Сергей Сезин - Нарвское шоссе

      Отделение повели куда-то, а меня оставили. Точнее, меня Островерхов к штабу повел, а остальных Волынцев куда-то в поля и леса. А перед штабным блиндажом меня встретил Андрей Денисович с папиросой в руке. Глянул я на него, и у меня внутри все опустилось. Я уже как-то привык себя ставшим в строй считать начал, хотя присягу не давал и начальство меня по имени звало, а не официально. Думал ,что все уже позади. А вот теперь глянет на меня Андрей Денисович усталым взглядом, которым видно, сколько ребер у меня внутри и скажет...А как правильно в НКВД говорят, когда признаваться надо : 'кайся' или 'колись'? Кайся - это вроде по- церковному. Вот и прилетел я, как фанера над Парижем и к ногам лег- делай что хочешь... А в чем я виноват? А вообще ни в чем. Я только жил не тогда и сюда случайно попал, и даже не хотя того. Откройте мне калитку к себе обратно, тут же уйду и ничего портить не буду! Но кто б в те времена спрашивал - в чем ты виноват? Это я много раз по телику и инету видел. И про Павлова, и про Тухачевского, и про депортированных прибалтов. Или все не так было, а я тут зря кипятком ... проливаюсь и кирпичами...ну, в общем, хожу по - большому?

      Ладно, как бы там ни было, а хвостом вилять позорно. Даже когда ты один против трех из чужого района, то надо встречать все лицом. В этом раскладе в лицо будут только кулаки или более тяжелое, но как хвостом не виляй, от этого трусостью не избавишься. Так что нечего дрожать.

      --Здравствуйте, Андрей Денисович!

      Хотел честь отдать, но вовремя вспомнил, что 'к пустой голове руку не прикладывают'. А пилотку мне не выдали. Потому принял просто стойку 'смирно'.

      --Здравствуй, Саша! Есть к тебе разговор. А вы, товарищ младший сержант, свободны.

      Островерхов откозырял и удалился. А я приплыл или пролетел, что хоть так, хоть этак все едино. Пришло времечко, кончилась масленица, и настал великий пост, как бабушка говорила. В ее молодости весь великий пост реально постились, а не как сейчас, так что испытание было еще то. Два месяца хлеба да капусты с грибами. Ах да, рыбу можно было есть. Но некоторые особо крутые старушки и рыбу не ели, такие они были продвинутые. Но ну этих старушек, не про них сейчас, а про меня будет. А я молчу, но на Андрея Денисовича вопросительно гляжу.

      --Задал ты нам загадку, Саша. И разгадкою в ней будет то, что с тобой делать. Человек ты без документов, обнаружен при непонятных обстоятельствах, и кто там тебя знает - это ты, или под твоим видом скрывается кое-кто поопаснее ... Откровенно скажу тебе, Ригу твою запросить не так просто, а ответ получить еще сложнее - война ведь. А значит, остаешься ты непонятным до конца и даже подозрительным. И тут очень просто сделать все формально - отправить тебя под конвоем в Особый отдел фронта, пусть там с тобой разбираются. И даже соблазнительно просто. Куда проще ,чем тебе поверить. Понимаешь это?

      --Понимаю.

      --А означает это, что даже если ты белее снега, то будешь в камере сидеть до выяснения. А сколько выяснение продлится- не могу тебе сказать. Может, месяц, может, больше. Понимаешь?

      --Да, Андрей Денисович.

       А к чему это он клонит? Что сейчас будет?

      --Понимаешь, Саша, у людей бывают свои тайны. И даже не просто тайны, а вина. Или несколько вин. Но человек должен иметь возможность свою вину искупить, если она есть, либо доказать, что вина за ним надуманна и ошибочна. Когда я таким как ты был, или даже моложе - чего я только не насмотрелся! Вот, например, был молодой, совестливый паренек, пошел с немцами воевать в восемнадцатом году, но попал он в отряд анархистов. А там ребята были прожженые - о безвластии и свободе говорили, но не забывали грабить и убивать. И паренька научили. И вот стоит он перед нами, трибунальцами: на вид совсем как ангелочек и рассказывает, как они на такой-то станции пограбили и поубивали, на другой то же сделали, а на третьей что делали- не помнит. Потому что пьян был вусмерть. Когда протрезвел, то увидел, что руки в крови, а что он ими делал - в башке не осталось. Спрашиваем его, сколько ж на твоих глазах убили? Он не помнит. Может, полсотни, может и больше. А скольких ты сам убил, его спрашиваем. Он затылок почесал и сказал, что не менее десяти, но если читать с тем, как он гранаты в дом кидал, то может и больше получиться. Вот, скажи, Саша, чтобы ты сам с ним решил делать, будь ты в Ревтрибунале?

      --Не знаю. Расстрелял бы , наверное. Хотя я не кровожадный.

