Петр Донцов - Николай I - Попаданец
Мой брат Александр, став императором, стал так же и главой семьи, заменив младшим Николаю и Михаилу отца. Будучи занятым государственными делами и армией во время непрерывных Наполеоновских войн, он редко навещал нас. Поэтому так сложилось, что единственным близким человеком в семье, мне был Михаил. Александр был человеком скрытным и непостоянным. Он, то увлекался масонством, то православием. То приветствовал либеральные идеи, то проводил консервативную политику. Мне казалось позже, когда я узнал его получше, что он разочаровался в либеральных идеях и возможности их реализации в тогдашних российских реалиях. По окончании войны он казался мне усталым и разочарованным. Но не буду забегать вперед.
Глава 3
В этот ясный и морозный день звуки разносились далеко по округе. Густая и нестройная толпа скопилась на берегу реки, но лишь немногие из них смогли пробиться к двум понтонным мостам, построенным через реку. Сверху, где располагался полк Огюста Клермона, толпа походила на ручей набирающий силу, который вот-вот прорвет плотину. Несмотря на огромную толпу, заполнившую все пространство до горизонта, было довольно тихо. Были отчетливо слышны ругательства и окрики солдат охранявших переправу, да визг пил и стук топоров саперов, которые по грудь в воде, среди редких льдин, неустанно чинили расшатавшиеся опоры мостов.
Полк Огюста расположился на одной из возвышенностей, расположенной юго-восточнее переправы, и должен был прикрывать мост, в случае появления русских. Огюст, как и его однополчане понимал, что шансов выжить у них почти нет, потому как большинство способных держать ружье солдат сейчас переходят через мост, а гвардия уже перешла. Так что в случае появления русских, они должны были надеяться на себя и на те куцые батареи, что успели переправить на противоположный берег.
— Чертов мороз, — сказал сидевший с ним рядом капрал Удэ. Он был матерый вояка, этот Удэ, прошедший не одну компанию. Но теперь вместо бравого капрала-великана, на Огюста смотрел осунувшийся и оборванный нищий, со слезящимися от холода глазами и красным шелушащимся носом. Не то, чтобы такой холод нельзя пережить. Но месяц бесконечных переходов, без крыши на ночлег и со скудеющим рационом, когда дождь льет за шкирку, а ночью мягкий снег так обманчиво покоен, и закаленный ветеран может дать дуба. Первыми начали падать лошади, а за ними и люди. Их нынешний полк собрали с бору по сосенке из поредевших дивизий Великой Армии, но с Удэ, Огюст был знаком c начала компании, когда они оба служили под командованием маршала Виктора.
На реплику Удэ Огюст ничего ни ответил.
— Что говорит капитан? — спросил Удэ. Огюст пожал плечами и ответил:
— Оставаться здесь, пока все не пройдут. Удэ нахмурился:
— Половина и так здесь останутся, — сказал он, указывая вниз на толпу, скопившуюся у моста. Он был прав. Люди сидели у редких костров, пытаясь хоть как то согреться. Многие приваливались к телегам или к своим товарищам пытаясь обмануть холод. Апатия, предвестница смерти витала в воздухе. Вдруг, издалека, раздались звуки выстрелов.
— Началось, — мрачно заметил Удэ. Он выхватил свое ружье из пирамиды и побежал в колонну, которая строилась вокруг капитана Ожерона. Судя по отдаленному гулу, это были казаки или регулярная конница, а их лучше встречать в каре. В рассыпном строю против них много не навоюешь.
Люди внизу зашевелились, раздались крики, плач. В скорости появились несколько всадников, которые подскакали к палатке полковника. Оказалось, что передовые части русских, из армии адмирала Чичагова, находятся в двух милях от переправы. На подходе к мостам началось столпотворение. Все пришло в движение и охранявшие переправу солдаты и кирасиры с трудом сдерживали этот натиск. Началась давка.
На соседнем пригорке показалась линия всадников. Гул копыт нарастал, и оголенные клинки поблескивали на тусклом зимнем солнце. Огюст оглянулся назад в сторону ставшей столь далекой переправы и последнее, что он увидел перед боем, был слегка припорошенный снегом возок императора, пересекающий мост на запад. А гул копыт все нарастал.
Глава 4
Рождество 1812 года я отмечал в Петербурге. Столица гудела Рождественскими балами. Настроение было приподнятое. Бонапарт покинул Россию и на глазах у изумленной Европы, непобедимый доселе полководец фактически бежал, а его армия не существовала более.
