Валерий Залотуха - Великий поход за освобождение Индии
Лошадь шла шагом. Иван смотрел по сторонам удивленно и радостно, как бывает, когда возвращаешься к родным после долгой отлучки. Ивана не узнавали, но и он пока не мог никого узнать. На песчаном пляже красноармейцы играли в какую-то странную игру, пиная ногами резиновый шар и бегая за ним кучей.
— Овсай! — кричал один непонятное слово.
— А я говорю — корнер! — возражал другой еще более непонятно.
Иван привязал лошадь к пальме и направился к большой штабной палатке. Мимо шел красноармеец в буденовке, но босой, и вместо галифе на нем была длинная голубая шелковая юбка. Оттопырив мизинец, красноармеец кушал банан, покачивая при ходьбе бедрами. Иван узнал его и окликнул:
— Фомин!
Тот тоже узнал комдива.
— Чего, Иван Васильевич? — удивленно спросил он.
— Ты чего это вырядился?
— Обносились, Иван Васильевич, надо же в чем-то ходить, — обиженно ответил Фомин и пошел, вихляя задницей, дальше.
Иван озадаченно смотрел ему вслед, решительно ничего не понимая. И вдруг кто-то чуть не сбил его с ног. Это был Брускин.
— Григорь Наумыч! — обрадованно воскликнул Новик и развел руки для крепкого мужского объятия.
— Добрый день, товарищ Новиков, — поприветствовал его Брускин так, будто они вчера расстались.
Руки у Ивана опустились.
— Постойте, постойте, Иван Васильевич... — Брускин наморщил лоб, вспоминая. — Ведь вы из Москвы?
— А откуда же? — обиженно и зло ответил Иван.
— Простите. Я тут совсем закрутился. — Брускин обнял Новика. — Ну как там бабушка?
— Бабушка?.. Да ничего бабушка... — Обида все еще не оставляла Ивана.
Глаза Брускина загорелись.
— Фрукты кушала?
— Еще как. Аж за ушами трещало.
— Ну какая она, расскажите! — спрашивал по-детски нетерпеливо комиссар.
— Да бабуля как бабуля, крупная такая, веселая, все сидит, семечки лузгает...
Глаза Брускина стали гаснуть. Новик заметил это и стал чесать затылок, размышляя.
— Это, может быть, соседка, тетя Дуся? — с надеждой спросил Брускин.
— Ну да, соседка! — обрадовался подсказке Иван. — А твоя... худенькая такая, седенькая... — Глянул повнимательней на Брускина и прибавил: — Носатенькая...
Брускин счастливо улыбнулся.
— Да, я вылитый бабушка, это все говорили.
Новик облегченно вздохнул и спросил прямо, глядя на комиссара с сомнением:
— Григорь Наумович, вы тут что, бетеля обожрались?
— Да нет, скорее климат... и вообще... как-то все не так... и не туда, — ответил Брускин, сам не зная ответа. — Идемте скорей! Товарищ Шведов совсем запутался.
В большой командирской палатке стоял индийский трофейный столик с гнутыми ножками, а на столике стоял или сидел Шведов. Понять это было невозможно, как невозможно было понять, где начинаются и где кончаются руки и ноги начштаба. Шведов действительно запутался и молча и страдальчески смотрел перед собой.
— Это ёха[24], — озабоченно объяснил Брускин. — У нас ею многие стали увлекаться...
— А зачем ты-то, Артем? — спросил Новик, закуривая.
— Курить хотел бросить, — объяснил Шведов.
— Сейчас я тебя распутаю, — пообещал Иван и с силой потянул руку Шведова.
— О-ой, Иван, не надо! — заорал начштаба. — Лучше дай затянуться.
Новик сунул Шведову в рот цигарку, и тот с наслаждением запыхал.
— А где Наталья? — спросил Новик.
— Загорает Таличка, — ответил Брускин деловито и нежно.
— Чего? — тихо спросил Новик.
— Принимает солнечные ванны, — объяснил комиссар. — Да! Вы ведь не в курсе. Мы с ней теперь муж и жена!
Иван молчал, не двигался, каменел лицом, наливался изнутри неудержимой яростью не к кому-то конкретно, а вообще.
— Не горячись, Иван, — попросил запутавшийся Шведов и сплюнул потухшую цигарку.
Но Новик взревел, выхватил из ножен саблю и стал крушить все вокруг. Он исполосовал палаточную ткань в лапшу и вышел наружу. Вслед ему смотрели испуганный Брускин и распутавшийся Шведов.
