Валерий Елманов - Царская невеста
— А лик? Ты сказывал, что лика не видел? — с мольбой в голосе выдохнул Иоанн.
Сейчас он сидел передо мной, как я успел с удовлетворением заметить, весь напрягшийся, словно струна. Побелевшие костяшки пальцев уперлись в столешницу, лицо бледное, как у покойника, губы трясутся, а в бегающих серых глазах не страх — дикий ужас и паника. Такое ощущение, что вот-вот сорвется с места и с воплем: «Караул! Убивают!» ринется бежать куда глаза глядят.
— Не видал, — подтвердил я. — Но это было тогда. Теперь же, после того как я попал на Русь и увидел тебя, государь… — Я, не договорив, сокрушенно развел руками. — К тому же и кудесник поведал, что, когда я узрю человека, с коим связана моя невидимая нить жизни, отчего-то соединившая нас, над его главой непременно будет витать сия странная двухголовая птица. Прости, царь-батюшка, но когда я увидел тебя сидящим на троне, то над тобой… — Я вновь развел руками и, потупившись, печально вздохнул.
— Стало быть, вечор я не твое — свое счастье на прочность пытал, — тихо произнес Иоанн.
«Лед тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся!» — несколько раз возбужденно произнес великий комбинатор, радостно потирая руки.
Ликовать все равно было рано, но от сердца отлегло — кажется, подействовало. Вон как губы затряслись. Не иначе представил, что я помер, после чего наступила бы и его собственная смерть. Хорошо, что в последний момент я не стал сильно оттягивать срок. А ведь была мысль произнести «один год», но потом решил — многовато. Хватит с тебя, паршивца, и неполного месяца.
— А где живет сей кудесник? — встрепенулся вдруг царь.
Так-так. Не знаю, какая мысль пришла тебе на ум, дражайший самодержец, но чую — вредная она… для меня. Что же, развеем твои иллюзии и остатки надежд.
— Указать могу, государь, но он там… не живет, — многозначительно произнес я.
— Помер? — вздохнул Иоанн.
Я успел прикусить свой торопливый язык и не подтвердил. Иначе получилось бы, что наш израненный корабль спустя время вновь занесло к этим суровым скалам… Короче, перебор.
Нет, тут надо красивее и загадочнее.
— Позже, когда я вернулся на корабль, моряки поведали мне, что в далекие седые времена тут жил волхв, но умер он очень давно — без малого триста лет назад. Умер, но иногда появляется перед редким странником, который оказывается поблизости от развалин его каменной лачуги, и предсказывает ему судьбу.
— Как же так? — удивился Иоанн. — Ты же сказывал, будто…
— А вот так, государь, — бесцеремонно — сейчас можно, сейчас он и не такое проглотит, — перебил я его. — Мне тоже поначалу не верилось. Наше отплытие задерживалось — течь в трюме никак не удавалось законопатить, потому я и успел попасть еще раз на то место, где побывал. Взял с собой трех видоков — старого пройдоху Конан Дойля, одноглазого боцмана Чарльза Диккенса и хромого Эдгара По, чтоб они потом подтвердили увиденное. Пока добирались — продрогли до костей, а потом еще пошел дождь, так что мы вымокли до последней нитки…
Эту систему тоже выдумал не я сам — где-то прочитал. Сказано: когда врешь, то уснащай текст максимумом подробностей. Вплоть до того, что ты заплатил, скажем, за водку не сто двадцать рублей, а сто двадцать три и шестьдесят пять копеек, после чего получил от кассирши в связи с отсутствием мелочи три коробка спичек.
— Но я ободрял своих спутников тем, что в избушке у старика в очаге жарко пылает огонь, а в кувшине, из которого он наливал мне горячее питье, осталось не меньше половины, — продолжалось мое монотонное повествование. — Мы шли, оступаясь на скользких каменистых склонах и в кровь раздирая ладони об острые выступы скал. Казалось, что-то не хочет пускать нас далее, однако и я, и мои спутники были полны любопытства и отступаться от задуманного не собирались. Но когда мы дошли до места, то не увидели ничего, кроме груды обвалившихся камней. Однако самым диковинным оказалось даже не это, а то, что зола в полуразвалившемся очаге на ощупь была теплой, почти горячей, а в трех саженях от нас уселся невесть откуда прилетевший ворон и недовольно каркал, будто отгонял прочь непрошеных гостей…
Нет, все-таки великое дело — книги, особенно когда твой собеседник не прочитал ни одной из них, даже «Каштанку» и «Муму». И тут меня осенила догадка. А может, он еще потому любит лить кровь, что не хватает адреналина? Ну тогда вообще все чудесно. Тогда я тебе его устрою, и даже с запасом. Погоди-погоди, я тебе еще «Страшную месть» перескажу, «Вия», а потом «Вампиров» Стокера. Но их желательно попозже, иначе теряется целебный эффект. Ты у меня, царь-батюшка, насквозь проадреналинишься, как шпала гудроном. Я тебе…
«Он промахнулся, — сказала Мать Волчица. — Почему?»
