Мария Галина - В плавнях
- Вот выдумщица, - сказал он уже по-доброму.
- И ничего я не выдумщица. - Она отбросила со лба русую прядку.- Мир чудесный. Дивный. И русалки есть, и навки в лесу. А в плавнях дальше есть островок, на нем живут зеленые люди.
- Совсем зеленые?
- Совсем. Как трава.
- И ты их видела?
- Да. - Она важно кивнула головой. - Они иногда приплывают сюда на лодках.
- И давно они тут живут? - спросил он лениво.
- Давно… Еще при бабке моей бабки поселились. Или раньше.
- Может, они прилетели к нам с Марса или с Венеры? Товарищ Богданов утверждает, что на других планетах могут жить люди, подобные нам.
- Они ж зеленые!
- Цвет кожи для коммуниста не имеет значения.
- Они из-под земли вышли. - Она сорвала травинку и стала ее грызть.- Из-под горы. Там, далеко, за рекой есть гора, а в ней такие ходы.
- Тоннели?
- Тонули? Нет, приплыли на лодках.
- Смешно, - сказал он. - Хотел бы я на них посмотреть.
- Так посмотришь. Они на Покрова обычаем приезжают. За яблоками и медом. У них не водятся пчелы. И яблони не растут.
А вечером, когда закат лег красным на беленые стены хаты, пришли еще тихие люди. Мужчина, женщина и двое детей. Мальчики. Мужчина держал женщину за руку, и мальчики, бледные и серьезные, держались за руки. Младшему было лет семь. У них были сбитые босые ноги. У женщины запылился подол серого городского платья.
- Нам говорили, - сказал мужчина, - вы перевозите на другой берег.
Батя молча кивнул.
Мужчина, бледный, с тонкой талией и широкими плечами, полез в карман городского сюртука и достал часы на цепочке. Последние солнечные лучи играли на желтой крышечке.
- Вот. Больше у нас ничего нет.
- Ой, бедные, - сказала мама, стоя в дверях. - Вот намучились.
Но в дом она их не позвала. Мама никогда не звала тихих людей в дом, потому что по ним ползали насекомые, которые гложут человека в войну и разруху.
Поэтому она вынесла им кружку молока и теплую краюху хлеба, и женщина сидела на бревнах и смотрела, как пьют мальчики, по очереди, передавая друг другу кружку руками в цыпках. У женщины светлые тонкие волосы стояли вокруг головы нежным нимбом, позолоченные закатом. Янка видела, что женщине тоже хочется молока, но она ждет, когда напьются мальчики, а другую кружку мама не вынесла. Тем, кто приходил вечером, она выносила только одну кружку, всегда одну и ту же.
Вышел из сарая Никодим, привалился плечом к стене, поглядел мрачно. Потом сказал с вызовом:
- Здравствуйте, товарищи.
- Мы тебе не товарищи, мерзавец, - тихо сказал мужчина, разглядев накинутую на плечи кожаную куртку, на которую Янка поставила заплатку.
У мужчины натянулась кожа на скулах и обозначились сжатые челюсти, и он сделал какое-то короткое движение, словно хотел укусить.
- Вы… - сказал Никодим и тоже стал белым с голубизной, как стена хаты, - буржуазные недобитки, вы… Да я таких…
Он шагнул к мужчине, словно намереваясь ударить, но пошатнулся, оперся об угол сарая, и на рубахе у него стало расползаться свежее алое пятно.
- Господи, и здесь, - то ли всхлипнула, то ли рассмеялась женщина.
- Не звертайте уваги, - вмешалась Янка. - Он же малахольный… видите, рука прострелена.
- Лучше бы у него была прострелена голова, - сказал мужчина. Он тоже отвел руку для удара, и сейчас, когда Янка схватила его за рукав, брезгливо стряхнул ее пальцы.
Она подошла к Никодиму и, чуть толкнув его за плечи, сказала:
- Не твое дило. - И обернулась к мальчикам, наблюдавшим за ней исподлобья: - Пойдемте… пошукаем яйца. Хотите яйца?
Они дали увести себя, а когда вернулись, то у Янки в фартуке было несколько коричневых яиц с налипшим куриным пометом. Она переложила их в лукошко и протянула женщине:
- Вот… Возьмите… Хлопчикам.
- Спасибо, - сказала женщина, но как-то устало и безразлично, словно из вежливости.
А Никодим, белея рубашкой в глубине сарая, крикнул:
- Кого ты кормишь, Яна? Подумай только, кого ты кормишь?
- То ж человек, как и ты! - крикнула она в темноту.
Пришел отец, держа на плече весла, коротко бросил:
- Собирайтесь.
И мальчики опять взяли друг друга за руки. А мужчина подошел к двери сарая и сказал:
- Я вас ненавижу. Сейчас мы уедем навсегда, но я вас ненавижу. Вы разрушили мой дом. Вы сожгли мою библиотеку.
- Это пролетарское возмездие, - угрюмо отозвался Никодим из тьмы сарая.
Янка подумала, что ему, наверное, очень плохо и он держится из последних сил, чтобы не уронить себя в глазах чужака.
