Акула пера в СССР - Евгений Капба
Я горестно взялся за голову:
— Давайте ещё выпьем, что ли? — в конце концов, мне хотелось отсидеться — вот вам пожалуйста, отсиживайся на здоровье, только геморрой не насиди.
Государственная пресса в обожаемой синеокой республике — это кухня особая. А региональная пресса и вовсе — отдельная секта. И старый опытный сектант — Герман Викторович Белозор — мог о многом поведать вечно молодому и вечно перспективному мне. И — поведал, постоянно сбиваясь на истории из своей молодости. Он хвалил Машерова и ругал Горбачева, скрипел зубами, вспоминая Чернобыль, и матерился, говоря об Афгане. Идейным коммунистом Белозор не был, но Советский Союз искренне любил, а потому говорил о нем долго и увлеченно.
— Квартиру без кредитов, а? Дополнительные метры за то, что журналист — как тебе? Образование — бесплатное! В санаторий по путевке — бесплатно!.. И знаешь что? Вот сейчас ты меня поймешь… Народ поумнее был. Читал народ, понимаешь? И в шахматы играл! А сейчас что?…
Он по-стариковски принялся хаять смартфоны и зомби, залипающих в экран, а я достал свой гаджет и начал доказывать, что не все, кто пользуется техникой, идиоты. Я, например, книжки электронные читаю и работу работаю! Конечно — скатились и на политику, и на развал Союза, и на застой, и на партократию… И я пошел еще за одним вискарем.
* * *Стук в дверь был резким, требовательным — как будто кто-то вбивал мне в голову раскаленные гвозди. Я попытался открыть глаза, и веки с трудом подчинились: первым, что я увидел, была гладкая поверхность письменного стола, а вторым — небольшой бюст Ильича на стопке бумаги. Вот-те здрасте!
В дверь снова постучали. Я со стоном привел тело в вертикальное положение и тут же уронил лицо на ладони. Это ж надо было уснуть за столом в кабинете! Всё тело ломило, спина болела, ноги затекли, а во рту было ощущение настолько паскудное, что казалось, будто там кто-то сдох. Ленин! На кой черт Викторович притащил мне этого Ленина? И что это за бумаги?
Каллиграфическим почерком Белозора на первой странице бумажной стопки значилось: "СЕКРЕТЫ ФАНЕРНОГО ПРОИЗВОДСТВА". Та-а-акс, и какого черта он это мне на стол положил, и почему у ребят на верстке не распечатал, а корячился от руки?
— Гера, ты на работе? — голос был молодым, женским и весьма приятным.
Пока я пытался сфокусировать взгляд на двери и понять, почему она покрашена белой краской и откуда взялась дверная ручка такой архаичной конструкции, в кабинет вошла весьма примечательная особа лет двадцати пяти-тридцати. Даже утренний бодун начал постепенно проходить! Аккуратные туфельки на невысоком каблуке, стройные загорелые ножки, легкое летнее льняное платьице, шнуровка, только подчеркивающая приятных обводов бюст крепкого второго размера, русые волосы, стриженые под каре… А еще — серые глаза, легкий румянец, чуть вздернутый носик и всё остальное, что делает белорусок такими уютными и привлекательными. Наконец мой медленно ползущий по ее фигуре взгляд остановился на лице нежданной гостьи. Брови девушки были нахмурены!
— А-а-а-а, так ты тут! Фу, открой окно! — тут же наморщила она носик. — Ты что — пил?
Ее взгляд переместился под стол, я волей-неволей проследил за ним и сглотнул: вместо бутылок из-под вискаря там тихо-мирно располагалась коньячная ёмкость с надписью "Двин". Вот это было уже страшновато — коньяк? Откуда в моем кабинете коньяк, я его на дух не переношу! Я что, догонялся третий раз?
— Гера, крутись как хочешь, но планерка через двадцать минут у шефа в кабинете, и мы очень ждем в номер твой материал по ПДО, — она развернулась на каблуках и подол платья, взметнувшись чуть выше приличного уровня, обрисовал очертания ее крутых бедер.
"Арина Петровна, ответственный секретарь,"- мелькнула в голове мысль-узнавание. И вдогонку — фамилия: Езерская. Какая, нахрен, Езерская? Ответственным секретарем в нашей районной газете "Маяк" (между прочим, самой успешной в области, благодаря всё тем же соцсетям, будь они неладны) была Виктория Якимович, интеллигентная женщина возраста постбальзаковского, а не какая-то Езерская с загорелыми ногами!
Дверь, захлопнутая Ариной Петровной, грохнула, на пол упал кусочек штукатурки. Штукатурки? Мой кабинет, обитель отдела городской жизни, был обклеен довольно дурацкими однотонными салатовыми обоями, и натяжные потолки установили давно, еще до первого моего контракта в редакции… Это, черт его дери, был НЕ МОЙ КАБИНЕТ и НЕ МОЯ РЕДАКЦИЯ!
Я обхватил голову руками и аж подпрыгнул — на голове моей буйным цветом колосились приличной длины волнистые волосы! После коньяка это стало вторым тревожным звоночком: я всегда стригся коротко, чтобы не заморачиваться с прическами и шампунями… А тут — такая шевелюра!
Глаза мои широко раскрылись и, наконец, осознание всей невероятности ситуации, в которой я оказался, пришло полной мерой. Или это была дурацкая шутка, типа розыгрышей от какого-то телеканала или крутого блогера, или я сбрендил. Отодвинув мерзко скрипнувший неудобный стул (и где мое замечательное мягкое компьютерное кресло?), подошел к зеркалу, отметив на ходу, что наряжен в ненавистные брюки со стрелками, тенниску и лакированные штиблеты (дичь какая). В этих клятых штиблетах ноги распухли и ныли нещадно.
Зеркало висело на том же месте, и шкафы стояли там же, только выглядело всё так, как будто обстановку перенесли сюда из квартиры моей бабушки. "ПДО, — мелькнуло в голове. — Дубровицкие предприятия деревообработки. Фанерный цех, завод ДСП, мебельная фабрика. Мебель — наша, дубровицкая".
Да и хрен бы с ней, с мебелью! Из зеркала на меня смотрел молодой мужчина — крепкий, широкоплечий, высокий, с чуть грубоватыми, рублеными чертами лица, пышной каштановой шевелюрой, неопрятной щетиной и опухшими глазами. Не красавчик — но в целом парень видный. Он и в семьдесят был мужиком что надо. И звали его Герман Викторович Белозор.
Говорят, во сне человек не может отражаться в зеркалах и читать книги
