Владимир Моисеев - Букашко
И с блестящими от возбуждения глазами товарищ А. отправился реорганизовывать ОГПУ в НКВД.
Я закрыл глаза и несколько минут просидел, не шелохнувшись, пытаясь унять дрожь в кончиках пальцев. Интересно события развиваются.
Я пришел в Кремль, чтобы решить свои проблемы. За все время службы секретарем-референтом мне пока еще не приходилось сталкиваться с задачей, которая заинтересовала бы меня настолько, что смогла бы конкурировать с исследованиями диких муравьев. И вот — такая работа нашлась. Дело, конечно, совсем не в том, что я всерьез решился воскресить Ленина. Увольте. В мои планы это не входило. Я рассчитывал заниматься своими делами, время от времени озадачивая заказчика каким-нибудь глубокомысленным отчетом или докладной с перечислением фантастических мероприятий, которые надлежит проделать, чтобы еще на миллиметр приблизиться к цели. Мне казалось, что такое прикрытие обеспечит безопасную и безбедную жизнь для меня и моей семьи. Но дело повернулось совсем другой стороной, и я как исследователь, так сказать, как человек, для которого познание мира не пустые слова, не могу теперь просто отмахнуться.
Три обстоятельства изменили мое отношение к проблеме воскрешения Ленина:
1. Неожиданное появление духа Дзержинского с предложением помощи;
2. Обоснование им своего решения необходимостью разделаться с кем-то;
3. Эффектное предсказание им неизбежности преобразования ОГПУ.
Эти обстоятельства, в принципе, сделали невозможным легкомысленное отношение к происходящему. Может быть, я чересчур увлекаюсь, но мне кажется, что включение в научную картину мира реально функционирующего духа обещает значительно расширить представления о мире.
И я решился.
В списке, предложенном мне товарищем А., значилось три человека:
— Аксенов — активный деятель советской науки, ведущий специалист института Ленина, Маркса и Энгельса. Охарактеризован, как принципиальный сторонник диалектического материализма, способный принести неоценимую помощь в деле воскрешения Ленина, в наш список его привело непосредственное участие в каком-то сверхсекретном научном открытии, скорее всего, имеющем отношение к физике оживления, по крайней мере, так решили компетентные люди в ОГПУ;
— Флорский — небезызвестный религиозный философ, представитель идеалистического направления русского космизма, в записке было подчеркнуто его выгодное для подобного исследования двойственное положение, как глубоко верующего представителя естествознания. Сухой язык формул и проникновенное религиозное чувство были ему одинаково близки; в настоящее время проходит перевоспитание в лагере особого назначения, доставлен в Москву по нашему делу, ночует во внутренней тюрьме ОГПУ;
— Максимов — пациент психиатрической больницы.
Что ж, можно было приступать к работе, подбор людей говорил о серьезности намерений.
* * *
Прежде всего, следовало подготовиться к разговору с Аксеновым. Институт Ленина представлялся мне крайне важным объектом. Никто ведь не знает, что там делается. Проводятся работы, исследования… Кстати, предыдущие попытки оживления Ленина предпринимались именно там. Следовательно, должны были остаться какие-то документы, отчеты, разработки, идеи…
Дверь кабинета бесцеремонно распахнулась. Товарищ А., появившийся на пороге, натужно дышал, стараясь произнести что-то важное:
— Я тут пробегал, — наконец проговорил он, справившись с одышкой. — Хочу сообщить, что твой болван приступил к выполнению своих обязанностей. Но у него возникли серьезные проблемы. Переговори с ним. Убегаю, убегаю… Через два дня открывается XVII съезд, очень много работы. Руководящих работников часто упрекают в том, что они сосредоточили в своих руках огромную власть. При этом наши недоброжелатели делают вид, что совершенно не подозревают о сопровождающих ее обязанностях и ответственности! Бывало, сидишь на совещании, а товарищ Сталин прохаживается вдоль стола президиума и внимательно поглядывает в зал, а потом говорит: "Отвечать будет"… И пальцем указывает. Вот все привилегии и заканчиваются, остается одна, последняя: отвечать по всей строгости…
С этими словами он выскочил вон, сочувствия от меня он ждать не стал, знал, что не дождется. Я саркастически пожал плечами и отправился к Нилу, разбираться с его проблемами.
Забавно без стука ввалиться в собственный кабинет и застать врасплох самого себя! Нил подпрыгнул, судорожно пытаясь незаметно для меня(!) засунуть в ящик стола какую-то бумагу. Наш человек.
