Разведка боем - Василий Павлович Щепетнёв
Мы, конечно, врагам спуску не даём, да только много их. И ещё враги внутренние одолевали. Шпионы и диверсанты, террористы и экстремисты, националисты и петролейщики, саботажники и какие-то иноагенты. Инопланетяне, что ли? Кстати, о космосе: в моем бреду мы так и не долетели до Луны, не говоря уже о Марсе. Что только подчеркивало нереальность и невероятность происходящего.
Просто дурные сны. Сны, и больше ничего. Такой напрашивался вывод.
А что нужно делать с дурными снами? Ничего не нужно делать. Наплевать и забыть.
Забыть. Забыть. Забыть.
Но червячок продолжал грызть: а вдруг не сон? Вдруг — видение? Ясновидение?
Спать не хотелось. Опять чай виноват. Недаром Лидия Валерьевна предостерегала от чая, кофе и кока-колы.
Ну, не спится, и не нужно.
Я подсел к роялю. Обыкновенно я играл на нём минут десять, пятнадцать, но сейчас время есть, и я начал с Бетховена, с кого же ещё. Играл и распевал грустную песню о сурке. «И слёзы умиленія струились по его впалымъ ланитамъ».
Именно.
Я подошел к зеркалу. Впалым, так и есть. Чувствую, что килограмм я сбросил. Или больше. Омлет — это, конечно, полезно и питательно, однако…
Но есть не хотелось. Совершенно. Сама мысль о еде, даже об украинском борще с пампушками, не вдохновляла, напротив, возникала лёгкая тошнота. Опять чай виноват? Или это реакция на происходящее? Нейрогенная анорексия? Ведь по внутренним, по чернозёмским часам сейчас заполночь.
Я вернулся к роялю. Семнадцатая соната, да. «Буря». Потом «К Элизе», потом… потом… потом…
Бетховен велик.
Остановился я лишь в четыре. Вот так полтора часа раз — и пролетели. Даже больше, чем полтора.
Я не чувствовал утомления. Пальцы были послушны и проворны. Голова ясная.
Я бы и дальше играл. Но Лиса и Пантера подошли сзади, положили руки на плечи. Лиса слева, Пантера справа. Есть у них такая привычка.
— Давно ты, Чижик, так не играл, — сказала Ольга.
— Мы уже и забывать стали… — добавила Лиса.
Антон деликатно кашлянул:
— Всё это замечательно, однако не пора ли того… собираться.
Ага. Значит, пока я предавался музыкальным излишествам, они стояли за спиной и слушали. Как долго? Пять минут? Час?
Неважно.
Антон прав, нужно собираться.
Пусть видят: советский комсомолец опрятен, элегантен и пригож. Нас не запугать помидорами!
Воскресный вечер. На Стрите — аншлаг. Тысячи американцев торопятся сжечь свои доллары в домне азарта.
И в зале аншлаг. Свободных мест и прежде не было, но сегодня принесли ещё три десятка стульев — складных. Поставили в проходах, у сцены. Вчерашнее событие подстегнуло интерес к игре. Вдруг сегодня тоже будут бросаться продуктами?
Но вряд ли. По условию принятого ультиматума, в таком случае матч прекращается, а призовой фонд — полностью! — делится пополам. Для устроителей одни убытки. Вот они и наняли охранников, и усадили их среди публики. А ещё с дюжину, в униформе, стоят у проходов и входов. Случись заварушка, хулиганам не уйти.
Дождался Фишера. Тот был в новом костюме. Синем. А я в смокинге номер два. Прямо хоть на обложку журнала обоих.
И очень может быть!
Пять минут нас фотографировали. А мы терпели — таковы условия матча. Паблисити! Реклама то есть. Особого рода. В Лас-Вегасе играют лучшие шахматисты сверхдержав — США и СССР. И тот, кто посетил это событие, прикоснулся к Истории!
Но для меня фотографирование немногим лучше вчерашнего помидорного обстрела. Да, одежда не пачкается, замечательно. Но фотовспышки слепят, и слепят сильно. Смотришь на доску, а вместо фигур видишь ну просто непонятно что. Временно, да. Но время в шахматах очень ценный ресурс.
Вижу, и Фишер моргает. Тоже недоволен.
— Я ничего не вижу, — говорю ему.
— Я тоже, — ответил он и подозвал судью. Сказал, что нужно отложить начало партии до тех пор, пока не восстановится зрение.
И судья согласился. Спорить с Фишером себе дороже.
Через пару минут Фишер спросил, вернулось ли ко мне зрение. Вернулось, ответил я. Фишер выждал ещё минуту, подозвал судью, и тот пустил часы.
Партия началась. Фишер сыграл с4. Через пять ходов стало ясно, что играем славянскую защиту.
Выбор дебюта — в первой русская партия, во второй славянская, я сделал не ради ложно понимаемого патриотизма, а просто это хорошие дебюты. Скажу больше — отличные дебюты. Очень надёжные. Как автомат Калашникова. Разумеется, когда их играет знаток.
Но Фишера мой выбор не смутил. Он был настроен на борьбу. Да и пора бы, сегодня заканчивается первая четверть турнира.
Порой пишут, что шахматы — игра военная. В упрощенном, конечно, виде, на шахматной доске разыгрывается битва.
Я так не думаю.
Я думаю, что шахматы — игра политическая. Мадридский двор. Или романовский. Две группы влияния. Интриги. Заговоры. Смещение неугодных и назначение на ключевые посты угодных. И в итоге либо геморроидальная колика табакеркой в висок, либо ура Елизавете, дщери Петра!
Но пусть военная, пусть. Сам я человек сугубо мирный, насколько вообще можно быть мирным человеком в нашем Отечестве, где весь народ прошёл через войну. Но знаю: для решающего наступления необходимо трехкратное превосходство в силах.
А на доске, во всяком случае, вначале — абсолютное равенство. У каждого по восемь пешек, по паре коней, слонов, ладей, и ещё ферзь и король.
Где взять трехкратное превосходство?
А здесь же и взять.
Превосходство достигается не на доске в целом, а на её ограниченном участке. Например, в центре. Или на определенной вертикали. Горизонтали. Иногда даже на одной клетке.
И вот Фишер исподволь, неявно готовит наступление. Подтягивает силы. Скрытно. То есть все ходы видны и сопернику, то есть мне, и залу, и даже миру — по телефону спортивный журналист передает их на радиостанцию, а оттуда уже новость летит по свету. Но вот понять смысл хода, с виду совершенно невинного — в этом и
