Дмитрий Полковников - Опытный кролик
— Значит так, товарищ Иволгин, — прервал своего комиссара Ненашев, — набросайте-ка мне сразу план мероприятий политработы в батальоне. Десяти минут хватит?
— Вполне! — политрук улыбнулся, вот этот экзамен, как раз ему не страшен.
Затем Алексей с тревогой наблюдал, как тихо звереет начальник, орудуя красным карандашом. Вроде как нашли они друг с другом душевный контакт, так чего он придирается? Написано, как требуют в политотделе.
Действительно, и чего это Панову звереть? Саша же помнил темы занятий запланированных на июнь 41-го: «Красная Армия — самая наступательная армия в мире или Как на чужой территории защитить свою землю» и «Почему Красная Армия всегда выступает прежде, чем враг посмеет на нас напасть» [75]. Наверно, потому, что перед войной уже нельзя блеять привычными словами агиток.
Ну, и шаблон у замполита: жаловаться, но одновременно быть как все. «Одни слова для кухонь, другие — для улиц». Ага, поговорили и разбежались в древнерусской тоске.
Замполит сжался, увидев с какой злой силой кулак Ненашева стукнулся об стену, заставляя вздрогнуть и вышибая пыль.
Но капитан уже баюкал ушибленную руку, попутно кляня себя, что зарекалась однажды лиса кур не воровать, и вновь попалась.
— Извини, Алексей, на себя злюсь. За то, что долго в Красной армии отсутствовал. Ничего, ситуацию мы поправим, но этот план ты мне не показывал, — Ненашев неторопливо порвал лист. Подошел к окну и, окончательно успокаиваясь, посмотрел вслед улетающим клочкам бумаги.
Алексей даже привстал от изумления.
— Товарищ капитан!
— Подожди, я слова подбираю, а ляпну чего, сам жалеть буду. Характер у меня в последнее время скверный, да и вредный до тошноты. Старею, наверное — комбат сел, задумчиво оперев подбородок на большие пальцы рук, сжатых в замок, и оценивающе посмотрел на главного специалиста батальона по человеческим душам.
О военной психологии Иволгин еще не знает, впрочем, как и командирская масса до войны. Не преподают в училищах науку руководства людьми в форме, хотя прикладные методики у того же «осназа» есть.
Наука сугубо прикладная, с различными хитрыми и не очень штучками: как заставить людей воевать индивидуально и коллективно, преодолевать страх, не мучая совесть — убивать, и даже успешно выполнить, показавшийся страшным приказ. У войны другие законы и ценности, это мир, абсолютно противоположный гражданской жизни.
Основы тех методик Панов и собирался вложить в голову Иволгина. Ну, а люди, уверенные в правоте собственного дела и защищающие свой народ, станут только сильней.
— Зачем ты мне все именно так рассказал? Душу захотел излить, а потом вновь взяться за старое? Неужели, нравится, когда окружающих тошнит от твоих слов? Честно скажу, прочитал бы я такое на фронте, тут же приказал тебя прилюдно расстрелять, как человека, вредного для дела. Нельзя так учить людей воевать и защищать собственное отчество.
Иволгин хотел было вспыхнуть, но капитан сердито хлопнул ладонью об стол.
— Сиди! Откровенность за откровенность. Скажу тебе, что случилось на финском фронте, сразу после твоего попадания в госпиталь. В бой послали лучшие части, оценки политучебы у них зашкаливали вот здесь, — Максим, с плохо сдерживаемым раздражением провел ребром ладони по своему горлу, — Результат: лишь в одном полку сто пять самострелов, дезертирство, самовольный уход с поля боя, брошенное оружие. И паника у командиров и бойцов, когда что-то пошло не так. Когда враг начал работать не по словам из лекций и политзанятий. Мало того, психовать начали, убивать командиров [76]. Вот таким хладнокровным стрелком, может стать перепуганный боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Алексей удивился, но потом вспомнил, как чернели лицом в ленинградском госпитале раненые при расспросах «как там? бьем мы финна?» Ох, как комбат зло вывернул цитату из той статьи в «Пропагандисте и агитаторе».
— А вы откуда знаете, товарищ капитан? Нам ничего такого не рассказывали.
— Читал секретные отчеты и доклад товарища Мехлиса. Неужели ты еще не понял, из-за чего в мае сорокового весь стиль политработы работы в армии решили поменять, — у замполита глаза стали круглыми, и Ненашев улыбнулся.
