Владислав Савин - Восточный фронт
Начатая Сталиным и его группой политика индустриализации поначалу тоже вызывала улыбки — заводы и фабрики бесполезны без подготовленного персонала; и, даже в том случае, если бы его каким‑то чудом удалось бы подготовить в полуграмотной стране, вовремя и нужного качества, то, даже самая лучшая промышленность бесполезна в отсутствие достаточно компетентной элиты, способной квалифицированно использовать имеющиеся возможности — Великая Французская революция дала тому столько примеров, что Рузвельту было просто лень перечислять всех этих адвокатов, плотников и конюхов, молниеносно сделавших карьеру — и блистательно проваливших все возможное и невозможное. А Сталину удалось невозможное — он сумел не просто обеспечить движение общества вперед за счет слома социальных, сословных и иных перегородок, но и преобразовать эту энергию в качественный рост общества. Это казалось невозможным и неправдоподобным — такого не делал даже Наполеон, сумевший вырастить новую военную элиту и качественно реформировавший французское общество, но в гражданских делах опиравшихся на людей, состоявшихся до революции. Неким подобием можно было считать Парагвай первой половины XIX века — но даже парагвайцы одно время бывшие второй индустриальной державой Америки (после США), не смогли вырастить у себя элиту мирового уровня, хотя они имели для этого полвека относительно спокойной жизни. На это нельзя было смотреть без восхищения, смешанного с ужасом — сказка о Золушке, на глазах превращающейся в принцессу, становилась реальностью. Большевики с блеском перехватили «американскую мечту» — вера в то, что «любой чистильщик обуви может стать миллионером», если сумеет пройти жизненные испытания, тускнела перед русской реальностью, в которой сыновья крестьян, рабочих, мелких клерков становились инженерами и директорами заводов, офицерами и врачами, причем, все зависело только от них. Рузвельт никогда не был особенно религиозен, хотя, конечно, он не был и атеистом — но, работая с информацией по этой России, ему иногда вспоминались строчка из Библии 'К новому небу и новой земле..'..
Коллективизация не особенно удивила его — было понятно, что индустриализация невозможна без концентрации и перераспределения ресурсов; также было необходимо модернизировать сельское хозяйство России в очень сжатые сроки, что было невозможно без жестокой ломки старого уклада.
Так же не вызвало особого удивления уничтожение революционной элиты, так сказать, элиты первой волны — это было закономерно, на смену горлопанам и дилетантам должны были прийти профессионалы.
Поражало другое — скорость, с которой менялась Россия. Вчерашние малограмотные крестьяне становились не самыми худшими рабочими; их сыновья, в старые времена, при всех своих талантах, обреченные крутить хвосты свиньям, заканчивали открывавшиеся во множестве университеты и колледжи (называвшиеся у русских техникумами), становясь на путь, который вел умных и смелых, талантливых и работящих, к вершинам власти. Этих людей можно было бы сравнить с юными французскими лейтенантами, вошедших в историю, как 'Железная когорта Бонапарта' — но Рузвельт слишком хорошо понимал, насколько приблизительно это сравнение. Речь ведь шла не о горсточке людей, возглавивших пусть и победоносную армию, но о десятках миллионов, меняющих суть своей страны и о сотнях тысяч, достаточно компетентно руководящих этим изменением. Так что при всей похожести изменений, происходивших во Франции в конце XVIII века и России первой трети XX века, при несомненном внутреннем родстве процесса перехода от революционной республики к военной Империи, различия были не количественными, а качественными, поскольку Наполеон всего лишь закреплял буржуазное общество, а Сталин созидал качественно новое общество, не просто с новыми социальными отношениями, но и с новым качеством образования и квалификации, патриотизма и ответственности.
Не меньше впечатляла и способность красного императора применяться к обстоятельствам. По всем расчетам, переброска ресурсов в тяжелую промышленность и национальную оборону, бывшая единственно возможным ходом в тех обстоятельствах, в которых находилась Советская Россия, неизбежно должна была привести к жесточайшему дефициту продуктов питания и товаров народного потребления. Многие, далеко не худшие, аналитики прогнозировали социальный взрыв в Советском Союзе, справедливо указывая на образовавшийся структурный перекос в советской экономике, предотвратить который можно было только за счет частной инициативы — но, это было невозможно из‑за коммунистической идеологии. Сталин сделал это — и он ведь не просто сумел решить проблему товарного дефицита, разрешив частную инициативу 'под флагом' артелей, но добавил советскому обществу новую степень свободы, при этом, не разрушив его единства. Теперь то меньшинство, которое не желало быть частью новой имперской машины, предпочитая ему пусть маленький, но свой бизнес, получило возможность легально воплотить свое желание в жизнь, при успехе своего начинания становясь уважаемыми членами имперского общества, с неплохим социальным статусом и защищаемой законом собственностью.
