Андрей Посняков - Мятеж
– Эх бы дождик! Глядь, больше бы народу на корчму пожаловало.
С утра, конечно, сюда мало кто заглядывал, разве что совсем уж конченые пропойцы – пианицы-питухи, один из которых до сих пор валялся в крапиве у покосившихся и свесившихся набок ворот. А что их делать, ворота-то? Все равно сорвут, такой уж народец тут ошивался, заведение-то не шибко высокого пошиба, вечером так и вообще незнакомым лучше не заходить – запросто пришибить могут. Да и не только вечером.
– Э-эй! Ты цо там, паря, помер, цтоль? – Подойдя ближе, Одноглазый Карп несильно пнул тело ногою.
Пианица заворочался, заворчал.
– Живой, – покивал корчемщик. – Напилси да спит, ишь ты.
– Убрать его, господине? – тут же подскочил дюжий служка – кабацкая теребень. – Ужо живо на улицу выкинем.
– Я те выкину! – Карп погрозил слуге кулаком и сплюнул. – Выспится – обратно к нам же в корчму придет, похмелиться. Что пропить – найдет аль отработает. А пока пущай спит – не орет ведь, никому не мешает. Да и до обеда, чай, и не появится-то никто… Пущай!
– Как скажешь, хозяин.
Где-то невдалеке, за оградою, со стороны Славны, вдруг послышался быстро приближающийся стук копыт – грохотали по мощенной деревянными плашками улице, издалека было слыхать.
Кабатчик насторожился: конные-то люди, может, и дружинники – не за ним ли? Может, посадники да тысяцкий разузнали что про лихие Карпа дела? Или донес кто-нибудь? Послав к воротам слугу, Одноглазый уже бросился было к амбару – прятаться, – да не успел, услышал за воротами насмешливый, с хрипотцою, голос:
– А что, парень, хозяин-то твой, Карп, где? Спит, что ли?
Кабатчик ушам своим не поверил, прислушался: неужели – сам? Неужто приехал… самолично… Ну, настали времена-а-а!
– Здесь я, господине, – подбежав к забору, Одноглазый оттолкнул слугу, лично распахнув ворота.
Поклонился, спросил осторожненько, помня – у этого человека имен может быть много:
– Не знаю, как вас и звать-величать?
– Тимофеем зови, – спешился гость.
Видный, высокий, с красивым надменным лицом, обрамленным белесой бородкою и аккуратно подстриженными усами, Тимофей заявился в корчму не один – в сопровождении полудюжины молчаливых молодцов с хмурыми лицами висельников. Верные, надежные люди… да и сам… Опасен! Опасен! Тут можно очень хорошо заработать… либо совсем пропасть.
– Проходите, гостюшки дорогие, в корчму! Сейчас еду спроворим, бражицу… А коней ваших служки к коновязи привяжут, ага.
Бросив поводья коня, Тимофей (так уж он приказал себя величать, хоть и был таким же Тимофеем, как Одноглазый Карп – веселой девицею) обернулся:
– Наших в городе еще не всех повязали? Ондрей жив?
– Жив Ондрей, – с готовностью покивал кабатчик. – Здесь, недалеко, и живет, у вдовицы онной, на Нутной.
– Гонца пошли, – по-хозяйски распорядился гость. – Быстро!
– Спроворим… – Карп ненадолго замешкался и уточнил: – Еще кого звать?
Тимофей отмахнулся:
– Пока одного Ондрея хватит, а там поглядим.
– А что говорить, коли спросит – мол, кто зовет? Так и сказать – Тимофей?
– Пусть скажут – тот зовет, кто деньгу платит, – склоняясь под низкой балкою, усмехнулся визитер.
Главный бунта новгородского заводила Ондрей – сутулый, с белым красивым лицом и нехорошими цыганистыми глазами – ждать себя долго не заставил, явился вскорости, да и недолго тут было идти, с Нутной-то, тем более не по грязище – по мостовой. Прибежал скоренько, постолами по плашкам дубовым прогрохотал, в корчму войдя, поклонился:
– Здравы, гостюшки, будьте!
– И тебе того ж. – Тимофей, кивнув на накрытый стол, хохотнул: – Садись вон на лавку. Ишь ты – Ондрей. Хорошее имечко – тебе идет.
– Вам, господин, свое – тоже.
– Ладно, – посмеявшись, белесый махнул рукой. – Некогда в похвалах рассыпаться. Гляжу – утихло тут все у вас.
– Сам Симеон-владыко всех уговаривал. – Ондрей виновато понурился. – Крестным ходом шли.
– Видать, серебришка ты пожалел, Ондрюша, – нехорошо прищурился Тимофей. – Что, я мало прислал?
Бунтовщик неожиданно вскинулся:
– Да, так и есть! Мало!
– Мало, так будет больше, – спокойно покивал гость. – Будут деньги, и оружие тоже будет, быть может, уже вот-вот.
– Дак времечко-то упущено! – Ондрей, похоже, разошелся уже не на шутку: приехал, мол, черт, наезжает… а денег не дает! – Раньше надо было, раньше…
– Что, так-так и все по норам сидят. Людей верных нет? Всех похватали?