В прошлом году у кого-то наверху крыша поехала в верном направлении. Оценив результаты войны с Финляндией, руководство принялось внушать вооруженным силам мысль, что Красной Армии неплохо бы защитить страну победившего пролетариата, а после начать разбираться с интернациональным долгом [77].
Но только тем перемены и ограничились. Не овладела быстро мысль широкими массами.
— Что, товарищ армейский комиссар так прямо и написал?
— Не процитирую буквально, но выразился он примерно так: наша молодая, не обстрелянная армия первый раз вступила в современный бой. Всякие разговоры о непобедимости есть зазнайство, верхоглядство, что ведет, — Ненашев замялся, вспоминая и случившийся в 90-е «одним полком целый город», — к отдельным поражениям и временным неудачам. А последние указания, оценивающие политику Германии, до вас довели?
Иволгин не только покраснел, но и вспотел. Нет, не ожидал он такого от капитана. Вроде человек беспартийный, но был посвященным в курс комиссарских дел, даже больше Печиженко. То директивное письмо пришло в начале мая и считалось жутко секретным. Предстояло потихоньку начать клеймить фашистский режим Германии [78] и готовиться к справедливой наступательной войне [79]. Пока разрешены лишь намеки и надо продолжать поддерживать текущее официальное мнение.
Но как все делать — никто не представлял, а случай с редакцией «Комсомольской правды» заставил насторожиться. Пусть сверху явно скажут, чего хотят. В статье «Учение Ленина-Сталина о войне» автор забыл назвать англичан «поджигателями войны». И, какой кошмар! В Лондоне немедленно приветствовали «знаменательную перемену в советской политике». Народ полетел с должностей…
Ненашев покачал головой. Компанию против фашизма едва успели вновь начать, когда наступило утро 22 июня.
— Ага, вижу, довели. Но открыто вести пропаганду против агрессора запретили. Хорошая мы будем пара. Беспартийный капитан, батальон которого сажают в доты прямо напротив немцев. Политрук, днем рассказывающий про великую дружбу, а по ночам распускающий слухи о неизбежной войне с Гитлером. Зубной порошок взять не забудь.
— Это еще зачем?
— Бойцов по ночам будешь мазать, как в пионерлагере. Кому в ухо шепнул, сразу поставил отметку, чтоб, я как командир утром видел охват личного состава твоей политработой. М-да, тут впору или крестик снять, или трусы надеть.
— Михаил Дмитриевич, вы же сами сказали…
— От слов не отказываюсь. Сужу с позиции красноармейца, по житейской логике, применительно к нашим задачам, и не понимаю — зачем бойцу УРа надо обязательно готовиться наступать на чужую территорию? Или умники придумали, как к бетонной коробке гусеницы приделать? Будете по бумажке говорить, так народ смеяться начнет и задумываться о наличии у комиссара мозгов под фуражкой. Подрывать начнете и мой убогий авторитет. А оно мне надо? Я тогда лучше, как все, над вами хихикать буду. Вычеркну, как балабола, из личного списка! Дошло, почему бумага в окно улетела?
— Так что же мне делать! — воскликнул Алексей, логика у Ненашева, несмотря ехидный тон, казалась убойной.
— Рупор изо рта вынуть! — сердито сказал Максим — Решил стать учителем, так им и будь. Считай, что «ученики» чуть возрастом постарше и поумнее. Кто-то тут рассказывал, что после агитации «за колхоз» решил ночевать в комнате без окон. Подумать только! Гранаты боялся от наших несознательных советских граждан [80]. Ты ни в чем их не убедил, сердце словом не зажег и уважения не вызвал! Лепил казенные слова! А ведь хотел по-другому, верно? Чтоб так: махнул рукой и весь отряд за тобой, как один человек пошел!
Иволгин кивнул, начиная понимать, к чему клонит его командир. Попав в армию и желая быть как все, он незаметно растерял все, что умел в гражданской жизни, забывая к чему стремился. А ведь его хвалили за терпеливое отношение к людям и звали работать в далеко не худшую школу.
— Вот и сделай сначала так, чтобы лично тебе в спину не выстрелили, добейся уважения. Слова официальные быстро пробубнил, это наши люди поймут, и за работу. Дел, что ли у тебя других нет, — Максим открыл устав, но свистеть от удивления не стал. Пункт о ведении политработником «контрразведывательной работы» исчезнет не скоро.
Это не шутка, черным по белому Иволгину поставлена задача: оградить вверенное подразделение от проникновения или появления там шпионов, диверсантов и вредителей [81].
