Юрий Сазонов - Тамплиеры. Рыцарь Феникса

На сей раз огонь в камине не горел, и комнату освещали желтые огоньки масляных лампад. Жерар де Вилье расхаживал взад вперед по ковру, еще больше стирая лицо рыцаря и венок в протянутой руке девы. Сам приор сжимал в руке желтую полоску бумаги. Сначала Томас принял ее за обрывок письма, но потом догадался, что это, должно быть, голубиная почта. Бумагу оборачивали вокруг лапки голубя, так что полоса получалась узкой.

Когда юноша вошел, приор продолжал расхаживать, не обращая на него внимания. Томас переступил с ноги на ногу и кашлянул.

— Монсеньор…

Де Вилье тревожно вскинул голову, но, заметив Томаса, расслабился.

— А, это ты, племянник.

Подойдя вплотную, приор взял его за плечи и придвинул к себе. Темные глаза де Вилье смотрели испытующе.

— Кажется, ты говорил мне, что не хочешь возвращаться в Англию, потому что нужнее здесь?

— Да, монсеньор.

Приор улыбнулся уголками губ, но глаз улыбка не коснулась. В глазах колыхалась тревога.

— Пришло время это доказать. Не спрашиваю, могу ли доверять тебе — если бы не доверял, не позвал бы. Я получил письмо из Англии.

«Неужели, — подумал Том, — каждый поворот моей судьбы будет предваряться письмом из Англии?»

Не замечая его смятения, приор продолжал:

— Брат Уильям де Ла Мор сообщает страшные вести. Месяц назад король Франции Филипп и этот змей, хранитель его печати [29], разослали письма всем правителям областей, бальи [30] и сенешалям [31]. Нынешний Эдуард, правитель Англии, номинально приходится вассалом Филиппу, так что тоже получил запечатанный пакет. Согласно королевскому приказу, распечатать письма разрешается только тринадцатого октября, но король английский, разумеется, ждать не стал. Прочтя то, что было в письме, он немедленно призвал Уильяма де Ла Мора, с которым дружен.

Де Вилье сильнее сжал плечи юноши, так что тот едва сдержал гримасу боли.

— Великий магистр едет из Пуатье в Париж, чтобы успеть к похоронам императрицы. С ним едет и известный тебе сарацинский писец, поэтому здесь, в Тампле, я не смогу поговорить с магистром наедине. Однако брат де Моле, как один из знатнейших рыцарей королевства, будет присутствовать на ночном бдении в храме Святого Иакова. Чернолицего туда не допустят, а вот ты, по моему настоянию, войдешь в свиту магистра. Ты должен будешь сказать ему следующее…

Таял свечной воск, источая жар и благоухание, таяло желтое лицо императрицы под балдахином. Клевал носом коннетабль Франции, истово бормотал молитву граф Люксембургский. Томас, стоявший за плечом великого магистра, тоже читал молитву, но в латинские слова вплетал и другие:

— Приор Англии Уильям де Ла Мор сообщает, что король Филипп приказал тринадцатого октября арестовать тамплиеров во всех командорствах и владениях ордена. Аресты будут проводится сенешалями, бальи и прево  [32] именем Святой Инквизиции. Арестованных немедленно подвергнут допросу, а в случае непризнания вины — и пытке. Узнав об этом, брат де Вилье велел подготовить лошадей и оружие. Завтрашней ночью, еще до рассвета, мы покинем Тампль. Вам следует быть наготове. Не оборачивайтесь, монсеньор, но кивните головой в знак того, что вы услышали меня и поняли.

Медленно, как рушится разбитая молнией башня, великий магистр ордена тамплиеров обернулся. Не выпуская кисть балдахина из руки, он улыбнулся Томасу и во весь голос сказал:

— Я услышал тебя, брат, но быть такого не может. Король Франции — верный друг и защитник ордена, и мы в полной безопасности под его рукой.

Дрогнули огоньки свечей. Коннетабль дернулся, вырванный из объятий сна. Граф Люксембургский и принц Филипп прервали молитву и во все глаза уставились на Жака де Моле, а тот все смотрел на Томаса, улыбаясь благожелательно и безмятежно.

Часть вторая. Глава 2. Бегство

В ночь с двенадцатого на тринадцатое октября ворота Тампля распахнулись, выпустив кавалькаду всадников и навьюченных лошадей. В темноте раздалось металлическое позвякивание кольчуг. Вспыхнули факелы. Черная вереница с лязгом и топотом устремилась на восток. Жители предместья Сен-Мартен прильнули к окнам, пытаясь понять, что за дьявольская конница мчит сквозь ночь. Не Дикая ли это Охота [33] гуляет по тракту за две недели до Дня Всех Святых — языческого праздника Самайн [34] ? Черные и коричневые плащи всадников раздувал северный ветер, сорвавшийся в ту ночь с цепи, как гончая со сворки. Ни проблеска белого не было в толпе, так что никто из боязливых и любопытных мещан, таращившихся из окон, не заподозрил во всадниках рыцарей ордена Храма.

