Владимир Гусев - Охотник на вирусов
Пеночкин недоуменно пожимает плечами и, поглядывая на меня, как на первоклассника, не понимающего, для чего учить таблицу умножения, если есть такие удобные и умные калькуляторы, говорит:
– Чтобы познать человека. Чтобы сделать первый шаг к выполнению древнего завета: «Познай самого себя»!
Нервно подмигнув, Петя ждет возражений, но я молчу. Списав затянувшуюся паузу на мою туповатость, Пеночкин вскакивает со стула и, выписывая вокруг меня замысловатую орбиту, начинает с жаром объяснять:
– Понимаешь, этот вопрос относится к числу проклятых. Их, в общем-то, не так и много. А скорее всего только один. «В чем смысл жизни человека» и «Что есть человек» – это почти одно и то же, верно? Зная ответ на один из этих вопросов, вполне можно вычислить ответ и на другой. Да и на все остальные тоже. Но главная закавыка в чем? Нам не с кем сравнивать. В этом вся и сложность, вся и трагедия бытия человеческого. Любая наука начинается с классификации и сравнения, но человек – единствен и неповторим. Нет на Земле другого подобного феномена!
Остановившись, чтобы перевести дух, Петя выжидающе смотрит на меня, но я молчу. Я не собираюсь предлагать ему сравнивать между собой людей разных времен и культур. А тем более замешивать сюда высших животных. В логике ему не откажешь. Человек – единственное разумное существо на Земле. В этом и ответ на мой дурацкий вопрос «зачем»?
– И это все? Эта эфемерная проблема – единственное, из-за чего ты пошел на должностное преступление? – спрашиваю я, становясь напротив Пеночкина.
– Единственная. Она и у человечества – единственная.
Мне надоедает смотреть в нахальные голубые глаза и, заложив руки за спину, я прогуливаюсь между заваленными распечатками столами и беспорядочно расставленными стульями.
– И что же будет, когда человечество получит ответ на этот проклятый вопрос?
– Пессимист сказал бы – конец света. Оптимист – пробуждение истинного человека, богочеловека. Понимаешь, да? Человек, познавший самого себя, – это уже иное существо, чем-то неуловимо отличающееся от себя прежнего. А может быть, и вполне уловимо. Новый человек...
– Или нелюдь. В человеке столько всего заложено... Не вылупится ли из него дьяволочеловек? Не боишься?
– Боюсь. Но рано или поздно это должно произойти. Ибо сказано: кончится время и настанут сроки.
Да. У нас осталось только семь минут.
– Ты уверен, что твоя гипотеза о сознании как продукте взаимодействия двух полушарий головного мозга верна? И что твоя дорогостоящая кибернетическая игрушка – действительно разумное существо?
– Абсолютно.
Его самоуверенность начинает бесить меня.
– И ты можешь это чем-нибудь доказать?
– Одно из доказательств ты получил позавчера ночью.
Некрасивые губы Пеночкина изгибаются в едва заметной улыбке. Пауза вновь неприлично затягивается.
– Ты не догадываешься, кому пытался назначить свидание?
– Еще вчера сообразил. Но это не аргумент. Первые диалоги с компьютерами состоялись еще тридцать с лишним лет назад. И уже тогда наблюдатель был не в состоянии определить, с кем он говорит – с человеком или машиной.
– С тех пор методики весьма усложнились. По тестам Иванова-Смита интеллект Элли соответствует способностям восьмилетнего ребенка.
– Значит, методики по-прежнему несовершенны. А владение речью и способность к предсказаниям еще не делают набитый БИСами ящик разумным существом.
– Элли способна к творчеству. Не каждый человек раскрывает эту свою способность. Жизнь часто ввергает его в трясину машиноподобного существования. Но каждое разумное существо должно быть творцом.
– При уровне развития восьмилетнего ребенка?
– Я мог бы почитать стихи, которые она написала. И показать рисунки, нарисованные ею на дисплее.
Я смотрю на часы. Стихи – как-нибудь в другой раз.
– Включи ее. Я хочу сам... удостовериться.
– И что тогда? Ты отменишь демонтаж «Эллипса»? Кажется, я неаккуратно обошелся с «петушком».
Петя явно насторожился.
– Нет. Это не в моих силах. Но я приложу все усилия, чтобы замять дело. Тебе грозит суд, неужели не понимаешь?
Пеночкин садится на свое место, мелко барабанит по столу кончиками пальцев и говорит глухо:
– Семь лет я пытался поставить эту работу. Куда только не обращался... Всюду отказ. Все спрашивают о практической пользе в условиях тотального хозрасчёта. Один остряк интересовался: «Ну, и какой же будет производительность труда вашего восьмилетнего ребенка?» Да, я стал преступником. Но – во имя человечества. Полагаю, это может служить смягчающим обстоятельством. Если бы у меня был еще месяц, хотя бы один...
Пеночкин до сих пор не понимает, что его время кончилось и настал срок.
