Чиновник его величества - Михаил Леккор
Андрей Игоревич даже как-то оробел и мелко кивнул, ничего не осмеливаясь сказать божественному собеседнику. Прошел в комнату, но не в середину, а только отошел от входа. И не подсел к столу, как этоделал в обычной жизни. Встал смирнехонько, ожидая, что ему скажут.
А Бог не удивился, не стал суетится, предлагать ему садится за стол, угощаться чаем с бутербродами или какими-то сладкими закусками. Уж он то понимал, человек не в гости пришел, а он не гостеприимный хозяин. Он грозный судия.
— Я постоянно слышал тебя, Андрей, в своих молитвах, — так же велеречиво и торжественно сказал Бог из неоткуда и одновременно отовсюду, — ты мне, честно говоря, страшно надоел. Но я бы все равно не стал торопиться выполнять твою просьбу. Люди, не редко в земной юдоли просят, а, бывает, требуют от меня всякую мелочь, думая, что я их обязан выполнить. При чем нередко их слова еще меняются. Однако же! Я хоть и Бог, но не могу помогать просить прошения триллионов людей.
— Триллионов? — удивился Андрей Игоревич, — А когда это нас столько стало?
— За все времена существования, — махнул Бог, — от Адама до Страшного Суда.
Видимо, божественный собеседник не привык, что приведенные ему на суд прерывают на полуслове, и принял какие-то меры, поскольку его взмах не только был отметкой раздражения, но и привел к полному онемению рта Андрея. Теперь он не сумел бы что-то сказать, если бы даже и сильно захотел.
— И ты, добрый человек, никогда не увидел бы ответа от своих претензий. Я дал вам не только кратковременную на Земле жизнь, но и бессмертную душу. Я дал вам, люди, право самостоятельной судьбы. Потому решайте свои мелкие проблемы сами, без моего вмешательства. Да будет так во время веков!
— Но, — искоса посмотрел Бог на Андрея Игоревича и тому показалось, что он несколько смущен, — в твоей судьбе действительно произошла ошибка. Не знаю уж от чего. Характер у тебя был для XIX века, а направили для рождения почему-то в XXI столетие. И ни божественное предопределение, ни ангелы — определители судеб никак не смогли помочь тебе.
Если бы Андрей Игоревич мог в этот миг говорить, он бы спросил, сколько ошибок такого рода происходит в рамках человечества. Но он был под влиянием печати молчания и потому промолчал. А бог, конечно, и не подумал сказать. Ибо, Богу — богово, а кесареву — кесарево и нечего тут мешать!
Помолчал немного, не из желания выслушать, а дать себе передохнуть. А потом продолжил:
— Я решил своим божьим определением, направить твою душу, человек Андрей, в XIX век на место торопливой души, которая, как раз окажется в XXI веке. Так, конечно не делается. и люди оказываются в жизни, не иначе, как родившись, но это исключение единичное и весьма правильное.
А чтобы душа твоя примирилась к XIX веку я даю тебе материальное и моральное возмещенье. Там увидишь. Иди, сын мой, и больше не греши.
Он перекрестил его, от чего душа Андрея Игоревича возликовала, а печать молчания исчезла. Но спрашивать было уже поздно, поскольку он благополучно проснулся.
Глава 1
Вот и домолился!
Просыпался Андрей Игоревич, вопреки обычаю, тяжело и медленно, аж обильный пот пробил. И сердце быстро билось, как у трусливого серого зайчишки, которому нечто страшное привиделось. Не знамо что, но очень жуткое.
Полежал, успокаивая занервничавший организм. Даже провел блоки дыхательной гимнастики на выдох — вдох, представляя, как он усмиряется. Кажется, полегчало. Присмотрелся к обстановке в комнате, ничего не узнавая. Где он?
Кажется, он должен обязательно проснутся там же, где уснул — в собственной квартире, в спальне, до изжоги надоевшей и до мелочи знакомой.
Но вот не узнается что-то!
Как на зло, по-прежнему стояла глухая осенняя ночь и, логично, стояла чернильная темнота. Мебель, всякие безделушки и книги, которым он был изрядный любитель виделись смутно, практически представлялись. Даже знакомые стены казались какими-то чужими.
И это обескураживало. Все, кроме некоторых мелочей, да и то не до конца, выглядело понятно и до нельзяобычно. Вроде бы. До логичной точки не хватало только света, чтобы все оказалось светло до тошноты привычным.
Андрей Игоревич поискал руками около кровати, где на тумбочке находился своеобразный ночничок — лампа дневного дня. Стояла на всякий редкий случай. И вот он, видимо, настал. Как во время бодуна после дружеской попойки, не может понять, куда он попал, где он вообще? И на крайний случай — кто он такой? Фу-у?
Главное, зажечь свет и все пройдет привычным путем.
Но не получалось! Чем дольше он щупал, чем дальше появились вещи, четкой логике никак не поддающиеся. Щерящиеся руки мебель находили. И хотя как-то не так, но нарочитые грубость и простота выделки подсказывали — его имущество. За большие деньги он заказал оригинальную почти древнюю мебель, а не просто купил в магазине пластиково-деревянный ширпотреб. И эта простота и примитив как раз должны подсказывать гостям богатство и изыск хозяина.
Только вот у «тумбочки» этой вместо дверцы на ощупь обнаруживались толстые ножки, что уже никак не вписывалось в логическую картину мира полусонного Андрея Игоревича. И даже более того, в темноте и тишине, прерываемой странными звуками за пределами квартиры (на улице?), все это отдавалось киношной чертовщиной. Хотелось на кого-то наорать и даже набить морду.
Это сильное чувство окончательно его пробудило, голова пришла в себя и перестала болеть.
Он более активно начал искать на тумбочке, надеясь найти электрическую лампочку под золоченом абажуре и с ее помощью не только побороть темноту, но и восстановить привычное бытие.
Но лампа не обнаруживалась! Более того, находились какие-то незнакомые вещи, от которых у кожи холодок прохаживался, а в животе застревал противный комок страха. Откуда они в его квартире?
Сначала он нашел какой-то продолговатый предмет, а которой чуткие пальцы через бесчисленную прорву времени определили коробок спичек, да и то условно, поскольку ни размером, ни ощупью в таковые в оригинал XXIвекане подходили.
Затем он притронулся еще к какому-то предмету, в которой тренированная память наотрез отказывалась обнаруживать знакомый аналог. Лампа? Комнатная безделушка? Э-э, частица чего-то женского из содержимого необъятной сумки чаровницы Дианы, которая изредка ночевала у