Двадцать пятого декабря, Александр издал манифест об окончании Отечественной войны. В манифесте предписывалось ежегодно, на Рождество, отмечать День Победы[1]. Прочитав манифест, я сначала был в шоке, ибо это очень походило на столь знакомый мне День Победы — 9 мая, который тоже праздновался в честь окончания Отечественной войны. И вообще, очень многое из происходящих событий напоминало мне о другой Отечественной войне — войне с немцами. В обоих случаях Россия воевала с завоевателем, покорившем большинство Европы, и в обоих случаях сначала никто не сомневался в поражении России, ибо захватчики доходили до Москвы. Но, как и сто тридцать лет спустя, страна выстояла, попросту поглотив орды завоевателей. Кстати, единственным европейским союзником в обеих войнах была Англия. И наконец, в обоих случаях, русская армия, наученная кровавым опытом, превратилась в грозную силу и жандарма Европы.
Под Рождество я впервые увидел старших братьев. Александр, будучи занят военными делами к нам не наведывался и, указывая на тревожные времена, настаивал, чтобы мы оставались в Гатчине. Впрочем, это было к лучшему. Тот месяц, что я провел в этом мире не прошел даром. Несмотря на память реципиента, мое поведение могло выдать меня. Не так уж это и легко, 32 летнему мужику попасть в тело 16 летнего пацана царских кровей и вести себя естественно. Добавьте 200 лет разницы во времени и понятиях, и вы поймете, что это практически невозможно. Ведь даже если я помнил, с кем я разговариваю, я не знал, что и как говорить. А жесты? Ведь разница в характере и темпераменте влияла на мою жестикуляцию. Да и к телу реципиента надо было привыкать. Разный возраст, рост, мускулы лица, звук голоса. Пришлось взвешивать каждое слово, делать физические упражнения и гримасничать, чтобы привыкнуть к новой оболочке. Мне очень помогло общее состояние тревоги и напряжения. Окружающие были более рассеяны, да и я мог ссылаться на обстоятельства, или уводить разговор на новости из армии.
На этой веренице торжеств, я успел познакомиться со всеми мало-мальски значимыми сановниками Империи. В первый раз я немного нервничал, но дальше все пошло как по маслу. Разговоры были в основном стандартными: о победе русского оружия, о мудрости моего брата, не желавшего вести переговоры с Наполеоном и о прекрасном бале, на котором мы сейчас находимся. Более старые из придворных, позволяли себе сказать, насколько я вырос и возмужал. Поэтому, поднаторев в светских беседах на первом балу, на остальных я чувствовал себя более уверенно, сводя беседу к знакомым штампам.
Вдобавок, я все еще был подростком, одним из великих князей, но не наследником престола, коим считался Константин. Поэтому никакой величины я собой не представлял, и от меня никто не ожидал откровений на военные или политические темы. Разговоры со мной вели в основном из вежливости, стараясь побыстрее переместиться к более значимым персонам, в первую очередь к моему старшему брату. Все это было мне на руку. Ибо позволяло воочию познакомиться со всеми значимыми фигурами в империи не подставляясь.
Из сверстников на балах присутствовали множество княжеских и графских фамилий. С ними мне было не особенно интересно, так как настоящий я был уже взрослым дядей, и переживания подростков меня особенно не волновали. Впрочем, большинство моих сверстников было более озабоченно противоположным полом или военной службой, что было вполне понятно, ибо балы зачастую служили трамплином для социального или карьерного роста. Так как на них у молодых людей имелась отличная возможность присмотреть себе невесту и быль представленным сильным мира сего. Да и их родители не сидели на месте, пытаясь всячески продвинуть свое чадо.
Первого января 1813 года в Петербурге служили молебен по случаю избавления России от иноплеменного нашествия. Перед тем как отправится в Казанский собор, Анна, моя сестра вручила мне выигранный рубль. В сентябре, когда пала Москва, и когда казалось, что война проиграна, я, то есть Николай, заявил что до начала 1813 в России не останется ни одного неприятеля. И вот теперь она вручила мне выигранную монетку.
— Помнишь? — улыбнулась она.
— Помню, — я тоже улыбнулся и бережно спрятал монетку за галстук.
Битва при Березине являлась окончательным разгромом Великой Армии. Французы потеряли около 30 тысяч убитыми, раненными и пленными. И хотя как оказалось впоследствии, на других направлениях французы и их союзники пострадали меньше, и часть из них избежала плена, тем не менее, из 600 тысячной армии Наполеона вернулись назад порядка 70 тысяч деморализованных солдат. Это сразу изменило европейский пасьянс. Было ясно, что недавние союзники повернуться против Наполеона и по весне война разгорится с новой силой.