– Ты надеешься за тридцать дней сделать то, что не успел за семь лет? – спрашиваю я, смещаясь в сторону двери, ведущей в машзал.
– Через три недели в Москве симпозиум по искусственному интеллекту. Мой доклад принят. А потом... Возможно, крупные ученые сочли бы возможным... и даже необходимым... вступиться за Элли. Как-то спасти ее, может быть, даже выкупить эти несчастные компьютеры...
Ишь ты... Мировую научную общественность захотел взбудоражить... Новоявленный Фауст... Ничего ему, видите ли, не надо – ни должности, ни денег, ни положения... Бессребренник липовый. На самом-то деле ты еще почестолюбивее будешь, чем я. Лучший охотник Управления... Мои цацки – речные камешки по сравнению с твоим бриллиантом. В школьные учебники захотел попасть, в благодетели человечества записаться...
– А Элли была бы в качестве иллюстрации к твоему докладу? Кстати, почему Элли?
– Сокращение от «Эллипс». Ну, и другие причины есть.
Я, конечно, мог бы сообщить Виталию Петровичу, что местная сеть заражена вирусом нового типа, очень опасным. И еще три недели ловить его за хвост. Но хорош я буду потом, после Петиного доклада на симпозиуме!
– Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь.
– Если бы еще две недели... Хотя бы полторы... Мне обещали оптические диски, много дисков. Я переписал бы на них всю память Элли. Может быть, когда-нибудь мне удалось бы восстановить ее. Она ведь – живое существо, понимаешь? Я люблю ее, как ребенка...
Маньяк. Точно, маньяк.
Последние сомнения покидают меня. Если я сейчас дрогну, он действительно когда-нибудь повторит это. Только не в городском «Эллипсе», а во всесоюзном «Неводе». И создаст уже не восьмилетнего ребенка, но – чуждого всему человеческому кибернетического монстра. Всесильного, между прочим. Гиперсеть уже контролирует десятки электростанций и сотни цехов-автоматов. Она управляет поездами, свинофермами и гигантскими ускорителями. И если в ней вдруг вспыхнет сознание и заблокирует каналы связи... А потом вздумает управлять подключенными к нему объектами по своему кибернетическому разумению...
– Петя, у нас осталось ровно сутки. Ты должен освободить «Эллипс» от Элли.
– Это значит – убить ее. И ты хочешь, чтобы я это сделал своими руками?! Не выйдет! – Петя, словно пьяный, торжествующе покачивает из стороны в сторону указательным пальцем. – И тебе тоже не удастся сделать это! Память Элли спрятана среди миллиардов бит информации во всех файлах «кольца»! Чтобы отделить зерна от плевел, тебе понадобятся месяцы работы! Я успею сделать доклад!
Хотела синица море зажечь... Врать нехорошо, Петя. Ты же сам недавно рассказал мне, где прячется память «Элли». Да и мы с Гришей тоже не лаптем щи хлебаем. Бедный Пеночкин! Ты никогда не отличался предусмотрительностью. Даже остаться в Москве после окончания института не сумел.
– Я попробую тебе помочь. Но вначале включи «Элли».
Я непременно помогу тебе, Петя. Тебе и Элли – живой, из плоти и крови, а не бездушной железяке. Вирусоген так и не будет установлен. И суда не будет...
Пеночкин медлил. Я открываю дверь.
– Ее нельзя включить. Это не машина. Но – разбудить...
– Разбуди, разбуди. Ты колеблешься так, словно «Элли» – твоя жена, а я домогаюсь увидеть ее в наряде Евы.
Петя неохотно встает, входит в машзал, бредет к своему «Нестору».
Курсор трижды нерешительно подмигивает (еще один мигун!), прежде чем на дисплее появляются первые цифры пароля: 98.01.42.01... Дойдя до повторяющегося числа 76, Петя вдруг встает, поворачивается к дисплею спиной и вздрагивает, обнаружив меня стоящим вплотную перед собой.
– Я все-таки не верю тебе. По-твоему, я создал монстра, кибернетического дьявола. Но это не так. Законы Азимова будут заложены в память искусственных разумных существ навечно. Они не будут в состоянии ни изменить их, ни даже осознать.
Закончив фразу, Петя растерянно подмигивает и снимает очки.
Ну, что ему ответить на это? Я еще не решил, как назову этот вирус: «дракон» или «ведьма». Пеночкин не понимает главного: «машина, наделенная сознанием» или «смертельная опасность для людей» – суть понятия тождественные. Сознанию свойственна саморефлексия, диалог, как я теперь понимаю, двух его составляющих, разведенных по двум полушариям. И, следовательно, замедление реакции плюс неоднозначность решений там, где необходимы быстродействие и безукоризненная точность. Именно для этого человек и создал компьютеры... Впрочем, прочь сомнения! Жаль, конечно, Петю, но я обязан исполнить свой долг. Осталось только сто сорок секунд.
