не смогли испортить даже неестественно вычерненные брови и ресницы. Ну что ж, придется быть поосторожнее.
К тому же вскоре мне стало не до них – Мария Григорьевна постаралась на славу.
Началось же все с вроде бы невинного вопроса царицы о том, поцеловал ли Басманов руку Федору.
– Да, матушка, – кротко ответил мой ученик, мгновенно превратившись в почтительного, послушного и во всем покорного матери сына.
