Владыка морей Ч. 2 - Дмитрий Чайка
— У меня еще одно дело для тебя будет, — постучал наследник по столу пальцами, — раз ты головой силен. Армия. Мне там хорошей головы как раз сейчас и не хватает. В войске много людей новых. Опасаюсь я, как бы в частях, которые из ромеев собраны, тоже бунт не вспыхнул. Они сейчас служат так, как в нашем войске заведено, и далеко не всем наши порядки нравятся. Скучают они по прежней вольнице. Уже повесили несколько человек, но обстановка в четвертом легионе непростая. Александрией чуть позже займешься, нужно сначала работу в войске наладить.
— Но, у меня приказ…, — попробовал возразить Коста.
— Я его отменяю своей властью, — отмахнулся княжич. — Собирайся и отправляйся в Вавилон. Там легион стоит. Есть там кое-какие верные люди, и одного из них ты знаешь точно…
* * *
Месяцем позже. Июнь 639 года. г. Вавилон. Диоцез Августамника вторая. Египет.
Десятник Никита вновь служил в войске, только господин теперь у него был новый. Из тех, кто мог бы знать о его роли во взятии Пелузия, в живых не осталось никого. Да и из его десятка не выжило ни одного человека, они попали под первый удар наступающей княжеской пехоты. Служба в словенском войске была не чета прежней. Кормили от пуза, и жалование платили без задержек, но службу требовали так, что и у бывалых воинов глаза на лоб лезли. Половина десятников была из словен, а вторую половину прогнали через командирские курсы, взяв туда самых понятливых. Сотники и командиры тагм словенами были все до единого, и даже заместитель у легата Артемия был из них же.
А еще воинам запретили утеснять крестьян, брать их добро и тискать без спросу их баб. Это совсем тяжело пошло поначалу. Человек десять повесить пришлось, пока этот пункт устава в тупые головы прочно не зашел. Идешь ты утром на построение, а на виселице твой товарищ висит, который третьего дня по пьяному делу чужим добром поживился. Обычное же дело. Ан нет! Военно-полевой суд, приговор, зачитанный под бой барабанов и пеньковый узел за ухо. И все это в присутствии местного старосты и обиженной семьи. И их родственников. И их родственников тоже… И еще их соседей… Народ просто валом валил на этакое диво полюбоваться. В общем, устав давался не всем, некоторые его положения опытными воинами считались к исполнению необязательными, а потому пока что виселица не пустовала. Легион бурлил, как котел с ухой, и только легат Артемий, обладавший невероятной харизмой и пудовыми кулаками, кое-как держал это разношерстное и разноязыкое воинство в руках. Он был совершенно незаменим, и это понимали все, особенно чужаки-словене, которых ромеи не слишком-то и жаловали.
Никита не роптал, напротив, он лучше других понимал, что именно такой и должна быть служба, изматывающей до предела, до полного отключения головы, до потери страха перед врагом. Иначе не выстоять даже в учебном бою, когда на тебя несутся, уставив копья, истошно завывающие нубийские всадники. А ведь поначалу парни, что из молодых, даже в штаны делали, увидев перед собой конную лаву. Да и сам Никита тоже попервой терялся, не думал, что это так жутко выглядит. Он до этого только с шайками синайских бедуинов резался, а они в правильном строю не воюют. И вот стоишь ты, понимаешь, что вся эта лошадиная масса прямо сейчас тебя в землю втопчет, а сделать ничего не можешь. Только копье вперед можешь вперед выставить, и своим богам молиться. Бросишь строй, тут тебе и конец сразу настанет. И товарищам твоим тоже конец. А потому любой декарх скорее труса своей рукой зарубит, чем позволит всему десятку разбежаться. И справедливость такого решения понимал любой сопляк, решивший сдуру наняться в княжеское войско.
Никита посмотрел на ровные ряды палаток из толстого местного полотна и даже гордость ощутил. В центре — шатер легата, вокруг него — службы легионные, а за ними — воины по сотням собраны. На краю лагеря — конюшни и амбары. Тысячи людей в лагере служат, сюда каждый день корабль с зерном из Фиваиды приходит. Все-таки легион — это сила. И быть частью его — почетно. Не смотри, что гоняют, как мулов, такова наука воинская. Когда словене свои перестроения показали, поначалу и не поверил никто, что это повторить можно. Тут многие и не слыхали про римский фулкон, который от конницы из щитов строят. Чего с них взять! Половина здешних вояк — бывшие лимитанты — пограничники, голь перекатная, сущие отбросы среди имперских воинов. Сроду у них ни оружия доброго не было, ни выучки настоящей. Да и откуда им взяться-то? Они же не клибанарии, что из знатных готских родов происходят. Те с детства на коне и с оружием обучены биться. Пойди, потаскай на себе такую гору железа.
Никита покрутил натруженную за день спину. Солнце шло на закат, но вечернее построение еще не скоро. Почему бы в корчму не сходить, не выпить самую малость? На сон грядущий не возбраняется. Благо деньги у него водятся. Жалование десятника-первогодка — два словенских рубля в месяц, да еще три рубля Никита от государя получал, а точнее, их получала его мать, которая снимала с сестрами домик в предместье Александрии. Девки уже в возраст вошли, заневестились, приданое нужно. Иначе кому тут надобна сирота безродная, да еще из варварских земель родом? Греки от таких нос воротят, а у своих пока денег нет. Вот и подались ссыльные словене в войско, начав служить тем, кто их родовичей за измену казнил. Вот такой вот крутой поворот судьбы.
Никита сидел за столом в полном одиночестве. Он тянул теплое пиво и в который раз прокручивал в голове все, что с ним произошло за это время. Не было у него ни малейших сомнений, что сытую жизнь своей семьи отслужить придется. И он не ошибся.
— И снова здравствуй, Никита, пес государев, — услышал он за спиной негромкий, до боли знакомый голос. — Пройдемся!
Никита бросил на стол медный нуммий, допил свое пиво и вышел на улицу, где дневной жар уже уступал место вечерней прохладе. А гость продолжил говорить.
— Я слышал, что ты искупил грех своего отца. И теперь никто не зовет тебя Хонза, потому что предатель Хонза умер. Теперь уже навсегда. Ведь так?
— Так, — кивнул Никита. —
