Мера за меру [СИ] - Татьяна Апраксина
Так что теперь община арендаторов земель господина де Эренбурга имела право судить Нигеллуса де Каве, хозяина боевого коня, своим судом. Право-то она имела, а воспользоваться им пожелала по местному обычаю, обратившись к всеми уважаемому, сведущему, а, главное, беспристрастному человеку. Местному обычаю было от силы лет тридцать, надуло его из Франконии же северным ветром. А в роли царя Соломона по общему согласию — и истца, и ответчика, и общины — оказался полковник де Ла Ну. Его согласия никто не спрашивал, разумеется.
Полковник не проклял все на свете, начиная с коня и заканчивая Его Величеством, потому как злоречивые, как известно, рая не наследуют, а рай это, знаете ли, такая вещь, что обидно было бы потерять его из-за такой ерунды как крепкое словцо, сказанное невовремя. А еще потому, что в приграничной войне доброе отношение по свою сторону границы стоило очень много. А еще потому, что армия была, пожалуй, единственным здесь институтом, который мог себе позволить искать в этом деле справедливое решение. Дальше к югу эту роль могла бы взять на себя церковь, но здесь франконская ересь отбрасывала тень даже на отношения между католиками. А еще потому, что де Эренбург — один из крупнейших землевладельцев в округе, Ришары — большая и важная старая семья, а жена де Каве, в свою очередь, сестра, кузина, сноха, крестная и так далее не менее трети тех арендаторов, что хорошо держат землю и еще не провалились в долговую кабалу. И если тяжущиеся перестанут тягаться в суде, а пойдут вспоминать, кто есть кто и кого кого когда обидел, распря может на годы проглотить весь край.
У Нигеллуса — на местный лад Нихеля — де Каве был один простой интерес: боевой конь именем Мальчик, а также меч и доспех, составляли его основные инструменты для обеспечения пропитания себе и семье. Попросту, Нихель де Каве был наемным воякой, и собственный обученный боевой конь, наполовину фризской крови, обеспечивал ему право требовать жалованье и долю в добыче втрое больше, чем без коня. Именно за счет его жалованья, получаемого в серебряной, а то и золотой монете, семейство де Каве балансировало на краю долговой ямы, но не скатывалось в нее. По этой же причине соседи, давно ухнувшие туда сами, чужака Нихеля недолюбливали. А вот жену его с ее многочисленной родней почему-то любили… В общем, подвел для себя итог де Ла Ну, для Нихеля убить коня — все равно, что для Отье Ришара перерезать всех своих овец, коров, свиней и птицу и засеять землю солью. И это денежные вопросы, самые простые — но важнее того вопросы чести.
И вопросы страха. Потому что для слишком многих землевладельцев арендаторы давно уже не свободные на их земле, не пехота местного ополчения, которой, в случае чего, прикрывать их владения, даже не подвластный люд, а возомнивший о себе источник дохода, быдло, которому только дай волю и оно подомнет все, как по ту сторону границы. А арендаторы смотрят на тех, кто уже стал долговым работником и чьим сыновьям, скорее всего, предстоит свалиться туда же, вспоминают времена манориального суда и думают, что не так уж плохо в свое время поступили в соседней Франконии, истребив две трети тамошних благородных. А еще арендаторы молят Бога за Его Величество, и желают ему надеть всем благородным в стране петлю на шею.
Полковник де Ла Ну подозревал, что вообще невозможно найти такое решение, которое в равной степени придется по сердцу — или не по сердцу — всем сторонам. Между тем, время шло, его осаждали и жалобщики, и их родня, и местный клир — Пти-Марше, где и случилось происшествие, как назло был «столицей» церковного деканата, объединения приходов, — и еще какие-то заинтересованные лица, и пора уже была назначать дату слушания.
Выходить на слушания без решения было нельзя. Первоначальная полусоломонова идея: назвать происшедшее неумышленным причинением вреда здоровью и назначить за ущерб несуразный штраф, который одним размером своим удовлетворит честь Ришаров, деньги на штраф — одолжить, де Каве нанять и услать подальше вместе с лошадью… хорошая была идея, но затонула при первом столкновении с действительностью.
Именно в этот неподходящий момент времени на де Ла Ну свалилась особа королевской крови.
Его Высочество принц Клавдий, племянник Его Величества, короля Людовика с утра пораньше отправил вперед слугу, чтобы сообщить, что соизволит прибыть к полудню. И соизволил. И прибыл. Именно к полудню. Верхом и в сопровождении двух человек свиты. На вид принцу было лет пятнадцать, он был высок, строен и замечательно хорош собой. Кони, упряжь, наряды и оружие тоже подобающие. Всесторонне правильный принц, хоть на календарь его рисуй.
До недавнего времени был и наследным принцем и — шепотом, про себя — возможно еще будет: собственный сын Его Величества слаб здоровьем. А на этом, кажется, можно воду возить, несмотря на все вредные для любого здоровья дворцовые… миазмы.
Полковник де Ла Ну в Орлеане, к огорчению своему, старался бывать редко. Когда был помоложе, хотел сделать карьеру, а это в его случае значило — искать покровителя. Покойный коннетабль благоволил молодому армориканцу, тем более, что де Ла Ну был человеком благодарным и сумел оказать патрону несколько серьезных услуг, помимо дел непосредственно военных, в которых он на судьбу не жаловался. А потом в столице принялись искать заговоры и в провинциях принялись искать заговоры, и высокие колосья пошли валиться один за другим, да как-то так нехорошо, что де Ла Ну и сам не понял, когда стал думать о столице как о скверном, опасном для себя месте. Еще до этого он выхлопотал для себя этот полк, на севере страны, на границе с Франконией, не слишком прославленный и не слишком доходный. Так что когда после смерти покровителя со столицей его стала связывать только тонкая ниточка приказов и донесений, де Ла Ну не слишком опечалился.
Теперь столица в очередной раз напомнила о себе. Будем надеяться, всего лишь с проверкой. Будем надеяться, ненадолго. Отец принца Клавдия был одним из тех высоких колосьев, а сам принц ходил у дяди в любимчиках и что все это значило полковник приграничной части и мелкий Соломон приграничного региона не знал — и рассчитывал не узнать.
Тем более, что узнавать было тоже опасно. Поскольку в Аурелии