      --Вот видишь... А у нас тогда уголовного кодекса не было. Вместо него было революционное правосознание и чувство ответственности за революцию и за свою страну. И знаешь, что расстрелять его никакое революционное правосознание бы не помешало. И даже царское законодательство. И нынешний Уголовный кодекс, хоть его уже и после гражданской приняли.

      Заседали мы долго, и мнения наши разделились. Пришлось даже двух взяточников, которых в тот день рассматривать хотели ,обратно в домзак отправить. А потом сошлись на мнении. Присудили ему расстрел. Но дали возможность искупить свою вину. Чтоб мог он на фронт пойти и сделать все, как хотел, пока к этим анархистам-безмотивникам не попал. Он пошел и погиб там. Но погиб не убийцей и грабителем, а честным красным бойцом, и не за бутылку самогона и золотишко для себя, а за счастье всех трудящихся. А что ему помогло это сделать, Саша?

      --Не знаю. Наверное, то, что вы все ему поверили?

      --И это тоже. Но самое главное- то, что в нем совесть осталась и желание все злое, что сделал, искупить. А для того он и по дороге на фронт не сбежал, и на пулемет пошел в полный рост.

      Бывало и по-другому. Вот рассматривали мы дело одного когда-то достойного товарища. Звали его Иван Баянов, но правильнее было б назвать его Иван Буянов. Родом он был с Волги, до революции и мировой войны механиком был. Ну, в мировую в армии служил, а потом за Советскую власть пошел воевать. В партию вступил. А в восемнадцатом году это нелегкое решение было. Портфель начальника тебе могут и не дать, зато вот после неудачного боя попадешь ты в плен к белым, так это тебе выжить не даст. Тогда белые так себя вели: комиссары, евреи и большевики - к стенке обязательно. А мобилизованных - иди нам служи. Срывай звезду, пришивай погоны и вперед за царя и отечество на вчерашних друзей. Ну, могут в зубы дать. Так солдату царскому это дело привычное. А если вместо расстрела в зубы - так милое дело.

      Так вот, дослужился Ваня до поста начальника уездного комитета по борьбе с дезертирством. Отряд у него свой был, с которым он дезертиров ловил и банды гонял. А сгубил Ваню самогон и ,пожалуй, еще очень непрочная совесть. Совесть у него от первача быстро вылиняла, а с нею он сам полинял, и стал не красный, а сизый, как нос его. И стал он без контроля совести вести себя как бандит, разрешая своим подчиненным народ грабить, прикрываясь нуждами борьбы с бандами. Ну и в пьяном виде чуть комбата не застрелил. Идет комбат по улице, а навстречу ему тип с наганом и застрелить его хочет. Еле скрутили того, а оказалось, что это не бандит из банды Петренко или какого другого холодноярского атамана, а свой товарищ, пьяный до потери человеческого. И что про нас селяне думать стали? Что чем мы лучше, чем те же деникинцы и бандиты? Что мы также грабим, как и они, только отчего-то погоны сняли, а звезды нацепили?

      Как нам после Ивановых фокусов за Советскую власть агитировать, коль к ней у селянина доверия нет? Так это в приговор и записали, слово в слово. И приговорили Ивана к расстрелу. Кому многое дано, с того много и спросится.

      --А ему не дали возможность вину искупить?

      --Дали. Тольк сгнило у Вани человеческое вместе с совестью. Заменили ему расстрел двадцатью годами лагеря. Пусть рядом с селянином поработает, который от продразверстки уклоняется, и увидит селянин, что за Ванины фокусы полагается. Срок у Вани как раз этой весною бы кончился. Хотя не сидел бы он двадцать лет. Отсидел бы года три и вышел на свободу и жил дальше, как человек. А Ваня сбежал. И как в воду канул. Может, встречу его когда-то еще...Больше не побегает.

      Но мы ведь не только мою молодость обсуждаем, а и твое будущее тоже. Я на тебя, Саша, поглядел, и товарищи поглядели. И увидели мы неплохого парня. Только этот неплохой парень чего-то не договаривает. Но врага в тебе не увидели. И есть к тебе такое предложение. Записаться добровольцем. А дальше война покажет, и жизнь тоже покажет, с кем ты. Если мы в тебе ошиблись и ничего в тебе вражеского нет, то останешься ты как и был - нашим. Если же есть на тебе что-то - у тебя будет возможность искупить это. Кровью, жизнью, службой - как придется.

      Делай шаг, Саша. К нам или от нас.

      --В какую сторону к вам шагать, Андрей Денисович?

      --А вот сюда. В штаб батальона. Там заявление напишешь о добровольном вступлении в ряды РККА, а дальше начнется всякая бумажная канитель. Тебя зачислят в списки, поставят на довольствие, присягу примешь, красноармейскую книжку выдадут, что податель сего не какой-то там бродяга беспаспортный, а красноармеец, и будет в нашей части новый боец и наш товарищ. Но гражданский человек без паспорта и рубашки может бежать, куда хочет. А вот красноармеец себе такого позволить не может. Как бы ему страшно не было, он без приказа отходить не имеет права.