Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)

— Приказ государя, ваше сиятельство. Дабы избежать могущих произойти злоупотреблений властью, — кажется, лейтенант по памяти процитировал присланную инструкцию. — Извольте пройти, Иван Петрович.

— А этого? — небрежный кивок в сторону скованного мастерового.

— Его с собой для очной ставки.

Идти недалеко, всего лишь перейти дорогу до оцепленного солдатами кабака, у крылечка которого в луже крови валяются несколько человек.

— Пытались сопротивляться и вырваться с боем, — пояснил Зубрилин на вопросительный взгляд Кулибина. — Взяли живьём, хотя такого приказа не поступало. Не переживайте, Иван Петрович, эту ошибку никогда не поздно исправить.

Да, вроде бы шевелятся. Вот один чуть приподнял голову, что-то процедил разбитым ртом, и вновь упал вниз лицом, получив прикладом по затылку.

— Сурово, — заметил механик.

— Служба такая, — пожал плечами лейтенант, и сделал приглашающий жест. — Пройдёмте внутрь?

В кабаке чадно и сумрачно. Единственным светлым пятном выделяется белое как мел лицо кабатчика, распростёртого на полу и удерживаемого приставленным к груди штыком.

— Поднимите.

Бедолагу взяли под руки и бросили на грязную лавку, но он тут же сделал попытку сползти с неё и встать на колени:

— Не погуби, ваше благородие!

— Я похож на губителя? — лейтенант скривил губы. — Не заговаривайтесь, любезный!

— Заблудшая овца! — вмешался неизвестно откуда появившийся худощавый полностью седой священник. — Он думает, господин лейтенант, что дело погубления его души находится в чужих руках, забывая, что Господь дал нам свободу воли и поступков.

— Отче?

— Называйте меня отцом Серафимом, — батюшка щёлкнул каблуками невидимых под рясой сапог. — Чрезвычайная комиссия при Священном Синоде. Приступим к допросу, господа?

— Пожалуй, — согласился Зубрилин, обрадовавшийся столь солидному подкреплению. — Но сначала бы хотелось провести кое-какие следственные действия.

— Хорошее дело, — кивнул святой отец и поставил на стол небольшой кожаный сундучок. — Сержант… да, ты… соблаговоли подать водки.

— Нашли время, — возмутился не одобряющий пьянство Кулибин.

— Мы разве для внутреннего потребления? — усмехнулся батюшка, разглядывая на свет принесённый полуштоф. — Господин лейтенант, вы будете записывать?

— Непременно.

— Тогда пишите… Внешний осмотр показал мутную жидкость с осадком неизвестного происхождения, с характерным запахом сивухи, крепостью… — извлечённая из сундучка стеклянная трубочка, по виду похожая на поплавок для рыбной ловли, упала в бутылку. — Крепостью недостающей до требуемой на треть. Чем разбавлял, сука?

Пафнутий побледнел ещё больше, хотя это казалось невозможным, и захныкал:

— Не погуби…

— Отвечать прямо и точно!

— Я не знаю…

— Сержант? — приклад винтовки прилетел кабатчику в живот, а батюшка поморщился. — Да не это имелось ввиду. Ну уж ладно, что теперь… повтори и продолжим.

Кулибин с беспокойством наблюдал за допросом. Умом-то он понимал, что виновные в гибели Товия Егоровича должны быть наказаны, но не одобрял методов. Ну расстреляйте вы человека, если дело того требует, а мучить зачем?

Отец Серафим почувствовал недовольство Ивана Петровича и покачал головой:

— Да, ваше сиятельство, наша задача не токмо ампутировать поражённую ядом конечность, но и отыскать змею, её уязвившую. Вы же видите — подозреваемый скрывает сообщников. А вот из каких побуждений, хотел бы я знать!

Лейтенант Зубрилин позволил себе усмехнуться:

— Что-то мне не верится в стойкость духа сего субъекта.

— Правильно, — кивнул батюшка. — Низменная натура, к коим порода торговцев вином принадлежит по умолчанию, не способна на сильные чувства. Значит, честь и заботу о сохранении жизни товарищей во внимание не принимаем. Что остаётся?

— Жадность?

— Нет, господин лейтенант, о ней и речи не ведём. Да, порой и жадность играет кое-какую роль, но не в данном случае. Согласитесь, говорить о ней перед обязательной конфискацией имущества как-то… хм… Из сильных чувств остаётся только страх. Ведь правда, любезный господин Кучерявый?

— Меня убьют, — еле слышно прошептал кабатчик.

— Ага, заговорил! Ну-с, продолжайте, мы внимательно слушаем.

— И записываем, — дополнил Зубрилин.