– Да не всех. Из наших – никого почти что. И Епифан, и верный Фриц, и еще кое-кто – их только свистни!
– Ну вот! – пригладив бородку, хрипло расхохотался Тимофей. – А ты причитаешь.
– Я причитаю, что денег нет!
– Говорят тебе – будут! Все будет. А пока вот, возьми…
Сунув руку в кошель, белесый бросил на стол несколько аппетитно блеснувших кружочков:
– Что смотришь? Это дукаты, золото. Пока – на первое время. Людей своих верных поддержи.
– Вот это другое дело! – Мятежник ловко сгреб золотые в ладонь. – Теперь приказывай, господин. Что делать надобно?
Тимофей хищно осклабился:
– Первым делом – с княгиней вопрос решить. Пока князь не вернулся. Она ведь за городом сейчас, с детьми вместе?
– Там. В монастыре Михайловском.
– Ну вот! А мы здесь сидим… Ладно, к обеду людям своим верным обскажешь… А пока – о золоте слушай…
Небо уже совсем заволокли низкие серые тучи, скрылось ласковое солнышко, закапал дождь, все сильнее и сильнее. Спавший в крапиве питух пробудился, уселся, помотал забубенной башкой осоловело. Поднял к небу пропитое лицо, жадно ловя ртом тяжелые дождевые капли. Услыхав доносящийся из оконца корчмы разговор, подкрался поближе, прислушался… хмыкнул.
В Михайловской обители, что за городом, за болотами, за лесами, сидела в мирской горнице великая княгиня Елена. Матушка игуменья только что приходила, утешала, молилась за княгинюшку, за мужа ее, великого князя, за детушек малых. Елена тоже вместе с ней помолилась, теперь вот сидела, грустила… о судьбе своей думала. Правда, грустила недолго, натура не такая была, действий требовала! Чуть посидев, заходила княгиня по горнице, нервно руки с кольцами драгоценными потирая. Гонец, верный Феофан-стольник, вчера еще был в Новгород послан – разузнати в точности, что там да как. Может, подавили мятеж-то? Да ведь и великий князь с войском вот-вот вернуться должен. Эх, кабы не дети малые – никуда б Еленка не поехала, ни в какую обитель не подалася б! Сама б бунтовщиков прищучила, утопила б в крови мужиков сиволапых – мало не показалось бы! Ничего… чай, не первый бунт, не последний – справится князь… или посадники, да владыко Симеон, да тысяцкие уже справились. Тогда и возвратиться можно – любимого мужа встречать, а по возвращении правеж учинить великий! Чтоб кровушкой умылись тати, мятежники чертовы!
Эх, скорей бы! Скорей. И что там Феофан медлит? Чай, не утонул ли в болоте – с него ведь станется, не воин, да. Ах, кабы не дети!
Не нравилось княгине в монастыре – кабы жизнь сложилась не так, сама б была инокиней. Как Софья… Софья Витовтовна, бывшая князя московского Василья жена… змея подколодная, чтоб ей ни дна ни покрышки!
О-ох…
Потянувшись, Елена подошла к дверям, отворила, заглянув в гостевую опочивальню, верную Акулину-портниху, с ней в монастырь увязавшуюся, спросила шепотом:
– Как детушки?
– Спят, солнце наше. Вчера наигралися, утомились.
– Ну пусть спят, сколь хотят, что тут еще делать-то?
В последние дня три почти непроглядно шли дожди, и низкое, затянутое сизыми тучами небо навевало такую тоску, что хоть вой волком. Надоело здесь молодой княгинюшке хуже горькой редьки: хотелось уже хоть какой-то определенности, в Новгород хотелось, а еще хотелось – жаркой мужской ласки. Ах, скорей бы супруг любимый вернулся! Уж тогда-то живо все наладится, уж тогда…
Елена вдруг улыбнулась, заиграли на щеках ямочки: а все ж не так и плохо сложилось-то, грех на жизнь жаловаться – из презренной полонянницы в великие княгини прыгнуть! И все – во многом – благодаря ей самой! Кто из Егора, пусть даже и родовитого, вначале заозерского властелина сделал, а потом – и государя всея Руси? Не она, не Елена бы, где бы был сейчас князь Егор? Навряд ли и в Заозерье даже, скорее всего – в Хлынове, набрал бы ватагу ушкуйников да разбойничал бы по Волге-реке, татарские города жег. Атаман был бы знатный, да… Но – никак не князь! Не повстречайся ему Елена – так бы и вышло все.
Загордилась от таких мыслей княгинюшка, плечики расправила, глазками васильковыми заблестела. Вышла во двор – свистнула залихватски, воинов своих созывая:
– А ну-ка, построились! Хватит уже животы наедати!
Дружинники, нрав крутой хозяйки своей зная, живенько во двор повылезали, загремели доспехами, выстроились в шеренгу, молодец к молодцу! Княгиня залюбовалась невольно, да потом хмыкнула – жаль, маловато их. Большую часть войска великий князь с собой в московские земли забрал, часть в Новгороде осталась, и лишь малая – в бега с княгинюшкой подалась. Ну и правильно, что подалась! Семью-то княжескую защищать ведь кому-то надо!
