Царь нигилистов — 3 - Наталья Львовна Точильникова
— Понятно, — вздохнул Саша, покосившись на бутылку. — Хлеб уберите!
Молодые люди послушались, а Саша вытряхнул с блюда крошки с мусорное ведро.
Печка в комнате была, но с маленькой затворкой и не растоплена.
Саша взял спички с табуретки рядом с ней и бросил коробок на стол. Вынул из-за пазухи полный набор критических статей и сложил на тарелку.
Подумал не полить ли водкой для растопки, но вовремя вспомнил, что в ней 60% воды.
Смял карикатуры, водрузил поверх статей и поджег.
Бумага вспыхнула, оранжевое пламя отразилось в стекле бутылки, по карикатурам поползла тень с мерцающей алой границей, газеты почернели и свернулись.
— Значит так, — сказал он. — Правы мы, идиоты — они. Это раз. Данное аутодафе не значит, что я когда-нибудь буду жечь «Колокол» с «Современником». Это два. Пьянство на рабочем месте на первый раз прощаю, хотя пить с горя — последнее дело. Вот, когда они утрутся — тогда выпьем. Это три.
— Может быть чаю? — предложил Заварыкин.
— Да, — кивнул Саша. — Чай — другое дело.
Хотя чай в туберкулезной лаборатории представлялся мероприятием несколько сомнительным.
Но после бессонной ночи и утра без завтрака оказался очень кстати.
Так что Саша понадеялся на богатырский иммунитет.
К чаю шел калач и варенье.
Из будущего он помнил, что в каждой лаборатории, даже с радиоактивными элементами, просто обязан быть электрический чайник. Здесь вместо него имелся средних размеров самовар.
— Как там Николай Васильевич? — спросил Саша. — Нет от него вестей?
Андреев покачал головой.
— Нет.
— Что-то я беспокоюсь за него, — признался Саша. — Ему пить не с кем. Вы-то, кстати, что молчали? Против меня неделю кампания в прессе, и я почему-то от Никсы об этом узнаю!
— Не хотели огорчать, — признался Заварыкин.
— Давайте так, — предложил Саша, — вы мне докладываете обо всем, что имеет отношение к нашему проекту, всю правду, как есть, а я уж потом сам как-нибудь решу, огорчаться мне или нет.
— Хорошо, — кивнул Андреев, — простите, Ваше Высочество!
— Ладно, — вздохнул Саша, — пойдемте на свинок посмотрим.
Существ стало на пять больше. Как и просил Саша, в новой отдельной клетке обитала контрольная группа и была весела и откормлена. Остальные зверьки выглядели хуже. А в последней клетке и вовсе казались вялыми и похудевшими.
— Что с ними? — спросил Саша. — Какие-то они у вас смурные.
— Да, пожалуй, — сказал Андреев. — Может быть, нужно было свежим взглядом посмотреть. Мы к ним слишком привыкли.
— Может быть, это то, чего мы так ждали, — заметил Саша. — Записывайте и зарисовывайте каждый их шаг. Каждый чих! А то господа европейские эскулапы опять размажут нас по стенке.
Он вернулся как раз к началу урока фехтования. И еще успел надеть защитную амуницию, взять рапиру и встать ан гард.
— О твоем прогуле известно Зиновьеву, — шепнул Никса.
— Ну, еще бы! — хмыкнул Саша.
— А то, что известно Зиновьеву, известно папа́, — заметил брат.
Между фехтованием и уроками со Скрипицыной Гогель вручил ему телеграмму.
«Свинка умирает, — писал Склифосовский. — Симптомы чахотки. Исключен университета. Приказ ГОСУДАРЯ».
— Что-о? — спросил Саша. — Как исключен? Николай Васильевич?
— Не знаю, — сказал Гогель. — Но государь очень недоволен.
— Мной или Склифосовским?
— Вами… и мной.
— Прикрою, — вздохнул Саша. — Обратный адрес хорош: Москва, Кремль.
— Туда в позапрошлом году перевели телеграф с Николаевского вокзала.
— Ну, вот! Как все прозаично.
Александр Второй сидел в кожаном кресле за большим письменным столом, положив ногу на ногу.
Очередной кабинет государя.
Белые колонны, зеленые шторы в нишах между колоннами и на высоком окне. Много картин на стенах: императрица и Николай Павлович — на правой, Александр Павлович и батальные сцены — на противоположной. Петр Алексеевич в доспехах в простенке между дверями и окном.
Очередной неприятный разговор.
Менялась только дислокация: Петергоф, Царское село, теперь Зимний.
— Я очень рад твоим успехам, — начал папа́. — И каждый раз хочу тебя наградить, но не всегда успеваю. Потому что ты выкидываешь что-то такое, что перечеркивает все успехи. И генерал Гогель, к сожалению, идет у тебя на поводу.
— Григорий Федорович очень чуткий человек, он понимает, что, если я делаю что-то не по правилам — это не блажь, не каприз, не лень. Это крайняя необходимость. И я счастлив, что рядом со мной человек, которому не надо объяснять каждый мой шаг. Папа́, мне надо было поддержать мою команду. Я телеграфировал всем учителям и извинился. Если они в обиде, готов оплатить пропущенные занятия из моих денег.
— Твоя команда! — поморщился царь.
— Отличная команда! — возразил Саша.
Вынул из кармана телеграмму и расправил на столе перед царем.
— Что еще за свинка? — спросил папа́.
Саша хотелось ввернуть что-то типа: «Ты можешь не знать, что за свинка, но про это свинство ты должен знать».
Но сдержался.
— Подопытное животное, — объяснил он. — Зараженное частицами тканей из ран золотушных больных. То, что свинка умирает от чахотки означает, что мы правы. Что чахотка заразна. И что чахотка и золотуха — это две формы одной болезни. И еще, что исключение Склифосовского — это просто... ни в какие ворота. Этот человек составит славу российской медицинской науки.
— Любишь ты громкие слова.
— Это не громкие слова. Я был сегодня в Петергофской лаборатории, там еще пять животных в таком же состоянии. Думаю, что они обречены.
— Никса…
— Да. Но теперь есть надежда. И Николай Васильевич приложил к этому руку. Мы с ним вдвоем начинали. Петербургская команда появилась потом. К карикатурам на меня он не имеет ни малейшего отношения!
— И к публикациям не имеет? Они его именем подписаны.
— И моими инициалами.
— Этого мог бы вообще не делать!
— Я хотел, чтобы это прозвучало. Псевдоним и предположения о том, кто под ним скрывается, создали общественный резонанс.
— Да, уж! — хмыкнул царь.
— И теперь, когда мы опубликуем новые данные, это прозвучит еще громче.
Отец приподнял брови.
— И они начнут искать лекарство, — заключил Саша.
Папа́ закурил. Значит, колеблется.
— Так я могу телеграфировать Склифосовскому,
