Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация
Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно… Ладно, пойдем длинной дорогой:
– Что читаешь?
И мы двинулись, повышая в споре голос и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю, что девочки сентиментальны, но это же уму непостижимо – сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого писателя Ремарка. Да этот Мария осознано использовал пафос и сентиментальность, разжевывал для читателя малейшие шероховатости и не видел разницы между фашизмом и коммунизмом. А ее переход от Ремарка к Экзюпери – это вообще верх нелогичности!
На верхней точке моста через Фонтанку Тома вскочила на высоченный поребрик:
– Подожди чуть-чуть… Полюбуюсь, очень красивый вид отсюда.
Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись на цыпочки, лишь чуть-чуть двигались лепестки ноздрей, втягивая морозный ленинградский ветерок.
Я смотрел на тонкий профиль, и память своевольно подбрасывала чуть более взрослые образы. Реальность оплывала мягким воском под устремленным в будущее взглядом. Я грезил, и мимо неторопливой каруселью проплывали видения: музыка Доги и счастливые глаза напротив в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвется в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей, в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит: «Dance me to the end of love», и я слегка киваю в такт мелодии.
– Ну что ты так на меня смотришь? – выдернул меня из нирваны нервный вопрос. – И не вздумай опять свои глупости говорить!
– Но думать-то глупости ты мне не можешь запретить, верно? – слегка заломив бровь, взглянул я в зелень глаз напротив.
Отвернулась, нахмурившись, но по легкому шевелению ушек я догадался, что уголки ее рта поехали вверх. Протянул руку и помог спуститься на обледеневший тротуар. В многозначительном молчании дошли до ее парадного.
– Где твое окно? – спросил, запрокинув голову к фасаду.
– Вон видишь на третьем этаже балкончик? Это мой. Серенады выть будешь? – деловито уточнила Тома.
– Угу, и будут у тебя теперь под окнами литься горестные звуки баркаролы заказной…
– Стих?
– Не обращай внимания – дурацкая привычка извлекать из себя цитаты.
– Дюх, – впилась она в меня клещом, – расскажи, я такого не слышала…
– Спой, светик, не стыдись?
– Ну пожа-а-алуйста…
Я заглянул в подсвеченные солнцем глаза, увидел лишь не замутненное ничем любопытство и капитулировал.
– Сейчас… Вспомнить надо. – Я шепчу про себя полузабытые строки. – Значит, так. Там будет слово «Веспер» – это название вечерней Венеры у римлян.
Приосанился и начал декламировать:
Ночь светла. В небесном полеХодит Веспер золотой.Старый дож плывет в гондолеС догарессой молодой.
Догаресса молодаяНа подушки прилегла,Безучастно наблюдаяТанец легкого весла.
Что красавице светила?Что ей ход небесных сфер?Молчалив супруг постылый,Безутешен гондольер.
Не о том ли в час разлукиНад Венецией ночнойЛьются горестные звукиБаркаролы заказной?[6]
Устремив взор в себя, Тома некоторое время беззвучно шевелила губами, повторяя какие-то строки, потом вскинула на меня требовательный взгляд:
– Чье это?
– Современного поэта, ты не знаешь.
Конечно, не знает – оно еще не написано.
– Современного… странно… – опустив голову, начала задумчиво рассуждать сама с собой. – А так на Пушкина похоже… Но, конечно, не он, иначе это стихотворение было бы в избранном, а его там нет.
В полном изумлении я посмотрел на девушку. Нет, я знал, что у нее светлая голова, но чтобы настолько…
– Слушай, – в голосе прорвалось уважительное удивление, – ты меня сейчас поразила. Честно. Тут ведь Пушкин действительно присутствует.
– Ты же сказал, что современный! – обиженно воскликнула она.