- Вы, простите, кто по профессии?
- Наборщик. Не ваше дело.
- Как же вы допускаете, чтобы горели книги?
- Ваши книги нам не нужны, - сказал Никодим.
- А что вам нужно? Дикость? Чтобы озверевшие орды громили библиотеки?
- Новый человек напишет новые книги, - убежденно сказал Никодим.
- Вы идете або ж нет, господа хорошие? - спросил отец зло и затоптал цигарку сапогом.
Мужчина пожал плечами, взял женщину за руку, и они пошли к берегу. На сгибе свободной руки женщина несла корзинку с яйцами, и Янка подумала, что они, наверное, съедят их сырыми, выпьют, как только окажутся в лодке, потому что были голодны и слабы, но не хотели и не могли есть тут, на пороге ее, Янкиного, дома…
Туман сгустился и плавал у самой воды космами, и плеск весел то пропадал, то, казалось, доносился совсем рядом.
Отец вернулся поздно ночью, и Янка слышала, как он кряхтит и ворочается, а потом встает с кровати, снимает со стены рушницу. И выходит, даже не сунув ноги в сапоги.
Как была, босоногая, в рубахе, она кинулась за ним.
На окоеме вставало багряное зарево, самой луны еще не было видно, и казалось, там, далеко, горит в огне незнакомый город. Вербы жалобно качали лохматыми головами, и летучая мышь нырнула в воздухе, чуть не задев Янку своим крылом. Янка в испуге присела: летучая мышь любит белое и может упасть на рубаху да так и повиснуть вниз головой, зацепившись коготками, а еще - вцепиться в волосы…
Отец стоял на крыльце и курил, а потом затоптал цигарку и двинулся к сараю.
Янка выскочила из темноты, упала ему на грудь.
- Не пущу! - прошептала она.
- Ну и дура, - сказал он грубо, оттолкнув ее так, что она села в мокрую траву. - Вы, девки, известно чем думаете (он сказал дурное слово). А если придут его люди и он нас выдаст? Они всех нас поубивают. И тебя тоже.
Она внутренним взором увидела ясное лицо Никодима, светлые его глаза.
- Его нельзя убивать, - сказала она убежденно. - Он же как ребенок. Всему верит.
- Мы живем тихо, - сказал отец. - Нам их городские суперечки ни к чему.
- Погоди, батя, - сказала она умоляюще. - А давай я его завтра на остров отвезу? На Заячий остров? А?
- Да зачем он тебе, девка? - удивился отец. Задумался. - Женихов у нас мало, вот что. Парней забрили всех, с германцем воевать… а где они, где тот германец, кто знает? Ладно. Бери лодку, только чтоб обратно в целости. И смотри, утонешь - шею сверну!
- Не утону, батя, - сказала она благодарно. - Не тревожься, не утону…
- Куда мы плывем? - удивился Никодим, когда они садились в лодку и она ставила на дно корзину с едой и жбан с квасом. - Рыбачить? Тогда где удочки?
- Рыбачат сетью, дурачок, - сказала она, подоткнув подол и сталкивая лодку в воду; меж пальцами босых ног продавливался жирный ил. - Или вершой. Удочки - это господская забава. Таких простых вещей не знаешь.
- Тогда зачем?
- Ты ж хотел к зеленым людям.
- Опять за свое, выдумщица?
Плечо его было перетянуто чистым холстом, рука на перевязи, и грести ей приходилось самой. Она налегла на весла.
Никодим выглядел поздоровевшим, щеки его покрыл слабый румянец, волосы растрепались. Он свесил здоровую руку за борт, пропуская меж пальцев воду.
- Как на маевку прямо, - сказал он смущенно.
- Чего?
- Ну, мы с товарищами… обычно брали корзины с едой, собирались в роще за городом… пели революционные песни, разговаривали, кто- нибудь выступал… Обязательно что-то красное надо. Красный бант или косынка, если, ну, товарищи девушки.
- Как, и девчата тоже? - поинтересовалась она.
- Конечно. Женщина во всем равна мужчине.
- У нас тоже надевают что-нибудь красное, - сказала она. - Только не в мае, а в марте. Мартовички. Красная ленточка и белая ленточка, и прикалывают к платью.
- Белое - не наш цвет, - сказал он строго.
Солнце нагревало воду, и над поверхностью плыла еле заметная дымка, отчего вода казалась тяжелой, будто масляной. По глади бегали, растопырив все свои ножки, водомерки. Стрекозы-стрелки, бирюзовые, как ее колечко, носились над водой, а с той ее стороны, с изнанки, висела вниз головой улитка-прудовик. Было очень тихо, только весла хлюпали, и капли обрывались с весла в воду - плюх… плюх…
- Как тихо, - сказал он, и голос подпрыгнул над водой, как мячик.- А я думал, тут лягушки кричат.
- Лягушки? - удивилась она. - Они больше весной…
Мимо плыли островки плавника, гнилой камыш и щепки, река раздваивалась на рукава, расходилась, огибая заросли ивняка, и снова смыкалась.
