Андрей Саргаев - Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.

Передаю импровизированную братину по кругу.

– Вечная память! – это отец Николай.

– Вечная память! – эхом повторяет капитан, он же – новый командир штрафного батальона.

– Мы никому этого не забудем! – Бенкендорф молодец, даже сейчас думает наперёд.

– Так будет! – глоток из вернувшейся обратно чаши. – Я очень злопамятный.

Унылая торжественность момента нарушилась часовым, влетевшим в кабинет спиной вперёд. Потеряв ружьё, он прокатился по скользкому паркету от дверей до камина, безуспешно стараясь остановиться. Докатился, сшиб принесённую корзину с дровами, сел, потрясённо озираясь, да так и остался там сидеть, приняв лихой вид под августейшим взором. Появившийся следом военный министр имел противоположный, какой-то встревоженный вид:

– Ваше Императорское Величество, доставленные сведения требуют немедленного…

– Знаю, Алексей Андреевич, всё знаю. Держи.

– Скорблю вместе с Вами, Ваше Величество! – Аракчеев принял протянутую вазу, принюхался, и с превеликой охотой припал губами к краю. Остановился перевести дух, и снова приник.

– Силён, – прошептал отец Николай еле слышно, но с завистью.

Министр перевернул опустевшую братину:

– Слава героям! Только я по другому поводу, государь!

– И опять что-то плохое?

– Так точно! В прошлый раз Вами было приказано выбросить рапорт о злоупотреблениях генерала от инфантерии Кутузова и наказать доносчика…

Хм… а что это он так многозначительно замолчал и косится в сторону моих собутыльников, пардон, других, ранее удостоенных аудиенции? Что за секреты? Ну, подумаешь, запретил Михайло Илларионович своей властью печатать в Вильно газеты на любых языках, кроме русского, и что? Издатели обиделись на звание геббельсовских выкормышей, данное им военным губернатором? Или объявление прусских купцов, промышляющих английской контрабандой, фашистскими пособниками кому не по нраву? Я, например, очень даже не в претензии. Более того, совершенно одобряю.

Уж не знаю насколько велика вероятность того, что случилось невероятное… Но только в том доносе абсолютно всё указывало – ежели Михаила Илларионовича окликнуть фамилией Варзин, он непременно отзовётся. Кто ещё сможет устроить в провинциальном гарнизоне службу по уставу, который даже не написан? С ночными тревогами, рытьём окопов и блиндажей, с вечерними прогулками строем под песню "Мы не дрогнем в бою за Отчизну свою, нам родная страна дорога…" А последние сомнения пропали от упоминания некоего капитана Алымова, который непременно бы вывернул нерадивым подчинённым наизнанку всё, до чего успел бы дотянуться.

– Ты хочешь сказать, Алексей Андреевич, что литовский губернатор недостаточно усерден в службе?

– Никоим образом, Ваше Императорское Величество! С некоторых пор он даже излишен в своём рвении.

Интересно, что же должен натворить гвардии рядовой, чтобы это беспокоило военного министра? Объявил войну Англии? Так мы её уже имеем. Войну имеем, а не Англию, хотя конечно же лучше наоборот. Или уговорил прусского короля повесить всех подданных с именем Адольф? С Мишки станется… Но если у него, как у меня, остались воспоминания, чувства, знания… Нет, лишнего не позволит. Наверное, не позволит.

Да, кстати, а кем сейчас Мишка стал? Я, по большому счёту, более чувствую себя императором, хотя прекрасно знаю, что это не совсем так. Кто он? Генерал от инфантерии с характером красноармейца-гвардейца был бы предпочтительнее рядового с генеральскими замашками. Конечно, немного цинично по отношению к другу, но…

– Да ты продолжай, Алексей Андреевич, продолжай, – подбадриваю сделавшего паузу Аракчеева. – Чудится, скажешь нечто презабавное.

– Куда уж забавнее? – голос министра сух и горек. – Войсками литовского губернатора захвачен город Кенигсберг, а королю прусскому направлен оскорбительный ультиматум, требующий немедленной отправки королевского флота для блокирования Балтийских проливов против английской эскадры.

– У Пруссии есть военный флот? Не знал.

– Его нет, Ваше Императорское Величество. Но сей факт не смутил Михаила Илларионовича, ссылающегося на заключённый им же договор.

– Э-э-э…

– Конечно же, государь, это Вы заключили договор, а Кутузов был лишь посредником.

– Так, значит, его требования законны?

– Да, но сам акт агрессии? И что скажет Европа?

