Военный инженер Ермака. Книга 4 - Михаил Воронцов

— Волки чуют слабость, — сказала Айне, подойдя ко мне. — Когда все началось, собаки племени разбежались. Некому было их кормить. Волки знают, что мы беззащитны.

— Были беззащитны, — поправил я, проверяя заряд пистолета. — Поставь казаков по периметру, Савва. Пусть поддерживают костры.

Всю ночь волки кружили вокруг стойбища, но не решались напасть. Огни костров и покрикивание казаков держали их на расстоянии. К утру вой стих — хищники ушли.

С рассветом я обошёл чумы. Картина была обнадёживающей — большинство остяков пришли в себя. Они были слабы, измучены, но безумие отступило. Некоторые не помнили ничего из последних дней, другие рассказывали об ужасных видениях.

Собаки начали возвращаться, привлечённые запахом еды. Остяки кормили их мороженой рыбой, и животные постепенно собирались у чумов, виляя хвостами.

Вождь Мункачи собрал совет старейшин. Они долго совещались, потом вышли к нам.

— Русские казаки спасли наш род, — сказал вождь через Айне. — Мы в долгу перед вами.

Я покачал головой:

— Мы помогли, как могли. Но будьте осторожны — эта болезнь может вернуться. Если кто-то начнёт вести себя странно, сразу изолируйте его от остальных.

Савва похлопал меня по плечу:

— Хорошо сработали, Максим. Атаман будет доволен.

Мы решили на какое-то время остаться в стойбище, помогая остякам восстановить быт. Собаки вернулись почти все, только несколько, видимо, стали добычей волков. Люди постепенно набирались сил, хотя некоторые всё ещё вздрагивали от резких звуков.

…Заснуть я долго не мог. Перед глазами стояли лица обезумевших людей, их дикие крики. Но вспоминал я и другое — как грубые казаки часами сидели с больными, успокаивая их, как дети. Как они пели им песни, рассказывали о своих деревнях, держали за руки. В эти моменты не было разницы — русские, остяки… Просто люди помогали людям.

На следующий день я стоял у края стойбища, глядя на заснеженную тайгу. Утреннее солнце едва пробивалось сквозь серую пелену облаков. В чумах за моей спиной постепенно просыпалась жизнь — слышались голоса, плач ребёнка, лай собак. Род Айне оправлялся от кошмара последних дней, но меня не покидало тяжёлое чувство.

Мы победили приступ. Временно. Я слишком хорошо понимал природу этой болезни, чтобы обольщаться. Арктическая истерия, мерячение — называй как хочешь, суть одна. Это не злые духи, как думают остяки, и не проклятие. Это следствие жизни на грани выживания.

Я прошёлся по стойбищу, присматриваясь к людям. Вот женщина выносит из чума посуду — руки дрожат, движения неуверенные. Старый охотник сидит у входа в своё жилище, смотрит в одну точку — ещё не оправился от вчерашнего. Дети жмутся к матерям, боятся отойти даже на шаг.

В голове крутились невесёлые мысли. Изоляция — вот первая причина. Этот род живёт слишком далеко от других поселений, месяцами не видит новых лиц. Люди варятся в собственном соку, любое нервное напряжение мгновенно передаётся от одного к другому, как искра по сухому хворосту.

Питание — вторая беда. Я заглянул в несколько чумов, проверил запасы. Вяленая рыба, немного оленины, сушёные ягоды. Никаких овощей, мало жира. Зимой здесь невозможно получить свежее мясо в достатке — олени откочевали южнее, охота скудная. Цинга, пеллагра, другие болезни от недостатка витаминов — всё это ослабляет не только тело, но и разум.

А теперь, после нескольких приступов подряд, нервная система этих людей расшатана окончательно. Они как натянутая струна — достаточно малейшего толчка, и всё начнётся снова. Один закричит от дурного сна, другие подхватят, и вот уже вся деревня бьётся в конвульсиях.

Я остановился у чума вождя Мункачи. Старик сидел на пороге, кутаясь в оленью парку.

— Как ты? — спросил я. Остяк немного говорил по-русски и вообще производил впечатление очень неглупого человека.

Он посмотрел на меня усталыми глазами:

— Плохо. Очень плохо.

Мункачи знал. Понимал не хуже меня, что спасение временное.

К полудню казаки раздали остякам часть наших припасов — муку, соль, сушёное мясо. Люди оживились, в глазах появилась надежда. Но что потом? Через неделю-две съедят всё, и снова останутся со своей вяленой рыбой и страхом перед новым приступом.

Я сел на поваленное дерево. Мысли путались, не находя решения.

Подошёл Савва Болдырев, сел рядом. Молчал долго, потом заговорил:

— Ну сейчас мы их спасли, а что дальше будет, когда мы уйдём? То же самое?

Я развёл руками. Что я мог ответить? Правда была горькой — да, то же самое. Может, через месяц, может, через два, но приступы вернутся.

— Слышал я про такое, — продолжал Савва. — Целая деревня поморов с ума сходила каждую зиму. Кричали, бились, друг друга не узнавали. К весне отпускало, а на следующую зиму — снова. Пока совсем не вымерли или не ушли.

— У поморов хоть рыба всегда есть, — возразил я. — А здесь и её почти нет. Река бедная, летом ещё ловится кое-что, а зимой…

Савва покачал головой:

— Не в рыбе дело, Максим. Ты сам знаешь. Страх их губит. Боятся они этой хвори пуще смерти. И от страха она и приходит снова.

Он был прав. Порочный круг — страх вызывает истерию, истерия усиливает страх. И так до полного истощения, пока последний человек не упадёт без сил.

После полудня ко мне подошла Айне. Села на снег рядом с моим пнём, долго молчала. Потом заговорила, медленно подбирая слова:

— Вы уйдёте, — закончила она за меня. — Уйдёте, и всё начнётся снова. Я видела это в видениях. Мой род исчезнет, как снег весной.

В её голосе не было истерики, только глухая тоска. Она знала правду и смирилась с ней.

— Почему именно ваш род? — спросил я. — У других остяков тоже бывает такое?

— Бывает. Но не так. Наверное, мы прокляты. Давно, ещё при моей бабке, наш род поссорился с соседями. Была большая война, много крови. С тех пор мы живём одни, никто не приходит к нам, мы не ходим к другим. И болезнь пришла.

Изоляция. Я кивнул — всё сходилось.

— А если попробовать помириться? Наладить связи с соседними родами?

Айне покачала головой:

— Они боятся нас. Говорят, мы бешеные, наша болезнь может перейти к ним. Никто не возьмёт жену из нашего рода, никто не отдаст свою дочь нашим мужчинам.

Генетическое вырождение вдобавок ко всему. Близкородственные браки на протяжении поколений. Это тоже ослабляет и тело, и разум.

— Я думаю, — сказал я, оставил шаманку и пошел между юрт.

…Вечером я собрал казаков. Эдакий