Уолтер Миллер - Гимн Лейбовичу (С иллюстрациями)
— Он сказал мне всего несколько слов. Я видел его только один раз. Сперва он гонялся за мной с посохом, потом спросил дорогу в аббатство и начертал знаки на камне, под которым я обнаружил подземелье. После этого я никогда его больше не видел.
— И никакого нимба?
— Нет, мессир.
— И никакого небесного хора?
— Нет!
— А как насчет ковра из роз, которые выросли там, где он прошел?
— Нет-нет! Ничего подобного, мессир, — с трудом вымолвил монах.
— И он не написал свое имя на камне?
— Господь свидетель, мессир, он написал лишь те два знака. Я даже не знаю, что они означают.
— Ну ладно, — сказал постулатор. — Рассказы путников всегда преувеличены. Но я удивлен, откуда они все это взяли. Надеюсь, теперь ты расскажешь мне, как это было в действительности.
Рассказ брата Франциска оказался очень коротким. Агуэрра казался опечаленным. После глубокомысленного молчания он взял толстый свиток, дал ему прощальный щелчок и опустил в корзину для мусора.
— Так кончилось чудо номер семь, — проворчал он.
Франциск начал поспешно извиняться. Постулатор остановил его.
— Не думай больше об этом. У нас и без этого достаточно доказательств. Доподлинно известно о нескольких случаях мгновенного избавления от болезней, благодаря вмешательству блаженного. Это и на самом деле просто, причем хорошо подтверждено документами. На этом основании и был возбужден вопрос о канонизации. Конечно, им недостает поэтичности этой истории, но я почти рад, что она оказалась вымышленной… я рад за тебя. «Адвокаты дьявола» буквально распяли бы тебя, знаешь ли.
— Я никогда не говорил ничего похожего на…
— Понимаю, понимаю! Это все началось из-за убежища. Мы вновь открыли его вчера, между прочим.
У Франциска заблестели глаза.
— Вы… вы нашли что-нибудь еще, касающееся святого Лейбовича?
— Блаженного Лейбовича, сын мой! — поправил его монсеньор. — Нет, еще нет. Мы открыли внутреннюю дверь. Было чертовски трудно вскрыть ее. Внутри — пятнадцать скелетов и множество очаровательных артефактов. Очевидно, женщина, — кстати, это действительно женщина, — чьи останки ты обнаружил, вошла во внешнюю комнату, когда внутренняя была уже заполнена. Наверное, она была бы там достаточно защищена, если бы упавшая стена не обрушила кровлю. Бедные души во внутренней комнате попали в ловушку — камнями завалило вход. Одному небу известно, почему дверь была сделана так, что открывалась только наружу.
— Эта женщина во внешней комнате — Эмили Лейбович?
Агуэрра улыбнулся.
— Можем ли мы быть уверенными в этом? Я еще не знаю. Я верю, что это была она… да, верю, но я надеюсь уехать отсюда с доказательствами. Посмотрим, что мы еще откроем, посмотрим. Противная сторона также имеет веские доводы. Я не могу торопиться с выводами.
Несмотря на разочарование, вызванное рассказом брата Франциска о встрече с пилигримом, Агуэрра сохранил свою доброжелательность. До отъезда в Новый Рим он провел десять дней на месте археологических раскопок и оставил двух своих помощников для наблюдения за дальнейшими поисками. В день отъезда он навестил брата Франциска в скрипториуме.
— Мне сказали, что ты работаешь над документом, который должен увековечить найденные тобой реликвии, — сказал постулатор. — Если верить тому, что я слышал, будет очень приятно посмотреть на него.
Монах возразил, что это, мол, просто пустяк, но тут же принес пергамент. Он с таким нетерпением развертывал овечью шкуру, что руки его дрожали, и с радостью заметил, как брат Джерис наблюдает за ним — нахмурив брови и явно нервничая.
Монсеньор долго и пристально разглядывал пергамент.
— Прекрасно! — вырвалось у него наконец. — Какой великолепный цвет! Превосходно, превосходно… Заканчивай его, сын мой, заканчивай!
Брат Франциск посмотрел на брата Джериса и вопросительно улыбнулся.
Мастер копировальной комнаты быстро отвернулся, его затылок и шея покраснели. На следующий день Франциск распаковал свои перья, краски, достал золотой лист и возобновил работу над расписной схемой.