– Так и есть. Понимаешь, Пушкин тут присутствует как основа, – начал я излагать взволновавшую меня историю. – Первые пять строчек – это чуть переделанный черновик, написанный им за месяц до гибели, так называемое неоконченное «венецианское» стихотворение Пушкина. В целом же виде этот стих недавно воспроизвел пушкинистам один старичок. Вроде как он запомнил его наизусть в юности со слов приятеля, утверждавшего, что в его семье хранился альбом, где эти строки были кем-то записаны. А в годы Гражданской войны тот альбом был утерян. Представляешь потрясение пушкинистов?! Нет текста – нет возможности доказать авторство. Но кто еще может написать – «танец легкого весла»? Кто еще в шестнадцать строчек втиснет шекспировский сюжет? Кто у нас помнит, что такое баркарола? Это, между прочим, романтическая серенада венецианских лодочников – ее часто распевали именно на заказ под определенным окном. И когда экстаз пушкинистов достиг максимума, дедок, между прочим известный художник-иллюстратор детских книг, признался в мистификации – это он дописал стихотворение Пушкина. Шутка! Но какая!
Тома зачарованно слушала, не сводя с меня округлившихся глаз, ладошки молитвенно сложены на груди. Я замер от желания сделать полтора шага навстречу и ткнуться носом в завиток у виска. Еще рано, очень-очень рано…
– Ты, оказывается, не только красивая девушка, но еще и тонко слышащая, – искренне выдохнул комплимент. – Почти никто вот так на слух Пушкина в незнакомом стихотворении не опознает.
По лицу Томы скользнула довольная улыбка, потом девушка подхватила сумку, бросила: «Я быстро», – и стремительно исчезла в темноте парадного.
Запрокинув голову и довольно щурясь, я изучил рустику на фасаде. Это я удачно в булочную зашел, молодец!
– Па-ап… – Я налил себе чая и присел напротив.
– Ась?
– У меня каникулы.
– Сердечно поздравляю.
– Э-э-э… – Я замялся – не люблю просить деньги. – Как ты думаешь, если я приглашу девушку в кино, то финансовое благосостояние нашей семьи не будет сильно поколеблено?
Папа насмешливо задрал брови:
– Как ты сложно завернул… Не сразу даже и сообразишь, на что намекаешь. И в конце, венцом творения, волшебное слово «поколеблено», чтобы окончательно меня запутать и дезориентировать.
Улыбнулся в ответ:
– Ну не могу же я подойти и сразу в лоб: «Дай рубль».
– Ого, целый рубль? Это ж сколько девушек можно сводить в кино… – Папа мечтательно закатил глаза к потолку и начал что-то подсчитывать. – Пять штук!
– Мороженое перед сеансом в калькуляцию заложил? – уточнил я деловито. – Пышки с кофе после… Плюс резерв на непредвиденные обстоятельства.
– О, так речь не просто о кино… Тут планомерная осада намечается. – Папа заинтересованно потер ладони. – Из класса?
– Ага.
Папа опасливо покосился на прикрытую дверь и, понизив голос, уточнил:
– Зорька твоя?
– Да, это хорошо, что ты напомнил… С Зорькой тоже в кино собираемся, но втроем, с Паштетом. Возможно, даже два раза.
Папа чуть повеселел и, наклонившись к журнальному столику, приступил к набиванию трубки.
– Что бы с тебя такого запросить за это… – он неопределенно пошевелил пальцами в воздухе, – эдакого…
– Как насчет ежедневных занятий физкультурой? С апреля, как освобождение закончится.
– Ого, эк тебя прижало, чтобы на такое подписаться. Надеюсь, это не будут перевороты с боку на бок в постели?
– Не-а, я все равно собирался, а тут появится дополнительный стимул – раз с тобой договорился.
– Хм. Ну давай попробуем. Интересно даже, на сколько тебя хватит.
Папа достал пружинную монетницу и начал выщелкивать из нее двадцати– и пятнадцатикопеечные монеты.
– На, тут два с полтиной – на каникулы. Хватит?
– Спасибки, с запасом. – Я с облегчением принял в ладошку горстку серебра и направился в свою комнату.
– Да, кстати, запомни, – полетело мне в спину, – мужчины, по крайней мере большинство из них, устроены так, что не понимают намеков и невербальных сигналов. Невербальные сигналы – это…
Я приостановился в дверном проеме:
– Я знаю, что это.
Папа чуть удивленно посмотрел на меня, слегка кивнул и продолжил:
– Хорошо… Если ты хочешь чего-то добиться от мужчины, то говори прямо и обосновывай логически. А вот женщины прекрасно умеют изъясняться намеками и жестами. Из-за этого, кстати, часто происходят ссоры в семьях. Жене кажется, что она ясно дала понять, чего ожидает от мужа, а муж эту просьбу просто не услышал.
