Tierra de Esperanza - Влад Имир

— Мне много не надо, — проговорил будущий постоялец своим скрипучим голосом, — комнату с удобствами, завтрак и виски. Обед и ужин буду заказывать, если не перекушу в городе.

Старик посмотрел расценки за номера, крякнул недовольно, но достал бумажник. Его портмоне сильно напоминал чемодан, с которым ветеран к нам приехал. Такой же потертый и побитый жизнью. Старик достал оттуда пару сотенных банкнот и кинул на стойку.

— Авансом плачу, — рявкнул он, — смотри, чтобы и обслуживание было соответствующее. Ты в армии был?

— Нет, не пришлось, — отец как смог, выдавил из себя улыбку. Что-то ему подсказывало, что вместе с постояльцем к нам приехали не только его большой чемодан, но и нисколько не меньшие проблемы, — а это имеет какое-то значение?

— Эх ты! Слухай сюда, убогий, — старик наморщил лоб, — будешь меня звать майором и обращаться как положено по субординации рядовому составу. Ты меня понял? Если нет, то я могу объяснить.

— Не вижу проблем, — сдерживая вздох, ответил отец, — как вам будет угодно.

Старик испанского языка, практически не знал, говорил только по-русски, но иногда в его речи проскальзывали слова и выражения, о смысле которых можно было только догадываться, видимо это и были признаки местечкового диалекта.

Разговаривая с таксистом я узнал, что пассажир расспрашивал у него по дороге из Кадиса про небольшие отели возле моря, где мало постояльцев, желательно с русскоязычным персоналом, чтобы ему было удобнее общаться. Наш хостел таксист посоветовал, потому что хорошо знал отца.

Для меня тот момент и сегодня выглядит так ярко, будто это было на прошлой неделе. Хотя бывший военный при заселении вел себя отвратительно, это не помешало ему впоследствии жить спокойно и даже тихо, когда бывал трезвым. О себе он практически ничего не рассказывал, больше отмалчивался. Даже когда в кафе вечером собиралась небольшая компания, чтобы выпить хорошего вина и пообщаться, майор, как правило, уходил к себе в номер и там выпивал свой стакан виски. Днем он ходил по городку, иногда уезжал в Кадис, но чаще валялся на кровати в номере, выходя вниз только на завтрак. Чем он занимался у себя в номере, сказать не могу, но точно знаю, что с его заселением, трафик нашего интернет-соединения серьезно увеличился.

Вечерами, когда посетителей в кафе было немного, майор забивался в угол, брал стакан виски и молча его поглощал. Опьянев, старик оживлялся, пытался горланить свою любимую «Червону калину», но дальше одного куплета не осиливал. В его песне мне понятны были далеко не все слова, язык песни отличался от того, которому меня научил отец. Уже потом, мои старшие товарищи посвятили меня в сложную историю произведения. От них я узнал, что были времена, когда язык песни всерьез считали самостоятельным лингвистическим бразованием, а не диалектом русского. А незамысловатый текст про красную калину, на самом деле, первый признак того, что перед тобой матерый нацист, которых в достаточном количестве разбросало по всему миру в двадцатые годы после войны в России. Эту песню наш гость частенько горланил, приняв на грудь изрядную дозу алкоголя, а зачастую пытался петь и без спиртного. Ни один Шерлок Холмс не смог бы отыскать у старика музыкальный слух, но это ветерану не мешало.

Чем сильнее пьянел ветеран, тем свирепее становился его взгляд и громче голос. Отец в такие вечера старался не показываться постояльцу на глаза, иначе майор начинал его «строить». Старик, пьяно глядя прямо в глаза отцу, выкрикивал: «Равняйсь! Смирно!» и «воспитывал» за то, что отец не служил в армии и не принимал участия в боевых действиях. Заканчивались такие вечера всегда одинаково: пьяный ветеран, пуская слезу, поднимался со своего стула. Ему это удавалось с большим трудом, и больше одного шага он сделать не мог, с грохотом валился на пол. Мы с отцом поднимали ветерана под руки и волоком перетаскивали в номер, где он, в полном обмундировании, до утра валялся на кровати, пуская слюни и сопли в подушку. Кстати, в один из таких вечеров я разглядел на спине, под задравшейся рубахой майора, татуировки: огромная свастика и надпись латинскими буквами, я увидел только начало «Got…», что было дальше не рассмотрел. Отец мне сказал, что такие татуировки в войну были практически у многих националистов.

Майор, как я заметил, был очень осторожен, даже пуглив, он регулярно спрашивал меня, как много в нашем районе ветеранов, кто из них говорит на русском языке. Мне в семнадцать лет трудно было понять его состояние, но я точно понял, что за стариком водятся какие-то грехи. Он до смерти боялся встреч со своими бывшими сослуживцами. И это были не просто мои догадки. Как-то, спустя неделю после заселения, майор, будучи в легком подпитии, подозвал меня к себе. В зале кафе никого не было, отец где-то во дворе занимался с газонокосилкой, мама ушла в продуктовый магазин, сестра сидела за уроками, а я посвящал время «общественной нагрузке» — убирал в коридоре на втором этаже.

— Малыш, спустись ко мне, — услышал я голос старика, — мне надо с тобой поговорить.

Я в нашем гостиничном хозяйстве был единственным, с кем майор разговаривал спокойно и даже, можно сказать, дружелюбно. Наверное, виной тому был мой возраст и внешний вид. В семнадцать лет, я со своей розовощекостью и русыми локонами отросших волос, выглядел лет на тринадцать-четырнадцать, хотя рост у меня был весьма приличный для моих лет — почти метр восемьдесят. Я не могу назвать себя, каким-то «отчаянной головой», хулиганом, или просто сорванцом, скорее наоборот, мне больше нравились спокойные занятия, «копание» в интернете и чтение книг. Да, представьте себе, в наше время бумажные книжки еще находили своих почитателей. И я был одним из таких любителей проводить время над книгой при свете настольной лампы.

Майор дождался, когда я спущусь к нему, жестом подозвал к себе поближе. Я не стал кочевряжиться и встал возле него. Неожиданно захмелевший ветеран, приобнял меня за талию и приблизил к себе. Его рука спустилась на мою задницу. Мне стало жарко. Я ведь хорошо знаю, что среди таких стариков военных много любителей молоденьких мальчиков. Я уперся рукой в его плечо и вырвался.

— Что, малыш, напрягся, — мерзкий старик смотрел на меня противно ухмыляясь, — не переживай, я не по этой части. Мне поговорить надо с тобой. Садись.

— Я и не переживаю, — довольно резко отреагировал я, — у меня