– А Европа, милейший Алексей Андреевич, пусть поцелует мою азиатскую задницу. Фридриху Вильгельму немедленно отправить поздравления по случаю успешного предотвращения фельдмаршалом, да-да, не ослышались… фельдмаршалом Кутузовым… попытки высадки английского десанта близ Кенигсберга. И заверьте, что Россия впредь не допустит враждебных действий по отношению к дружественному государству со стороны кого бы то ни было. Напишешь? Или Ростопчина попроси, у того слог побойчее.

– Но это война, государь!

– С кем? Не смеши – проглотят и утрутся. А поздравления позволят сделать это как бы без урону для чести.

– Как бы?

– Не придирайся к словам! Располагаясь между наполеоновым молотом и моей наковальней, пруссаки обязаны любить и ненавидеть только того, на кого укажу им я! Улавливаешь мысль?

– Да, но после Ревельского разгрома…

– Разгрома, говоришь? Ну-ну…

Всё, наконец-то разошлись, оставив в одиночестве. Не часто такое, обычно всегда кому-то срочно нужен. И получается царь на побегушках – величество туда, величество сюда… Вон французский посланник третьи сутки встречи добивается – ну его нахрен! Не могу просто и прямо глядя человеку в глаза заявить, что в гробу видал всю Египетскую армию вместе с генералами. Не поймёт, будет опять плакаться и клянчить помощь, предлагая взамен честно поделить Оттоманскую Порту. Обойдётся! И вообще, судьбы мира могут подождать, когда русский император пребывает в печали.

Но долго в ней пребывать не получается – в голову лезут мысли. Мысли разные, толковые и бестолковые, умные и не очень, грустные и… и опять грустные. Кулибин взялся за перестройку Сестрорецкого оружейного завода – где взять денег на новые молоты, хотя бы падающие? Иван Петрович нашёл аптекаря, оказавшегося чуть ли не великим химиком – где взять денег для нового порохового производства? Я запретил торговлю с Англией – где взять денег, чтобы самому скупать то, что ещё недавно уходило за море? Я – голодранец! Штаны продать, что ли? Товарищи, никому не нужны царские штаны? Так и знал, никому… Дожидаются, пока они останутся последними, да отберут за долги.

Кстати, о долгах. И как мамаша умудрилась набрать столько, что и моим правнукам придётся расплачиваться? И, главное, где эти денежки? А нема золотого запасу! Разошёлся по её хреноголовым хахалям – сто тыщ направо, сто тыщ налево… Налево больше уходило. Курва матка, по-польски выражаясь!

– Дежурный!

– Здесь, Ваше Императорское Величество! – тут же, будто из-под земли появился один из лейб-кампанских прапорщиков.

– Графа Кулибина ко мне! Срочно! Аллюр три креста!

Гвардеец скосил глаза на грудь, где горделиво и одиноко висела маленькая медалька, что-то прикинул про себя, и опрометью бросился исполнять приказание. Хм, меня, кажется, опять неправильно поняли.

Иван Петрович появился только на следующий день к вечеру, когда после тяжёлого разговора с Марией Фёдоровной в графине с коньяком оставалось меньше половины. Механик выглядел осунувшимся, лишь нос из бороды торчит, но сияющим и восторженным.

– Слушай, граф, ты аж светишься весь. Если клад нашёл, делись.

– Лучше, государь, куда как лучше! Чистейший бриллиант пяти пудов весу!

– Не понял…

– Ну как же, разве не по Вашему соизволению полковник Бенкендорф привёл ко мне одного из своих родственников?

– Это кого?

– Александра Дмитриевича Засядько из штрафного батальона. Самородок, ей-богу самородок с золотыми руками и ясным умом.

– Он что, тоже немец?

– Вроде нет, но Александр Христофорович странно улыбался, представляя его родственником. Может через Дарью Христофоровну фон Ливен как-то в свойстве? Она же урождённая Бенкендорф.

– Ну если так… Дашка-проказница… Рассказывай, чего там натворили?

– Э-э-э…

– Не мямли, граф!

– Государь, – обиделся механик. – Выражение восхищения не является мямлостью. Простите, мямличаньем… мямлованием?

– У Державина спроси, как будет правильно. Ну?

Кулибин зашарил по карманам. Опять что-нибудь взрывчатое? Эх и отчаянный человек Иван Петрович – я бы не стал таскать такое близко к… ну, в общем, не стал бы. Не приведи Господь, бабахнет, оторвёт же всё напрочь!

– Вот!

И что это такое? Подозрительная склянка с подозрительным содержимым подозрительно неопределённого оттенка. Неопределённого потому, что через зелёное мутное стекло ни черта не разглядишь. А притёртая пробка предусмотрительно обвязана проволокой.