Шофер. Назад в СССР - Артём Март
— Быстрее! Замотайте чем-нибудь рот и нос! — крикнул я, а сам оторвал рукав рубашки, принялся перематывать лицо.
В салоне послышался треск ткани. Кто-то явно последовал моему приказу.
Я наконец-то нащупал рукоятку шнура и напрягся. Спина жутко болела, когда поднимал руки. А опускать их сейчас было совсем не время. Я вообще не привык опускать рук, что бы ни случилось.
Тогда я дернул изо всех сил. Шнур поддался и затрещал, высвобождая окно по контуру.
— А теперь, — задыхаясь, прошипел я сквозь зубы. — Надо выдавить.
Упершись руками, я стал давать на стекло, но быстро понял, что оно отходит лишь с одной стороны. Видимо, не хватало усилия. Когда я надавил с другой, эффекта не было. Я стиснул зубы.
— Прошу! На помощь! Помогите! — орали женщины в автобусе.
Я не обращал внимания ни на их панические крики, ни на жуткую боль в спине и ноге, ни на чудовищную усталость, ни на сдавленные гарью лёгкие. Даже отбросил любые мысли о том, как же сильно кружилась голова. Просто заставил себя отбросить их.
Наступив на торец спинки одного из сидений, я с трудом поднялся и стал еще и на второе. Уперся в стекло шеей, плечами и руками, надавил что есть сил. Послышался характерный резиновый хруст. А потом дым хлынул в щель, увлекая собиравшийся было проникнуть сюда чистый воздух.
Я сделал последний рывок, и стекло поддалось. Я сбросил его, со своих плеч, словно Атлант небо. Окно с хрустом упало куда-то на асфальт.
— Давайте, — я закашлялся, — по одному! Сначала детей!
Мамаша с детками и студентки принялись пробираться ко мне. Я видел их силуэты в немного разжижившемся дыме пожара. Когда мне передали первого ревущего ребёнка, я тут же посадил его снаружи, на кузов авто. То же самое сделал и со вторым.
С трудом выпихнул наружу их маму, которая тут же принялась успокаивать обезумевших от произошедшего детей.
Вес каждого, кого я высаживал, жуткой болью отбивался в спине. Мне казалось, что внутри поясницы засел острый нож, что режет мою плоть.
— Он без сознания! Не приходит в себя! — закричала одна из студенток, указывая мне почти под ноги, на Александра.
Я бросился к нему. Блондинка в рваной окровавленной блузке, вместе со студентками, помогли мне вытолкать обмякшего парня наружу.
— Дамы вперед! — я посмотрел слезящимися глазами на блондинку.
— А вы⁈
— Я следом! Ну! Пошла!
Блондинка полезла вверх, и я, напрягшись, подсадил ее. Казалось, легкие уже горят от дыма. В пояснице был теперь не просто нож. Он будто перекатывался между двумя валиками боли.
Внезапно со стороны кабины вспыхнуло. В сером молоке дыма замерцало красно-желтое свечение. Я с холодным принятием понял, что огонь охватил уже всю кабину и проник в салон.
— Горим! — крикнула студентка и завизжала. Сквозь дымовую завесу я видел, как в ее наполненных слезами глазах блеснул настоящий ужас.
— Все будет хорошо, — ровным уверенным тоном сказал я. — Давай наверх!
— Я не дотянусь!
— Подсажу! Ну!
Я сложил ладони ступенькой, и девочка тут же ступила на них. Это отразилось в спине такой болью, что ноги мои чуть не подкосились. Тем не менее я выдержал. Выдержал я и вторую девочку-студентку, которая полезла за первой.
— Руку! Давайте руку! — протянул мне ладонь какой-то мужчина.
Когда пламя подступило так, что стало уже горячо стоять, я протянул ему руку в ответ. Наши руки сцепились, и я понял, что что-то не так. Ладонь заскользила.
— У вас в чем-то… рука! — закричал он. — Скользит!
Видимо, порезал руки битым стеклом, и даже не заметил этого…
Я ступил на торец сидения и попытался подняться.
Нет. Так просто, без борьбы, я тут не останусь. Поживет еще Игорь Семеныч Землицын… Потопчет землю своей пасеки…
С этими мыслями я забрался на сидение и… спину предательски прострелило с новой силой. Я почувствовал, как отнимается нога, и я падаю назад.
Удара я не почувствовал. Только хруст стекла смешался с гулом пламени. Здесь было жарко. Невероятно жарко, а глаза мгновенно защипало так, что я больше ничего не видел. Стало не продохнуть. Я не понимал в чем дело: то ли дыхание сперло от удара в спину, то ли густой дым проник в легкие. С холодной головой я понимал, что больше не могу дышать, что сознание медленно ускользает от меня.
— Я за ним! — прозвучал приглушенный мужской голос. Создавалось впечатление, будто я слушаю его из-под воды.
