Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность
– Но им следует напоминать об этом, господин рейхсмаршал, решительно напоминать! – с истинно армейской твердостью произнес генерал.
– Кстати, те, кто присутствовал при этом заявлении фюрера… Как они отнеслись к распоряжению главы нашего государства? – умышленно употребил Геринг термин «распоряжение». – Прежде всего я имею в виду Бормана и Геббельса.
– Это повергло их в смятение. Не преувеличиваю: в полное смятение.
– Привело, говорите?…
– Именно так, господин рейхсмаршал, в смятение. Просто я не знаю, как еще можно определить это состояние. Возразить фюреру они, конечно, не посмели, однако заметно было, что такое распоряжение оказалось для них полной неожиданностью. Они знали о некоторых, скажем так, сложностях, возникших в ваших отношениях с фюрером…
– Это понятно, Коллер, это понятно! – вновь занервничал Геринг. Всякое напоминание о размолвке с фюрером все еще было неприятно ему.
– …Поэтому рассчитывали, что фюрер поручит заниматься переговорами кому-то из них, скорее всего Борману. Так что приказ, именно приказ фюрера о начале ваших переговоров с представителями враждебной стороны остается в силе.
– Именно так, генерал: он остается в силе, – постучал костяшками согнутых пальцев по столу новоявленный наместник фюрера. – Коллер, подберите из числа моих штабистов еще двух офицеров; вместе с адъютантом Ингеном вы составите штаб наместника фюрера.
– Рад слышать это, господин рейхсмаршал.
– И еще, срочно вызовите из Берхтесгадена, из фюрер-ставки «Бергхоф», начальника рейхсканцелярии доктора Ламмерса.
– Этого еще зачем? – не мог скрыть своего давнишнего неприятия Ламмерса генерал Коллер.
– Понадобится юридическое толкование указа фюрера, которое он должен дать в присутствии вас и нескольких офицеров моего личного штаба.
– В таком случае, да, – признал Коллер. – В нужный момент всегда можно прикрыться словом юриста, а тем более – начальника канцелярии ставки фюрера. Но предварительно я подготовлю доктора Ламмерса к этой церемонии.
– Кстати, кто из более или менее высоких чиновников находится сейчас в Берхтесгадене? – спросил Геринг в тот момент, когда генерал уже взялся за ручку двери.
Генерал оставил в покое ручку, вернулся на два шага назад и, слегка склонив голову в истинно чиновничьем поклоне, уточнил:
– Исходя из того, что эти люди могут быть привлечены к работе в новом правительстве? – в такие мгновения он уже чувствовал себя во фраке то ли премьера вновь создаваемого правительства Германии, то ли заместителя будущего фюрера по кадрам. Фюрера, которого ему еще только предстояло сейчас сотворить.
– В правительстве? – слегка растерялся рейхсмаршал. – А что, возможно, и в правительстве…
– Извините, господин рейхсмаршал, но это имеет принципиальное значение. Люди захотят знать, кому им следует подчиняться: главнокомандующему люфтваффе или законному наследнику фюрера.
– Считайте, что речь идет о правительстве, – ожесточился Геринг, проскрипев зубами. Дотошность генерала уже начинала раздражать его. Рейхсмаршал понимал, что Коллер хоть сейчас готов провозгласить его в «высоких берхтесгаденских кругах» новым фюрером, а сам Берхтесгаден – новой столицей рейха. Вот только он, Геринг, к подобной авантюре пока еще не был готов. «Коллера бы сейчас в адъютанты ко Скорцени или в его заместители! Они бы сразу же приглянулись друг другу».
– Во-первых, у нас есть уже упомянутый имперский министр и он же начальник рейхсканцелярии доктор Ламмерс, а также рейхслейтер и заведующий личным секретариатом Гитлера Филипп Боухлер, Поскольку речь идет о преемственности власти и обязанностей фюрера, пребывание здесь этих высокопоставленных канцеляристов времен Гитлера очень важно. Можно даже сказать, что они – основа вашего, рейхсмаршал, имперского двора, теперь уже двора Геринга.
Когда прозвучало это «имперского двора», рейхсмаршал вдруг почувствовал, как на спине у него, между лопатками, проступает липкий пот. Вот теперь он действительно ощутил себя
в шкуре заговорщика, который рвется к власти за спиной у патрона. Но самое страшное, что при этом Геринг понял, насколько он все еще не готов к роли ни заговорщика, ни тем более – фюрера.
– Известно, – продолжал тем временем генерал Коллер, – что Гитлер сам отдал приказ о перенесении своей ставки в «Бергхоф», а военной канцелярии – в Берхтесгаден, намереваясь выехать вслед за ними. Но затем почему-то изменил свое решение и 20 апреля объявил по одному из запасных радиопередатчиков – основной, замечу, вышел из строя, – что он «намерен оставаться в Берлине до конца, чего бы ему это ни стоило».
