Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Антон Викторович Вильгоцкий
Так и не определив, что происходит, решаю обследовать комнату лично, а там, глядишь, и вовсе выйти из нее. Стоило выбраться из-под одеяла, роль которого выполняли лоскуты серых шкур, сшитых в один кусок, мигом стало зябко, полчища мурашей в один миг пробежали по спине. Чуть ниже – странное чувство свободы. Нижнего белья нет…
Рядом с кроватью никакой верхней одежды не обнаружил. Обследовать комнату нагишом не хочется. Лучше подожду появления хозяев, глядишь, и остальное все прояснится.
А время шло, никто не появлялся. Никаких шумов, кроме завывания ветра за бревенчатой стеной, не слышно.
Под аккомпанемент природы повторно задремал, не дождался хозяев дома.
– Эй, Ермолка, скорей подгоняй скотинку, а то боярыч замерзнет – с нас старая Аглая шкуру на лоскуты порвет! – произнес кто-то басом рядом со мной.
Завываний вьюги нет, только снизу поскрипывает порой, да и постель подо мной немилосердно качается, словно колыбель.
– Лексей Борисович, и так уже с ног падаю, не могу больше… – взмолился молодой голос, шумно дыша от усталости.
– Но, родимая! – Хлесткий щелчок, и кровать дернулась чуть сильнее, чем прежде. – Смени меня, лентяй. Учись, как надо.
Чему следует учиться уставшему пареньку, так и не узнал. Сознание резко помутнело, свет померк. Тишина окутала лебяжьими перинами.
В следующий раз очнулся на мягкой кровати, куда приятнее той, что была до этого. Вылезать не хочется. Оглядываюсь по сторонам. На стенах пара светильников, чадящих в закопченный потолок. Комната заметно больше первой, да и опрятнее, на полу лежат шкуры животных. Выползаю из-под толстого одеяла, на теле смешная пижама. Около двери сапоги стоят. Не кирзачи, но странные. Непонятные.
Староверы, что ли, к себе прибрали? И зачем, спрашивается? А, ладно. Пока ничего не знаю, догадки строить не следует, только глупости придумаю…
Так, стоп, а где, спрашивается, та троица?! Не померещилось же мне все это?! Алешка-царевич какой-то, опять же. Шутки, конечно, люблю, но не такие жесткие. Хотя разберемся – авось и сам пошучу над кем.
В теле приятная расслабленность. Удивительно, но кушать не хочется, да и пить тоже. Однако стоило подумать об этом, как желудок недовольно уркнул, булькнул и требовательно заныл.
– Блин, не было печали, – недовольно цыкаю языком, оглядывая комнату в поисках одежды.
Убранство куда богаче прежнего. Тут тебе и миниатюрная лавка возле двери, пара покрытых лаком стульев с красивой резьбой, стол из какого-то темного дерева. На стене вовсе висит живописная картина с изображением гор и нескольких людей верхом на конях. В углу притулился небольшой шкаф, заставленный книгами в потертых переплетах. Вот, собственно, и все, что было в комнате. Хотя нет, в другом углу – самый настоящий красный угол! С иконами и свечами. Офигеть же. Давно я такого не видел, в деревнях разве что.
– Что ж, потерплю, не кисейная барышня, не умру от недоедания, должен же кто-нибудь появиться.
О медсестрах я больше и не вспоминал, больно уж диссонировала окружающая обстановка с привычной атмосферой обители последователей Гиппократа.
Лежать под одеялом – дело нехитрое, особенно если в комнате тепло и даже немного душно. Легкий полумрак способствует полудреме. Желудок то и дело взбрыкивает – просит, зараза, кормежки.
Минут через пять дверь приоткрылась. Вошел, пятясь спиной вперед, немолодой мужчина с остриженной под горшок совершенно седой головой, в старинном платье. Примерно такое, какое показывали в фильме про Ломоносова, даже вон рюшечки с рукавов свисают. Забавно, чесслово.
– Батюшка милостивый, очнулся, хвала Господу!
Улыбка дядьки неожиданно больно кольнула сердце, ведь так могут улыбаться только дорогому человеку… Но знаю, что его не знаю!
– Извините…
Пытаюсь разобраться, в чем, собственно, дело, но вместо нормальной реакции, ожидаемой мной, вижу, как он падает на колени, чуть ли не стуча головой об пол.
– За что же ты так со мной, батюшка милостивый?! Чем прогневал тебя? Неужто неугоден стал, защитник ты наш? – с дрожью в голосе спрашивает дядька, того и гляди из глаз покатятся слезы обиды и отчаянья.
– Да что происходит? Чем обидел тебя? Я же не помню ничего, с самого поезда ничего не помню, а ты тут на колени падаешь…
– Прости меня, батюшка, прости сирого, недоглядел я за тобой, каюсь, Алексей Петрович, сердешно каюсь, нет мне прощения!
«Млин! Китайца тебе в охапку!»
– А ну прекрати! Отвечай по существу: что случилось?!
Старик вскочил с колен, легкая тень улыбки промелькнула на губах, и, тяжело вздохнув, заговорил…
Мол, я, Алексей Петрович, батюшка и защитник всех юродивых, решил поехать к матушке своей, Евдокии Федоровне, в монастырь. Почему она там и вообще кто это такая, не понял. Дальше вообще странности одни. Оказывается, со мной поехали друзья: братья Колычевы, Нарышкины, пара духовных лиц во главе с протопопом Верхоспасского собора Яковом Игнатьевым и несколько слуг. Что, собственно, вся эта толпа делала рядом, также непонятно. Да плевать, самое интересное в ином – вернуться мы должны были в начале февраля!!!
«Какой февраль, твою мать?! Сейчас июль на дворе должен быть!» – едва не закричал я. Хорошо вовремя прикусил язык.
Тут сразу вспомнились завывания вьюги, морозный ветер, поскрипывание кровати, а вернее полозьев… Все странное и непонятное сплелось в узел, разрубать который ой как не хочется, а распутать нужно. И чем скорее, тем лучше.
Между тем история продолжалась.
Вся компания отправилась в суздальский Покровский монастырь. Пробыли в гостях неделю, затем отправились обратно. Гонца в Преображенское отправили сразу. Но затем, когда сроки нашего прибытия перешли все мыслимые границы, а нас все не было, отправили слуг с собаками и плутонг солдат в придачу. Прямо по пути, по которому мы возвращаться должны были.
Все бы ничего, да только одно подворье боярина Хлощина нашли сожженным дотла, людишек разбойного вида рядом и пару саней с богатым убранством. Надо ли говорить, что в том месте перевернули каждый камень, обошли все сосны. А найти царевича не смогли. Как, впрочем, и дружков, что в путь со мной отправились.
Не зная, что делать, поисковая команда проследила весь путь от монастыря до Преображенского, но следов больше не нашли. Однако через пару недель после пропажи нашей компании в ворота дворца постучал мужик с молодым парнишкой. В их санях лежал царевич Алексей. Я то есть.
Сами спасители куда-то пропали во время поднявшейся радостной суматохи. Их даже запомнить не получилось.
Три дня подряд шли службы в местных церквах, били в колокола и восхваляли милость Божью. О пропавших сотоварищах никто не вспоминал. Разве что их родичи, да и те, по-видимому, не могли