Пафнутий долго собирался с мыслями, бросая опасливые взгляды на приклад сержантской винтовки, и, наконец, заговорил. И по его словам выходило, что он вообще ни в чём не виноват, и водку вовсе не разбавлял, а даже наоборот, старался придать ей соответствующую крепость настаиванием на табаке и курином помёте. А что оставалось делать, если с винокуренного завода поставлялась такая, на которую и не взглянешь без слёз? Одни названия, данные народом сему продукту, говорят сами за себя: сильвупле, французская четырнадцатого класса, подвздошная, крякун, чем я тебя огорчила, говнище, чистоты не спрашивай, сиволдай… Но хуже всех — полугар, поставляемый с примесями мыла и медной окиси.

— Слёзы, говоришь? — с угрозой в голосе переспросил отец Серафим, постукивая по столешнице кончиками пальцев. — А полторы тыщи ежедневного обороту им в утешение?

— Так это… — растерялся кабатчик. — Откупщики по пяти рублей за ведро отпускают, да полицмейстеру надобно дать, градоначальник свою долю требует, в Петербург малую толику отослать…

Батюшка не ответил. Вместо того он многозначительно глянул на лейтенанта:

— Насколько я знаю, объявление синей тревоги предоставляет Министерству Государственной Безопасности широчайшие полномочия.

Зубрилин отложил перо и поднялся на ноги:

— Вы правы, отец Серафим. И самое время ими воспользоваться. Так я пошёл?

— Благослови тебя Господь, сын мой! — священник перекрестил лейтенанта и недобро прищурился. — Самая пора собирать разбросанные камни.

Вернувшийся из Парижа Кутузов пребывал в злом расположении духа. Мало того, что извёлся от напряжения, сопровождая по беспокойным морям кругленькую сумму во французском золоте, так ещё прямо в Кронштадте узнал о весьма пренеприятном сюрпризе — знакомый портовый кабачок оказался наглухо заколоченным, а отправившийся на поиски водки денщик явился с пустыми руками. Запрещены, говорит, крепкие напитки государевым указом.

Решивший прояснить ситуацию адъютант фельдмаршала (при переаттестации чин сохранил своё наименование, следуя сразу за генералом армии) Сергей Викторович Акимов принёс ведро слабенького донского вина и подтверждение словам солдата — водки нет не только в городе, но и во всей губернии. Кое-кто, воровато озираясь, обещал доставить менее чем через десять дней, но требовал полной предоплаты. Не наглецы, а?

— И как это пить? — ворчал Михаил Илларионович за обедом. — Да тут описаешься куда как быстрее, чем напьёшься!

«А цимлянским отнюдь не брезгуешь!» — прозвучал в голове насмешливый голос Мишки Варзина.

Фельдмаршалу не впервой вести внутренние диалоги, потому ответил сразу же, выразив горечь, раздражение, и укор одновременно:

«Ты бы заткнулся что ли, трезвенник. Цимлянское вино пьют для радости и прочувствования вкуса, а не для помутнения мозгов. Разницу не разбираешь, гвардеец недоделанный?»

«Сейчас что тебе мешает радоваться?» — не остался в долгу собеседник. — «Зенки залить хочешь?»

«Да пошёл ты…» — отмахнулся Кутузов.

А напиться хотелось. Банально и пошло нажраться до поросячьего визгу, до положения риз, в дым, в стельку, и тому подобное, чтобы хоть на время позабыть о проблемах и заботах. Наполеон вот, сука, чудит… На словах готов чуть ли не завтра высадить десант в Англии, а на самом деле лишь бряцает оружием, опасаясь той войны до слабости в коленках. Флот аглицкий, видите ли, его пугает. А много ли того флота осталось?

Эскадру адмирала Нельсона, изрядно ошеломлённую обстрелом «Геркулеса» и понёсшую значительные потери при захвате Мальты у самих себя, удалось застать врасплох у острова Крит, куда смущённые случившимся конфузом британцы отошли для ремонта. Совместными усилиями французов из Тулона и нескольких линейных кораблей из русских торговых конвоев противник был нещадно бит, а потом принуждён к капитуляции. Безногого сэра Горацио, кстати, пленить так и не смогли — улизнул, подлец, на быстроходном фрегате в последний момент перед атакой.

И этих засранцев Бонапартий боится? Ох, темнит что-то пакостный корсиканский недомерок, не иначе за спиной дулю держит! И как вот теперь не напиться?

Всё это Кутузов высказал мне на следующий день, причём говорил столь зло, что присутствовавший при встрече генерал-майор Бенкендорф опешил и затаил дыхание, заранее оплакивая незавидную судьбу зарвавшегося фельдмаршала. Я в долгу не остался, и орали мы друг на друга самозабвенно и яростно минут пятнадцать, не выходя, впрочем, за рамки приличия и не допуская крепких выражений. Михаил Илларионович выдохся первым (или Мишке Варзину надоело лаяться с фронтовым товарищем?), и он устало махнул рукой, признавая поражение в словесной баталии.