– Именно так оно и было, – нервно потер руку об руку Геринг, ощущая, как предательски они потеют и липнут.
– Так вот, – ехидно осклабился генерал, – уже сегодня он поймет, что, прежде всего, это стоило ему власти.
– Согласен, согласен, это важные детали, – признал Геринг, понимая, что по существу генерал уже подсказывает ему мотивацию, с которой он должен предстать перед англо-американцами, а также перед людьми, коих собирается привлечь к работе в своем правительстве. – Однако вернемся к чиновникам, оказавшимся в Берхтесгадене.
– Прибыл также ваш адъютант-порученец полковник Берндт фон Браухич.
– Да, он уже здесь? Почему до сих пор не доложил о своем прибытии?
– Простим ему этот проступок, рейхсмаршал, списав на его усталость. И потом, знаете ли, не время. В сложившейся ситуации полковник фон Браухич – тоже довольно приметная личность.
– Только потому, что приходится сыном популярному в Германии и известному на Западе фельдмаршалу фон Браухичу, – проворчал Геринг, всегда ревниво воспринимавший сообщение об известности своего адъютанта на Западе.
– Однако мы и это обстоятельство тоже будем учитывать. Словом, как только последует ваш приказ о создании правительства, мы протрубим всеобщий сбор и получим столько людей, сколько нам понадобится.
14.
Конец января 1945 года. Германия. Баварские Альпы, Охотничий замок Вальхкофен на берегу озера Вальхензее.
Прощание с Альбиной. Крайдер было недолгим и происходило без особых сантиментов. Взглянув на его озабоченное лицо, Фюрер-Ева сразу же поняла, что Скорцени нужно улетать, поэтому не стала ни сокрушаться, ни выяснять у него, какими он представляет себе их дальнейшие отношения.
Затолкав, без всяких лишних слов, мужчину в постель, женщина раздела его ровно настолько, насколько следовало его раздеть, чтобы испытать радость обладания своим «диверсионным Скорцени». И даже когда сексуальный экстаз развеялся, она, опустившись у кровати на колени, еще какое-то время благоговейно обнимала его тело, словно рабыня – тело своего уставшего от любовных утех повелителя.
Это была искренняя, воистину рабская преданность своему мужчине, своему повелителю. И Скорцени впервые подумал о том, что ведь, в сущности, в Альбине Крайдер умирает почти идеальная жена: чувственная, сексуальная, отзывчивая, преданная.
«Так, может быть, именно такой женщины и не хватает сейчас фюреру? – задался вопросом Скорцени. – Причем именно сейчас, когда он уже не на вершине славы и успеха, когда и начатое им. дело, и военные успехи, здоровье, сама жизнь – все летит под откос.
А что, если взять и предложить Гитлеру Альбину Крайдер? Не как лже-Еву, а просто как женщину, достаточно подготовленную для того, чтобы полноценно заменить Еву Браун, к которой он уже давно и явно охладел. Впрочем, тебе и самому не помешало бы привести в свой дом такую женщину Вот только где он теперь, твой дом, и время ли задумываться над этим?»
– Вы еще не остыли ко мне, мой диверсионный Скорцени? – ворвалась в его размышления Альбина Крайдер.
– Хотелось бы остыть, но пока что не получается, – решил подразнить ее Отто.
– И даже не пытайтесь. Вообще, в чувственных делах лучше не провоцировать ни себя, ни друг друга. Тут все само собой скажется.
Скорцени не ответил, и в комнате воцарилось странное, какое-то неестественное молчание. Альбина вновь попыталась возбудить Скорцени ласками, однако мужчина воспротивился этому, причем воспротивился не потому, что обессилел физически, а потому, что психологически не готов был к продолжению какой-либо любовной игры.
Уловив его настроение, Альбина покорно отказалась от дальнейших попыток разжечь любовный костер и, убрав голову с его живота, улеглась рядышком. Какое-то время они оба так и лежали, свесив ноги на пол и глядя в украшенный огромной хрустальной люстрой потолок. Это были минуты вселенской умиротворенности и сладостной усталости.
Тем временем сквозь морозные узоры на окнах в комнату пробились несмелые лучи красноватого зимнего солнца, которое словно бы стремилось – как только что к этому стремилась женщина – воспламенить в мужчине веру в свое полузабытое тепло, в свою нерастраченную нежность. И появление его обрадовало Скорцени, поскольку начальник аэродрома очень опасался, что самолет не сможет вылететь из-за непогоды.
