Встреча - Александр Матвеев
Весной, в день моего рожденья — 10 марта, умер очередной генеральный секретарь — Константин Устинович Черненко. Мы с папой как раз поехали в соседний поселок, где был хороший универсальный магазин — «стекляшка», купить мне подарок. Отец там нашёл для меня лаковые корейские туфли, от которых я вначале завернул нос, а впоследствии затаскал до дыр. «Дефицит в такие магазины закидывают иногда, а у местных тяму нет, не разбираются в хороших вещах, вот и лежат, в городе бы сразу смели…» — прокомментировал он. Не было такой сферы, в которой отец не разбирался, и ещё он всегда знал, что и как делать в любой ситуации.
Выйдя из магазина со свёртком подмышкой, я обернулся и увидел такую картину: вся огромная стеклянная витрина магазина была уставлена в несколько рядов черно-белыми телевизорами, и по каждому из них транслировали похороны, на всех черно-белых экранах седые мужчины с окаменелыми лицами несли гроб…
На занятиях по стрельбе я не боялся выстрелов, привычно задерживал дыхание при прицеливании, плавно нажимая на курок и мысленно рисуя траекторию полёта пули и её точку назначения. Через пару месяцев я стал лучшим стрелком нашей секции, опередив даже тех, кто был на два-три года старше меня и занимался не первый год. Николай Петрович повёз меня на первенство области. Мы почти сутки ехали в областной центр в плацкартном вагоне поезда, питаясь салом, вареными яйцами, хлебом и чаем. Учитель принял перед сном два раза по сто. «Извини, брат, — сказал он мне. — Иначе не засну». Ночью он долго ворочался, жалобно стонал и бормотал во сне непонятные мне слова: «дУхи» и «в душанбэ твою мать».
Область я выиграл, в финале спокойно и чётко положив все выстрелы в черный кружок десятки. Лишь одна пуля легла ближе к её границе. Отметили в пельменной: я — пельменями и компотом, Николай Петрович — ста граммами, добавленными в его порцию компота. Домой вернулись с почётной грамотой за первое место и бутылками неиспробованного до этих пор "Пепси", только появившегося в продаже в областном центре (за напитком пришлось почти час отстоять в очереди). Радостно вбежав домой с грамотой в руках и спортивной сумкой, брякающей заморской газировкой, я увидел грустную маму, сидящую на чемодане посреди гостиной, и узнал, что родители разводятся… Здесь закончилась наша семья, закончилось детство.
Начиналась перестройка. По телевизору, задорно улыбаясь населению и делая пассы руками, что-то убедительно говорил Горбачев. Отец с двумя друзьями организовал торговый кооператив. Он тяжело переживал развод и постарался направить всю свою энергию в «бизнес», у него стало получаться, появились деньги. В те дни мы частенько покупали в универсаме пару булок хлеба, батон докторской колбасы, кусок сыра и ящик лимонада, делали груду бутербродов, заворачивая их в целлофановые пакеты, и складировали всё в холодильнике, а потом несколько дней питались бутербродами и газировкой. Отец купил новенький японский двухкассетный магнитофон, и мы слушали его любимых «Битлз» и Муслима Магомаева. «Таких певцов больше не делают», — говорил он.
Батя сошёлся с Николаем Петровичем на почве охоты. Мы также иногда вместе ездили на рыбалку в тайгу, там они варили на костре уху из хариуса, в которую в конце всегда ритуально вливали рюмку водки и размешивали затем головешкой из костра, так было положено. Ничего вкуснее этой ухи я в своей жизни не ел.
В местный тир возле кинотеатра, где стреляли за деньги из воздушек (2 копейки за выстрел), меня давно не пускали. В нём я собрал все возможные призы — даже большого плюшевого медведя, долгое время провисевшего на стене, которого я тут же, выбив из него пыль о колено, подарил красавице Лоре. «Всё! — сказал работавший там хромой и вечно угрюмый старик. — Харэ! На вас, ворошиловских стрелков, ядрить вашу медь, призов не напасёсси!»
Отец долго надеялся, что мама вернётся, но прошло два года, и надежда растаяла: мама снова вышла замуж и уехала с новым мужем на Урал — тот был начальником цеха на тракторном заводе. Я остался с папой, который тяжело переживал эту ситуацию и стал иногда выпивать. Однажды, когда отец спал дома, приходя в себя после длительного загула, я взял ключи от машины, заехал за Пашкой, и мы долго катались по городу под музыку на пашкином «Романтике», пока не кончился бензин. Странно, но отец не особо ругал меня тогда. Я постепенно потерял интерес к учёбе, всё больше времени проводил в тире либо с друзьями на улице. За это время моя коллекция спортивных трофеев значительно расширилась, на моей куртке уже красовался КМСовский значок, занявший место комсомольского.
Однако вскоре моя спортивная карьера закончилась: погиб Николай Петрович. Частенько позволяя себе по сто и реже по двести, перепивал он очень редко, но, если такое случалось, у него серьёзно срывало стоп-кран и начиналась «война». Однажды он, сильно выпивший, пришёл в кабак на окраине города и там сцепился с компанией молодых парней. Их было человек шесть. Будь он трезвый, шансов у ребят не было бы. Говорят, он долго бился с ними на пустыре за рестораном, снося с вертушки то одного, то другого, небрежно утирая рукавом разбитое в кровь лицо, отплевываясь и крича: «Атас, духи!» В итоге, они всё же сбили его с ног и пинали, пока не отключился. Он умер в больнице на второй день от кровоизлияния в мозг, так и не придя в сознание. После похорон мы с Пашкой долго сидели на его могиле, не глядя друг на друга. На обитую жестью дверь школьного тира повесили новый замок…
Весной 1989 года я получил повестку, на следующий же день постригся «под ноль» в парикмахерской, которая находилась в торце нашего дома, и бодрой походкой отправился в военкомат. Отец затем провожал меня на перроне, впервые он показался мне маленьким и уязвимым… Рядом с ним понуро стояли Андрюха с Пашкой, и невозможно красивая в своей печали Лора, долго махавшая вслед увозящему меня в новую жизнь поезду.
В поезде по дороге на сборный пункт новобранцы устроили страшную пьянку. Спросу с нас было мало, а что — уже не