Франклин Делано Рузвельт вспомнил свою беседу с начальником разведки Госдепа, принесшим ему подробный доклад о новом сталинском нэпе. Опытный разведчик искренне иронизировал по поводу того, что как большевики ни экспериментировали со своим коммунизмом, а в итоге им пришлось вернуться к доброму старому капитализму. Он так и не понял, что делает Сталин — а Рузвельт не стал объяснять ему, что Сталин строит не общество — мечту оторванных от реальной жизни идеалистов, а общество, способное стать материализовавшейся мечтой для 95 % европейцев и американцев, не говоря уже об азиатах и латиноамериканцах. Тем он и страшен для существующих элит Запада, а вовсе не танками и бомбардировщиками, даже не пропагандой идеалистов из Коминтерна. Но, к ужасу Рузвельта, мало кто даже из элит США понимал это, искренне считая нынешнюю бедность русских неотъемлемой частью их строя, а не 'болезнью роста' еще вчера очень отсталой страны.
Рузвельт очень хорошо понимал Папу Пия XII, пошедшего на союз с русскими, не слишком желая этого — Папа увидел, перед каким выбором он стоит: либо положить тысячелетний авторитет католической Церкви на весы реализующийся мечты итальянцев, сделав его составной частью этой мечты, либо противопоставить авторитет Церкви этой мечте, и потерять его, независимо от исхода противостояния. Президент мог только позавидовать Папе, которого поняли и поддержали многие высшие иерархи РКЦ — его попытку противопоставить 'русской мечте' 'Второй билль о правах', попросту списанный с социальных гарантий русской Конституции 1936 года, не понял почти никто. Собственно, этого следовало ожидать — Рузвельт вспомнил ожесточенную борьбу в Конгрессе и Сенате по поводу его проекта 'Администрации долины реки Теннесси'. Тогда даже его сторонники, за редким исключением, не видели, что речь идет не только о колоссальном инфраструктурном проекте, но и том, чтобы Америка получила опыт использования государственных средств в проектах, лежащих за пределами возможностей частных инвесторов — опыт, подобный советскому опыту концентрации ресурсов на ключевых направлениях; опыт, который так пригодился в последние четыре года. Сейчас же его выслушивали из вежливости — даже лучшие члены его команды, за исключением, разве что Уоллеса, просто не понимали, что русские, продолжая совмещать принципы конкуренции с социальными гарантиями, концентрацию ресурсов в ключевых отраслях промышленности с частной инициативой внизу, имеют все шансы не просто быстро справиться со своими 'болезнями роста', но и уйти в отрыв от Америки, доведя до высокой степени совершенства свое общество. Образно говоря, пока Америка будет ехать на 'Кадиллаке', Советский Союз пересядет на В-29.
События в Германии и Италии превзошли самые худшие опасения, мучавшие Рузвельта еще в 30–е годы; опасения, буквально заставившие его 'поставить на кон' свой авторитет, заработанный в течение всей жизни — да, он отдавал себе отчет в том, как подавляющее большинство 'хозяев Америки' отреагирует на предложенный им 'Второй билль о правах'. К его сожалению, он оказался прав в своих ожиданиях относительно реакции большого бизнеса США на этот проект.
Гитлеровское вторжение в Россию отвечало его ожиданиям — фюрер, как и его генералы, так и не смогли в полной мере осознать всю важность морской мощи, так что их обращение к привычной континентальной стратегии было вполне естественным. С точки же зрения долговременных интересов США это вторжение было подарком судьбы — два опаснейших стратегических конкурента США предельно ослабляли друг друга в ожесточенной схватке. Конечно, Рузвельт был слишком умен для того, чтобы открыто демонстрировать профессиональный цинизм государственного деятеля и аналитика высочайшего класса, в отличие от Рэндольфа Черчилля и покойного Гарри Трумэна — мимолетная глупость могла очень дорого обойтись впоследствии, когда надо будет юридически закреплять итоги войны. Русофобия фюрера, напрочь отключившая присущие Гитлеру здравый смысл и звериную интуицию, стала проклятием Германии и великим благом для США — теперь, когда Гитлер во всеуслышание объявил русских недочеловеками, по отношению к которым не должны соблюдаться ни законы и обычаи ведения войны, ни элементарные нормы гуманизма, все русские, неважно, сторонники или противники Сталина, большевики или националисты, становились смертельными врагами Германии, объединенными в этой борьбе. От Сталина же Рузвельт не ждал глупостей, очень уж тот был умен, предусмотрителен и осторожен — и не ошибся, узнав о сказанной красным императором в тяжелейшем для России феврале 1942 года фразе 'Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается..'. Выводы из этого были для Рузвельта очевидны до неприличия — Сталин уже тогда был уверен в конечной победе СССР, и, начал психологическую подготовку своего народа к построению послевоенного мира — мира, в котором СССР будет тесно взаимодействовать с Германией, где не будет Гитлера. Популярная среди аналитиков армии и Госдепа версия, что речь идет о подготовке к заключению сепаратного мира, на взгляд президента, не выдерживала критики — этому категорически противоречили русские заказы, сделанные еще во время визита Гопкинса. Да и действия русских летом и осенью 1941 года совершенно не были импровизацией, это признавали сами разведчики. Дальнейшие события подтвердили оценку президента — но, оставалось неясным, откуда у Сталина была эта уверенность. Доклады разведок США не давали ответа на возникавшие вопросы — наоборот, странности только множились, не получая внятных объяснений.