— Обживаешься? — спросил я, усмехнувшись.
— Да. И вы знаете, они действительно думают, что я — это вы.
— Не столько думают, сколько знают, — поправил я.
Пришло время проверить Нила на соответствие секретарско-референтским принципам и сделать это надлежало проверенным способом — элементарной провокацией.
— А все-таки ты себе не пыльную работку подыскал, — если любимая девушка спросит, где ты Нил работаешь? Отвечай — в гадюшнике Григорием Леонтьевичем, — процедил я сквозь зубы, посмеиваясь.
— Может быть и не пыльная, только уж очень сильно пованивает.
— Чем это?
— Как чем? Дерьмом…
— Выпускника Петроградского университета сразу узнаешь.
— А сами вы, Григорий Леонтьевич, кем работаете?
— Я работаю в гадюшнике придурком.
— Придурком?
— Ну да, при дураке…
Вот и поговорили, вот все и ясно.
— У тебя проблемы? На будущее запомни, с проблемами обращайся не к товарищу А., а только ко мне. Понял?
— Так точно.
— Ну, так что приключилось?
— Собственно, проблемы не у меня — у вас. Это вас вызывают в режимный отдел.
Я кивнул ему и побрел в режимный отдел.
Дежурный проверил мои документы и протянул бумагу. Черт бы их побрал, это был очередной бланк отказа от родителей.
"Я, такой-то, подтверждаю свое рабоче-крестьянское происхождение. Если же в дальнейшем выяснится, что мои родители — представители эксплуататорских классов, я, такой-то, отказываюсь от них и прошу впредь считать моим отцом колхозника Иванова Поликарпа Поликарповича, проживающего в деревне Прохоровка Тульской губернии, а матерью ткачиху Иванову Рут Джонсовну из города Иваново. Подпись. Дата".
Я по привычке неразборчиво и коряво расписался и бросился к товарищу А. за объяснениями.
— Кто такая Иванова Рут Джонсовна? — поинтересовался я. — И почему ее следует признавать приемной матерью?
— Рут? Она воровка, довольно известная в приблатненых кругах. Сейчас отсиживает в Соловках, бетон месит. Буржуазные специалисты обязаны называть ее родственницей из-за несовершенства нашего законодательства. Если выяснится факт предательства — спеца, конечно, хлопнут, а имущество его, без особых хлопот и проволочек попадет к нам, в закрома Родины. Вот видишь, ничего ужасного, затеяно удобства ради.
* * *
Наши кремлевские остроумцы со своими приемчиками, надолго выбили меня из колеи. Дело было даже не в том, что я был не в состоянии заниматься своей монографией, сам по себе факт существования Рут Джонсовны лишал меня способности сосредоточиться. Даже о воскрешении Ленина я думать не желал. Совершенно неожиданно мне припомнилась старинная русская пословица "завяз коготок — всей птичке пропасть". Печально было сознавать, что я и есть та самая пресловутая птичка. Моя монография, детище мое…
Я в очередной раз вынужден был собрать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя отбросить сомнения и окунуться в процесс оживления, естественно, оставляя за собой познавательную сторону проекта. Главное, что укрепило меня в необходимости взяться за дело — глубокая убежденность в том, что пока я не сумею отбить у заказчиков интерес к воскрешению Ильича, о продолжении исследований диких муравьев не может быть и речи.
Справившись с оцепенением, я приступил к работе. Вспомнил, что хотел начинать с Аксенова. Этот Аксенов служил главным специалистом в институте Ленина. Кстати институт пару лет назад переименовали. Отныне он называется институтом Маркса, Энгельса и Ленина. Интересно, кому понадобилось его переименовывать и с какой целью?
Вызвали Аксенова.
Типичный интеллигент — мягкий, проникновенный голос, благообразная бородка, кроткий взгляд, наполненный неизбывной тревогой, правильная, но малосодержательная речь, готовность на свершения, исходя из патриотических надобностей. Именно патриотические надобности привели его в институт Ленина.
Аксенов был взволнован. Как, наверное, трудно жить, ежеминутно ожидая репрессий. Впрочем, его готовность получить по заслугам и по всей строгости — не могла оставить меня равнодушным. Не сомневаюсь, когда его и в самом деле поведут на расстрел, больше всего его расстроит то, что его личный вопрос оторвал от строительства коммунизма столько серьезных занятых людей.