— Куда ты⁈ Сдурел⁈ — кричал еще кто-то. — Внутри огонь! Сгоришь! Сделать ничего нельзя! Пожар простым огнетушителем не потушить…
Последние слова я слышал так, будто они доносились совсем издали. Из другой жизни. А потом стало темно. И жарко мне больше не было.
Где-то под станицей Красная
1980 год. СССР
Мне было жарко. В глаза бил яркий свет.
— Игорь! — почувствовал я, как кто-то трясет меня за плечо, — Вставай, молодой! Ты че на ровном месте падаешь⁈ Чай не пьяный!
Звал меня мужской голос. Старческий и прокуренный, он тянул букву г на кубанский манер.
— Игорь!
Я поморщился, потом открыл глаза. Синее небо. Солнце стояло высоко и сильно слепило. Хотелось пить, а лицо горело, обожженное солнечными лучами. В следующее мгновение я тут же вскочил.
Мужчина, что разбудил меня, удивлённо отпрянул. При этом что-то очень тихо звякнуло.
— Ты че, молодой? — прохрипел он. — То в обморок ни с того ни с сего, то как ужаленный скачешь!
Пару мгновений мне потребовалось, чтобы проморгаться. Потом я смог сфокусировать зрение.
Первым делом я увидел его: морщинистое обветренное лицо, крупный нос и маленькие внимательные и очень живые глаза. Во рту мятая самокрутка. На покатых плечах висел старый пиджак. У его левого лацкана позвякивали ордена.
Боевой удивленно округлил глаза, протер мятой фуражкой вспотевшее лицо.
— Боевой, — удивленно проговорил я, заглядывая ему в глаза.
— А кто ж еще? Или ты Брежнева привык экспедитором возить?
Я недоуменно посмотрел на него. Что за черт⁈ Это ж Боевой! Экспедитор наш, из колхоза! Вместе мы все восьмидесятые трудились! Уж сколько я рейсов с ним сделал! Сколько командировок прошли мы вместе: и Краснодар, и Ростов, и Волгоград. Да даже Челябинск! Всюду он со мной выписывал грузы и товары для нашего колхоза. И вот он! Живой! Говорящий!
Судорожно я принялся ощупывать своё тело, осмотрел руки. Ощущения были странными. Под ладонями жилистые мышцы. Перед глазами крепкие руки, огрубевшие от мозолей.
Я мгновенно вскочил на ноги. Быстро, по-молодецки. В теле была такая лёгкость, что сложно было поверить, будто оно принадлежит мне.
— Да чего с тобой такое, Игорь? — Боевой тяжело, опершись руками о колено, встал. — Чё, солнечный удар поймал?
Я повел взглядом вокруг. Асфальтированная дорога бежала по пригорку. За моей спиной, как бы в отдалении от основной посадки, стоял высокий, стройный тополь. У обочины же покоился старенький самосвал ГАЗ-52. Голубоватая краска его белоносой кабины померкла, а зеленоватые борта кузова кое-где подернулись ржавчиной.
Да что это произошло? Последнее, что я помню — это авария. Дым и пламя. Жуткая боль в спине и тяжесть пожилого тела. Теперь, на контрасте эта легкость, которую я чувствовал, сейчас ощущалась как что-то волшебное. Она была такой, что, казалось, если захочу, могу свернуть горы.
Так это что? Я умер? Умер и попал… куда?
— Ты, это, — вкрадчиво посмотрел на меня Боевой, — оклемался? Че эт с тобой было-то? На тебе, и в обморок!
— Какой сейчас год? — спросил я Боевого, этого призрака из прошлого, очень живым и непривычным молодым голосом. Сам удивился, как прозвучал мой голос.
— Я, вообще-то, уже неделю ни капли в рот не брал, — обиженно посмотрел на меня Боевой. — Что за глупые намеки?
— Да какие намеки? — отмахнулся я. — Год-то какой?
Боевой недоверчиво скривил обветренные губы, помолчал пару мгновений и проговорил:
— Девятое июля тысяча девятьсот восьмидесятого. Вот видишь! Помню! В числах не путаюсь. Да трезвый я! Трезвый! Алька бы меня на работу не пустила с перегаром!
— Это очень хорошо, — словно одурманенный проговорил я, — что не пустила бы! Широко улыбнувшись, я метнулся вверх по насыпи, к дороге.
Выскочил к машине и одним махом запрыгнул на ступеньку. Заглянул в зеркало заднего вида. Оттуда на меня посмотрел загорелый молодой мужчина с широкой улыбкой и копной растрепанных светло-русых волос на голове. В его голубых живых глазах горели веселые искорки.
Искорки, о которых мне говорили все девчонки в станице, что заглядывались на меня. Я растерял эти искорки по ходу жизни, а теперь