«Этот дурак обжег себе лапы. Хватило же ума прыгать в костер дровосека!» — фыркнув, ответил Отец Волк.
Что ж, я хоть и не дровосек, но огонек развел славный.
А зачем это он в ладоши хлопнул?
Точно. Правильно я все предчувствовал. Два кубка стояло передо мной, и оба забрал тот самый молчун, который отобрал на входе мою саблю.
Ну и ядовитая ж вы личность, самодержец, любая кобра обзавидуется. И ведь, главное, оба унесли. Получается, что шансов на спасение у меня не было вовсе. В хорошенькую же я попал компанию, ничего не скажешь.
— Стало быть, если ты помрешь, то я следом, токмо чрез три седмицы и три дни, — тусклым, упавшим голосом уточнил Иоанн и вдруг встрепенулся: — А ежели, скажем, я первым уйду — тогда как?
Поднять, что ли, тебе настроение? Ведь чую, куда ты клонишь. Ох и странно устроен человек. Лишь бы ближнему было еще хуже, чем ему самому, и он тут же утешится в своих несчастьях.
«Дам тебе все, что попросишь, но соседу вдвое», — сказал господь, представший перед набожным крестьянином. «Выколи мне один глаз», — попросил тот.
Ну так и быть, свинюка, получи от меня гостинчик.
— Увы, государь, но ежели беда приключится с тобой, то мне останется жить и того меньше — трижды по три дня.
М-да-а. А ведь я как в воду глядел. Спрашивается, что для тебя изменилось, морда ты протокольная? Ровном счетом ничегошеньки. Так чего ж ты тогда повеселел, идиота кусок? Даже если бы мои слова сбылись на самом деле, к тому времени, как придет мой черед помирать, тебя и отпоют, и закопают, и царя нового на твое место посадят, так не все ли тебе равно? Оказывается, не все — вон какая довольная улыбка.
Рассказывать о нашей дальнейшей беседе не буду — она получилась сумбурной, поскольку Иоанн Васильевич находился под глубоким неизгладимым впечатлением от моего рассказа. Особенно его напугало то, как он вчера игрался с собственной судьбой.
Кстати, мне чуть погодя пришла в голову еще одна хорошая мысль, которую я незамедлительно осуществил. Якобы припомнив слова старика-волхва, я как бы между прочим заметил, что на самом деле таких людей, чьи жизни стянуты в один общий узел, не двое, а пятеро, и стоит умертвить одного из них, как на остальных четверых тут же накладываются всевозможные хвори и вскоре загоняют их в могилу.
Заметьте, я не сказал «умереть одному из них», но именно «умертвить». Ничего-ничего. Пусть призадумается, прежде чем тащить народ на плаху. Откуда ему знать, жизнь какого именно человека стянута с его собственной. Глядишь, и поубавит свою кровожадность.
Между прочим, мед, хранившийся в царских подвалах, не такой уж и изысканный. Со смородиновым листом, да, хорош, а вот вишневый у князя Воротынского гораздо приятнее. Да и липовый тоже у Михайлы Ивановича подушистее. Но это я так, к слову.
Да и пили мы не столь много, особенно я. Не время расслабляться. Это вампира, пока светит солнце, можно не опасаться, а Иоанн Васильевич редкостный кровосос — ему ясный день не помеха. И июльская жара, кстати, тоже. Я ж помню. Я все хорошо помню.
К сожалению, даже слишком хорошо.
И еще одно меня покоробило. Очень. Это его отношение к Анне Колтовской, то бишь к царице. Пяти месяцев не прошло, как женился, а уже кривит губы при одном упоминании о ней. А ведь как слезно молил этой весной отцов церкви, чтоб благословили его четвертый брак. Сейчас же всего-навсего середина сентября, а Анна ему уже не по сердцу, и не просто не по сердцу — его от нее «с души воротит». Поверьте, ничего не соврал — процитировал слово в слово.
Я, конечно, ни разу не ходил в женатиках, но девушек-то у меня было хоть отбавляй. Тем не менее подобную откровенность я никогда не позволял себе даже в общении с самими близкими друзьями. Мало ли что и с кем не нравится мне в постели. А вот царь успел пару раз упомянуть, что его супруга «аки бесчувственная колода», хотя я ему вообще никто. Он и видит меня всего четвертый раз в жизни, а туда же.
Разговор, правда, был в тему — очень уж его разбирало любопытство, как бабы с мужиками стругают детей в иных странах. Такой вот нездоровый интерес. Тоже мне государь называется. С думным дьяком Висковатым никакого сравнения. Как политик царь ногтя своего печатника не стоит.