Ледяной ветер хлестал левую щеку, срывая с головы капюшон плаща. Томас щурил глаза, прикрываясь перчаткой от водяной мороси. Промчавшись сквозь притихшее предместье и перевалив через заросшие виноградниками холмы, вся кавалькада вылетела на северный берег Марны, правого притока Сены. Тракт вел из владений французского короля во владения его сына, Людовика Сварливого — графство Шампань. Здесь задерживаться было нельзя, и тамплиеры безжалостно погоняли лошадей. Только две дюжины несли всадников, остальные были навьючены кожаными, тяжело побрякивавшими сумами. Перед тем, как покинуть Тампль, приор основательно опустошил орденскую казну. Томас усмехнулся непослушными губами и потер замерзшую щеку. Король Филипп будет разочарован. Что он обнаружит в захваченной цитадели: несколько тысяч серебряных марок, напуганных служителей и безумного старика, утратившего способность отличать ложь от правды? И все же Томасу было жаль магистра. Сам он лишь однажды испытал силу черного певца, и то долго не мог отделаться от видения кровавого, бегущего на запад потока. Что же говорить о магистре, который каждый день проживал в тени человека в маске?

Кони несли всадников на восток. По правую руку беззвучно текла река, к ней купами спускались горбатые ивы и безлистые, голые вербы. Впереди меж туч плясала луна, огромная, как щит великана, и красная, как кровь. По воде вровень с кавалькадой неслась багровая лунная дорожка. В зарослях тростника кричала какая-то птица, кричала тоскливо, жалобно и упрямо, и крики ее преследовали конников до самой зари.

Дорога. Дорога. Дорога. Вскоре Томас уже не представлял, как можно просыпаться без боли в спине и ногах, как можно заниматься чем-то другим, кроме седлания и расседлывания лошадей и бесконечной скачки.

Через Шампань они пронеслись как ветер, ночуя в тамплиерских манорах [35] , а чаще — в каком-нибудь поле, среди подернутых инеем несжатых колосьев. Кони пали бы на второй день, если бы не подставы — свежая смена лошадей, ожидавшая приора и его спутников во владениях ордена, еще не захваченных людьми короля. В командорстве Пасси-Гриньи их предупредили, что в главной цитадели ордена в Шампани, Демпьер-о-Темпль, уже идут аресты. Отсюда же один из рыцарей де Вилье увел погоню по ложному следу на юг, в Труа. С ним ускакали двое рыцарей командорства и пять сервантов. Приор проводил уехавших тяжелым взглядом: вряд ли оставшиеся увидят братьев в этой жизни.

После, переправившись через реку, отряд поскакал на восток. Через брод их перевел местный, бородатый старик. Старик поглядывал на всадников слишком уж проницательно, за что и поплатился: Гуго де Безансон отстал от остальных, а, когда вернулся, отирал полой плаща кинжал. Жак, ехавший рядом, побелел, и губы его дрожали. В камышах вновь заорала птица. Кричала и кричала, словно люди разорили ее гнездо, хотя конец октября — не время для гнезд.

Местность стала более холмистой. Вершины холмов поросли елями и соснами, жалобно стонавшими под ветром. Ветер сменил направление, и, холодный, влажный, пропитанный запахом моря, дул теперь с запада, подгоняя всадников. Они повернули на север, вновь спустились на равнину и пересекли реку Маас. Ее плоский берег был усыпан деревушками и городками, так что остаться незамеченными все равно бы не удалось. Кавалькада промчалась среди бела дня по деревянному мосту. Доски заходили ходуном, а чумазый мальчишка, гнавший через мост стадо гусей, шарахнулся в сторону и чуть не плюхнулся в воду. Впереди замаячил древний городишко Туль с величавым собором святого Этьена, очертаниями напомнившим Томасу Нотр-Дам. Здесь уже начинались владения Священной Римской Империи, до которых пока не дотянулись жадные руки французского короля. Всадники поехали тише и даже позволили себе двухдневный отдых в командорском доме в Дагонвиле.

После сытного — впервые за пять дней — обеда из двух перемен и местного кисловатого белого вина голова у Томаса закружилась. Он с трудом держался прямо, прислушиваясь к тихой беседе здешнего командора и приора. Вести из Парижа не радовали: Филипп захватил Тампль и расположился там, как завоеватель в захваченном городе. Арестованным храмовникам предъявили обвинения, чудовищные как по лживости, так и по изощренной выдумке. Неофитов будто бы заставляли плевать на крест и отрекаться от Господа Иисуса Христа, священники служили еретическую мессу, а еще члены ордена препоясывались неким вервием, которое освящали, обвивая вокруг идола с человечьей или козлиной бородатой башкой… Томас вздрогнул. Тихо, но отчетливо прозвучало незнакомое слово, имя паскудного идола… «Бафомет». Томас поклялся бы, что командор Дагонвиля так и сказал: «Бафомет». Вспомнился темный берег реки, и языки костра, и выпуклые, с тяжелыми веками глаза гадалки. «Бафомет». Так вот что это значит…