9
Через несколько месяцев после отъезда монсеньера Агуэрры из Нового Рима в аббатство прибыл еще один караван ослов — с полным штатом клерков и вооруженной охраной для защиты от горцев, сумасшедших мутантов и водящихся здесь, по слухам, драконов. На этот раз экспедицию возглавлял монсеньор с маленькими усиками и острыми зубами, объявивший, что ему вменено в обязанность возражать на канонизации блаженного Лейбовича, и что он прибыл проверить (и установить виновных, намекнул он) некоторые неправдоподобные и истерические слухи, которые просочились из аббатства и, к прискорбию, достигли даже врат Нового Рима. Он ясно дал понять, что не потерпит никакой романтической чепухи, как это делали некоторые прежние визитеры.
Аббат вежливо приветствовал его и предложил железную койку в келье, выходящей окном на южную сторону, извинившись при этом за то, что не может предоставить ему место в гостевых апартаментах, так как там недавно была оспа. Монсеньера обслуживал его собственный штат; питался он кашей с травами вместе с монахами в столовой. Перепелки и кустарниковые петушки, по заявлению брата-охотника, в этот сезон по непонятным причинам встречались крайне редко.
На этот раз аббат не счел нужным предостеречь Франциска от слишком вольных упражнений в воображении. Пусть упражняется, если посмеет. Не следовало опасаться, что advocatus diaboli тут же поверит даже правдивой истории, прежде не обсудив ее и не запустив перстов в ее раны.
— Я знаю, что ты склонен к кратковременным обморокам, — сказал монсеньор Флот, оставшись с Франциском наедине и впившись в него своим, по мнению монаха, недобрым взглядом. — Скажи мне, были ли в твоем роду эпилептики? Сумасшедшие? Мутанты нервического типа?
— Ничего такого, ваше превосходительство.
— Я тебе не «ваше превосходительство»! — рявкнул священник. — Ну, а теперь мы начнем вытягивать из тебя всю правду.
«Достаточно будет небольшого хирургического вмешательства, — слышалось в его голосе, — требуется только маленькая ампутация».
— Допускаешь ли ты, что документам могли искусственно придать вид старинных? — спросил он.
Брат Франциск такого не допускал.
— Ты знаешь, что имя «Эмили» не встречается в бумагах, которые ты нашел?
— О, но ведь… — он вдруг замялся.
— Имя, которое там встречается — «Эм», не правда ли? И это может быть уменьшительное от «Эмили»?
— Я… я думаю, что так оно и есть, мессир.
— Но это также может быть уменьшительным от «Эмма»? А имя «Эмма» встречается в записке на коробке!
Франциск молчал.
— Ну?
— В чем заключается вопрос, мессир?
— Ладно, оставим это! Я лишь показал тебе, что следует из улик: — «Эм» происходит от «Эмма», а «Эмма» не есть уменьшительное от «Эмили». Ну, что ты скажешь на это?
— Раньше у меня не было никакого мнения по этому вопросу, мессир, но…
— Но что?..
— Разве муж и жена не бывают зачастую небрежны, называя друг друга по имени?
— Ты что, насмехаешься надо мной?
— Нет, мессир.
— А теперь говори правду! Как тебе удалось обнаружить это убежище, и что это за бредовая болтовня о каком-то призраке?
Брат Франциск попытался объяснить. «Адвокат дьявола» прерывал его то фырканьем, то язвительными вопросами. Когда он кончил, «адвокат» стал самым тщательным образом ковыряться в его истории зубами и когтями, пока Франциск сам не усомнился, видел он старика воочию или только вообразил его.
Допрос был жестоким, но Франциск находил его не таким страшным, как разговор с аббатом. «Адвокат дьявола» мог только отрывать ему член за членом, а знание, что все это когда-нибудь кончится, помогало оперируемому переносить боль. Стоя же перед аббатом, Франциск всегда сознавал, что излишняя болтливость может быть наказана снова и снова. Аббат был пастырем на всю жизнь и вечным инквизитором его души.
И монсеньер Флот, проверив реакцию брата Франциска на первоначальный натиск, очевидно, нашел историю монаха, к сожалению, слишком незамысловатой, чтобы оправдать полновесный допрос с пристрастием.
— Хорошо, брат, если это и есть вся твоя история, и если ты настаиваешь на ней, то, я думаю, мы вообще не станем заниматься тобой. Если это даже правда, — чего я не допускаю, — то это настолько тривиально, что выглядит просто глупо. Ты понимаешь это?
— Это то, о чем я всегда говорил, мессир, — вздохнул брат Франциск, в течение многих лет пытавшийся отрицать тот особый смысл, который другие видели в появлении пилигрима.
— Ну что ж, очень хорошо, если ты так говорил! — проворчал Флот.
— Я всегда говорил, что он был, вероятнее всего, самым обыкновенным стариком.