Иван ломился сам не зная куда сквозь густой кустарник, рубил его налево и направо и вдруг остановился и прислушался. Наталья пела:
Мы красные кавалеристы, и про насБылинники речистые ведут рассказ...
На песке у самой воды стояла Наталья, бесстыже голая, как маленькая девочка, для которой стыда еще нет. Уперев руки в бока и прогнувшись в спине, она подставила вечернему растущему солнцу свой беременный живот. Он был чудовищно огромен, определенно больше солнца, а сверху еще лежали две большущие ее груди, чего у солнца вообще не было. Иван потрясенно смотрел на эту новую красоту Натальи и долго не мог отвести взгляда. Но все же сделал усилие, отвернулся и прокричал срывающимся голосом:
— Наталья! Это я, Иван! Прикройся!
— Иванушка! — закричала Наталья и побежала навстречу, раскрыв объятия, и Иван зажмурился, чтобы не ослепнуть.
В платье, сшитом из трех или четырех старых гимнастерок, Наталья сидела у воды, сцепив руки и положив их на колени. Иван лежал рядом на боку, курил, смотрел на нее, новую, чистую, какую-то просветленно-красивую.
— Кого ждешь-то? — спросил он, стараясь быть спокойным.
— А кто родится. Мальчик — мальчик. Девочка — девочка. А лучше двое, — просто и радостно ответила Наталья.
— Да там небось трое сидят, — высказался Новик.
Наталья залилась звонким смехом и уткнулась лицом в ладони.
— Что же ты не дождалась меня, Наталья? — с укоризной в голосе спросил Новик.
— Обидел ты меня, Ваня, — тихо, покойно заговорила Наталья. — Я без тебя руки на себя накладывала, а потом... — Наталья молчала, подбирая слова и покраснев вдруг от смущения.
— Блядовала... — подсказал Иван.
— Почему блядовала, — не согласилась Наталья. — Любила. Всех любила, чтоб тебя одного забыть. А Гриша пожалел меня, и я ему по гроб жизни благодарна и никогда ему не изменю...
Иван опустил голову и вдруг вскинулся.
— Погоди, Наталья, по сроку он ведь может и мой быть!
— Может и твой, — согласилась Наталья. — Мне все равно чей. Я вот только родить одна боюсь. Нету больше женщин в корпусе. Кого убило, кто от болезней помер, а остальные к ханам в гаремы пошли.
Похоже, мысль о том, что это может быть его ребенок, очень обрадовала Ивана и успокоила.
— Не боись, Наталья! — заговорил он с воодушевлением. — Приходилось мне и этим заниматься, не боись, родим! Мой... Как пить дать — мой!
— Таличка!.. — донесся до них жалобный голос Брускина.
Наталья оглянулась. Вдалеке стоял Брускин и смотрел на них, не решаясь подходить. Наталья махнула рукой и ласково крикнула:
— Иди сюда, Гришуля!
Сидели отцы командиры, пригорюнясь, в кое-как зашитой палатке Шведова.
— Что ж, никакой помощи нам теперь не ждать? — мрачно спросил Колобков.
Иван помотал опущенной головой.
— Значит, надо назад идти, к своим пробиваться! — горячо подал идею Шведов.
Иван поднял на него глаза.
— Нельзя. Приказ был — держаться.
— Чей приказ? — спросили сразу несколько голосов.
— Ленина... Мировая революция через Европу пойдет... Потом на Америку... А уж потом к нам... А до тех пор мы держаться должны...
Стало тихо. Долго молчали.
— Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? — с отчаянием в голосе спросил Брускин.
— Прислали... да я не довез, — глядя в землю, глухо ответил Иван.
— Началось, Иван Васильевич, началось! — испуганно, почти истерично кричал Брускин и тряс Ивана.
Новик открыл глаза и зажмурился от неожиданно яркого медно-красного лунного света. Луна была большая, как медный таз.
— Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу — кричит там, на берегу!
— Черт, где нитка-то у меня?.. — Иван натянул галифе и гимнастерку, а обуваться уже не стал.
Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно, совсем темно — невидимая черная туча закрыла луну.
Впереди закричала Наталья — утробно, протяжно, страшно. Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
— Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? — проворчал Иван.
— Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, — оправдывался комиссар. — Я Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю. А вы говорите — фонарь...
Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.
— Я не могу, — прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его и отвернулась.
— Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! — Слова перешли в крик.
Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его, прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал уговаривать Наталью ласково:
