Гимназистка (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна

— Агата Михайловна, — чуть поморщился Владимир Викентьевич, — сообщите в управление, что Елизавета Дмитриевна очнулась. Они просили сразу с ними связаться.

Медсестра кивнула и пошла к двери, а я с удивлением обнаружила, что юбка у форменного платья не только длинная, но наверняка еще и с подъюбником: слишком пышной она казалась, хотя само платье не производило впечатление праздничного. Но тут я сообразила, что думать мне нужно совсем не о форменной одежде в этом заведении.

— Управление? — я перевела вопросительный взгляд на целителя.

— Сыскное управление, — пояснил он. — Видите ли, Елизавета Дмитриевна, они хотели вас допросить.

— Я совершила что-то нехорошее? — испугалась я до холодной испарины, сразу представив, как меня, без признаков сознания, находят с окровавленным ножом в руке рядом с мертвым телом.

— Вы не помните? — он прищурился. — Вы, Елизавета Дмитриевна, сядьте, если уж лежать не хотите.

Я помотала головой, чувствуя там непривычную тяжесть. Кажется, раньше у меня не было столько волос. Или было? На краешек кровати я все же присела, чтобы не упасть, если слова Владимира Викентьевича окажутся слишком неожиданными.

— Я вообще не помню, что было до того, как я здесь очнулась. Совсем ничего не помню.

— Агата Михайловна сказала, что вы не помните даже своего имени.

— Не помню.

— Елизавета Дмитриевна…

— Я точно не Елизавета Дмитриевна.

Он взял меня за руку и место соединения опять осветилось зеленым. Да что за чертовщина здесь творится? Это все совершенно ненормально. Но заволноваться я не успела: пришло странное спокойствие, явно неестественного происхождения, поскольку помрачнением мозгов не сопровождалось. Наверняка Владимир Викентьевич поспособствовал. Я взглянула на него внимательнее. Обычный дедушка, ничем не примечательный. Но способности у него не обычные. Непонятные способности, пугающие.

— Пока вы не вспомнили, давайте пользоваться привычным Елизавета Дмитриевна, — миролюбиво предложил он. — Должны же мы к вам как-то обращаться?

— Вы так и не ответили, зачем я сыскному управлению. Я кого-то убила? — бухнула я, сразу желая определенности.

Врач, нет, целитель помялся, явно не горя желанием отвечать, спросил:

— Вы считаете, Елизавета Дмитриевна, что могли кого-то убить?

— Нет, — в ужасе помотала я головой. — Но я совсем ничего не помню. Ничегошеньки.

Я всхлипнула, он прикоснулся к моей руке, вздохнул. Опять зеленое свечение — и рыдать резко расхотелось.

— Вы никого не убивали, Елизавета Дмитриевна. Покушение было на вас и вашу маму.

— Мою маму?

— Увы, ее спасти не удалось. Когда соседи вызвали полицию, она была уже окончательно мертва. — Он виновато посмотрел. — Поверьте, Елизавета Дмитриевна, если бы это было в моих силах, я бы ее спас.

Я кивнула, соглашаясь с его словами. Почему-то целителю было необычайно важно, чтобы я поверила: он сделал все, что мог. При словах о том, что моя мама умерла, в груди ничего не шелохнулось, никакого образа не появилось перед глазами. Я не помнила ее так же, как и всего остального. Возможно, потом, когда я все вспомню, осознание утраты накроет меня с головой, но сейчас это всего лишь смерть человека, которого я не знала.

— Я ее не помню. Я совсем никого не помню. И ничего. Совершенно.

— Такое бывает. — Он участливо похлопал по моей руке. — Организм сам отгораживается от шока. Возможно, для вас это и к лучшему.

— Не к лучшему. Лучше помнить все и всех, — возразила я. — Вы говорите, на меня покушались, но я не знаю ни кто, ни из-за чего.

— Здравое размышление, — мне показалось, что Владимир Викентьевич заколебался, не зная, уступить ли или это не пойдет на пользу моему состоянию. — Но вы пока слишком слабы, чтобы забивать себе голову подобным.

Возможно, он бы еще долго упорствовал, но тут в палату в сопровождении Агаты Михайловны вошел еще одни… врач? Целитель? Темноволосый, кругленький, как колобок на ножках, в халате, при взгляде на который в голову пришло выражение «чехол для танка». И пер он так же напролом, как танк. Подскочил к кровати, не здороваясь, цапнул меня за руку, которую отобрать оказалось не так просто и которую почти тут же окутало зеленое сияние, и заговорил, чуть картавя и протягивая гласные:

— Агата Михайловна говорит, здесь работа по моему профилю? Барышня, не дергайтесь, вы мешаете проводить диагностику.

— Да, по вашему, — неохотно ответил Владимир Викентьевич. — Елизавета Дмитриевна не помнит ни себя, ни окружающих. Но я не уверен, что для нее это не благо.

Они с Агатой Михайловной переглянулись этак понимающе, отчего мне еще сильнее захотелось вспомнить хоть что-то.

— Разумеется, благо, — возмутился пришедший. — Лучше помнить все, чем мучиться от незнания, не так ли, барышня?

— Конечно.

Я оживилась. Подозреваю, что профиль этого целителя — возвращать утраченные воспоминания. А это именно то, что мне сейчас жизненно необходимо. Но радовалась я ровно до того момента, как его руки засветились подозрительным фиолетовым. К зеленому я уже почти привыкла и поняла, что этот цвет несет исцеление, а вот фиолетовый — не уверена. Руку я выдернула.

— Что случилось? — удивился целитель.

— Мне не нравится цвет. Фиолетовый — слишком тревожный.

— Обычный цвет для работы с менталом. Привычные целительские сейчас бессильны. Не волнуйтесь, барышня, не наврежу и обещаю лишнего не смотреть, — он хохотнул так, что колыхнулся всем туловищем, но тут же посерьезнел и спросил: — Постойте, вы видите цвет?

— Видит, — вместо меня ответил Владимир Викентьевич. — Это тем более странно, что в ее карте указан весьма низкий уровень, только для базовых заклинаний.

— Сильные потрясения иной раз вызывают непредсказуемый скачок. Непременно нужно будет измерить заново. Ну-с, барышня, успокоились? Продолжим?

Не дожидаясь моего ответа, он опять ухватил меня за руку, мягко, но уверенно, вызвал неприятное фиолетовое свечение и прикрыл глаза. Видно, чтобы сосредоточиться. Прикрыла глаза и я, но отнюдь не пытаясь что-то вспомнить, просто собственная рука в этом свете выглядела пугающе неживой, а она и без того казалась чужой. Внезапно пришло в голову, что я понятия не имею, как выгляжу и сколько мне лет. И это было куда страшнее, чем то, что творил второй целитель.

А он точно что-то творил. Каша в голове колыхалась, мерзко булькая, но не выпуская из себя никаких воспоминаний. Почему-то опять всплыло имя «Светка», не принеся с собой никакой картинки, но зато захватив дополнительное слово-ассоциацию «договор».

— Потрясающе! — неожиданно восторженно сказал целитель. — Полное стирание личности! Я с таким сталкиваюсь впервые. Похоже, Владимир Викентьевич, душа слишком долго пробыла в отрыве от тела, нарушились точки привязки — и вот результат. Нет, случай не единственный, но настолько редкий, что я и читал только о двух, и то — давнишних. А здесь еще и все базовые навыки сохранены. — Он радостно потер руки этаким моющим движением, потом поднес щепоть ко рту и причмокнул. — Какой вкусный материал для статьи. Потрясающе!

— И что же здесь потрясающего? — проворчал Владимир Викентьевич. — Разумеется, кроме того, что вы получили материал для статьи?

— Как это? А развитие личности? Пойдет ли оно по тому же пути или что изменится? Барышня, ваша жизнь сейчас как чистый лист: что напишите, то и будет.

В открытой двери появился новый персонаж: мужчина в на редкость старомодном костюме-тройке. Уверена, таких не носил даже мой дедушка. Вошедшему это не мешало иметь весьма высокомерный вид. Впрочем, смешной головной убор — память услужливо подсказала название «котелок» — он снял сразу же, как вошел.

— Господин Звягинцев, могу я побеседовать с вашей пациенткой?

Это был не вопрос, требование, так что я сразу поняла, что появился представитель того самого управления, в которое должна была сообщить медсестра. Быстро они собрались.

— Можете, — не без ехидства ответил целитель, — но она вам ничего не скажет. Видите ли, любезнейший, у Елизаветы Дмитриевны наблюдаются проблемы с памятью. И не просто проблемы, а полное стирание личности. Она не помнит ничего из того, что с ней было до попадания сюда.