Александр Столбиков - Новый Мир

По правде сказать, он уже немного сожалел о своей решимости, побаливали натруженные за неделю непрерывной ходьбы ноги — такси он не брал из принципа, желая прикоснуться к живой жизни, почувствовать ее, обонять и слышать вживую, а не через стекло экипажа. Самую малость покалывало в груди, предупреждая о том, что хозяин был непозволительно беспечен. Но Мартин продолжал бодро отмерять шаги. Довольно скоро он согрелся, движение разогнало кровь и ободрило уставшие ноги. Теперь усталость чувствовалась не так сильно, уступив место интересу.

Главный проспект проходил через весь город, вдоль Волги, прерываясь тремя центральными площадями. Сейчас он спускался от крайней северной к Дворцу культуры Сталинградского Завода Тяжелой Гусеничной Техники. Мартина удивляло феноменально малое количество частного автотранспорта на улицах даже больших городов Союза. Он объездил всю Америку, посетил большинство европейских стран, бывал в открытой японской зоне и даже в Китае. Но только в СССР при общем очень оживленном движении было так мало личных автомобилей и так много общественного транспорта. Огромные здания по обе стороны проспекта были схожи с подобными за границей, но они казались непривычно темными, лишенными моря искусственного света, затопляющего города индустриальных столиц с приходом заката. Не было также привычного Мартину безумного многоцветия сонмищ ресторанов и прочих злачных мест. В основном небольшие кафе, работавшие самое позднее до полуночи и ни минутой дольше. В любой другой стране мира город такого уровня давно захлебывался бы от транспортного коллапса, здесь же все было как-то… патриархально.

Два километра он прошел менее чем за час, что для его возраста было совсем неплохо. Окончательно стемнело, уличные фонари освещали путь неярким, теплым светом, опять же непохожим на мертвенный свет новомодной выдумки — галогенных ламп.

Если Площадь Славы была почти пуста, то по мере продвижения к центру города ему встречалось все больше прохожих. От отдельных встречных до больших групп по десятку и более граждан. Мартин неплохо знал русский, бегло читал, в том числе и техническую литературу, но быстрый разговорный понимал через слово. Впрочем, и так было ясно, что говорят в основном о выставке, еще предвкушая событие или уже делясь впечатлениями. Многие уже побывали там, многие лишь собирались — в отличие от обычных мероприятий это работало допоздна. Мнения были в основном самые благожелательные, и решимость Мартина эффектно завершить свою одиссею в СССР только укрепилась.

Людей становилось все больше, теперь это была уже толпа, многолюдная, веселая и праздничная. В основном молодежь, но было много и людей преклонного возраста, как он. Стариков, поправил он себя, таких же стариков, как я.

На Мартина обращали внимание, вежливое и не слишком настойчивое, но ощутимое. Он и в самом деле выделялся из толпы, как любой иностранец в чужой стране. Он был чужероден, и это проглядывало во всем — в одежде, походке, даже выражении лица. На мгновение австралиец даже застеснялся неведомо чего и заколебался. Но, отбросив колебания, он решительно шагнул через перекресток к огромному почти античному дворцу, снежно-белому, окаймленному ребристыми колоннами, ярко освещенному изнутри и подсвеченному замаскированными прожекторами снаружи.

Здесь, у дворца, толпа сгустилась, и, поднимаясь по громадной лестнице, он с трудом пробирался через шумное и радостное сборище, стараясь не сильно толкаться и вежливо, но кратко извиняясь, когда это все же происходило. Полноводный людской поток внес его прямо в зал, такой же белый, как и все здание, с рядом многоярусных люстр под высоченными потолками и красными ковровыми дорожками под ногами.

Запыхавшись от умеренной давки, Мартин поспешил шагнуть в сторону, выбиваясь из общего движения, чтобы немного передохнуть и осмотреться.

Да, это была определенно Выставка. С большой буквы. Изнутри первый этаж дворца, отведенный под нее, представлял собой двойной основной зал, разделенный на две неравные части рядом все тех же колонн, и серию относительно небольших помещений по периметру с большими проходами и тяжелыми портьерами. Белый цвет и яркое освещение увеличивали и без того немалые пространства до полной безразмерности. И везде были картины. От огромных полотен многометровых масштабов до небольших карандашных зарисовок едва ли не на тетрадных листах.

Среди людского многообразия выделялась весьма занимательная пара, против воли взгляд Мартина вновь и вновь возвращался к двум людям, неспешно шествующим через зал. Старик и маленький мальчик, не старше восьми-десяти лет, дед и внук, как немедленно окрестил их австралиец. Высоченный, не менее метра восьмидесяти, старик был худощав и строен. Некрасивый крючковатый нос, очень тонкие губы, очень резкие и глубокие морщины — он поражал осанкой и величавостью движений. Так стареют очень здоровые или очень спортивные люди, почти не теряя осанку и грацию. Длинные волосы, спускавшиеся до плеч, поседели почти до прозрачности. Правая рука, неестественно вывернутая безвольно висела, чуть покачиваясь в такт ходьбе, контрастируя с уверенными и четкими движениями. Мартин на мгновение ощутил укол зависти, старик был явно не моложе его самого, но австралиец был уверен, что выглядит куда менее благородно.

Если старик походил на высохший от возраста, но еще крепкий и высокий ствол, то семенивший рядом ребенок, несомненно, был как одуванчик. Высокий, худенький, подвижный. С копной очень светлых, почти белых волос. Он то вертелся юлой возле очередного полотна, то нетерпеливо дергал деда за рукав, что-то требовательно спрашивая.

Против воли Мартин залюбовался этой странной и такой необычной парой. Легкая печаль уколола сердце. Его собственные дети давно покинули дом, теперь они жили на другой стороне света и лишь к Рождеству приезжали навестить старого вдовца. А внуков ему, видимо, уже не дождаться…

Венцом и центральной точкой общей экспозиции было, несомненно, огромное полотно, едва ли не во всю стену. Два огромных корабля параллельными курсами мчались сквозь бурные волны и столбы разрывов, клочья пены мешались с туманом, призрачной пеленой скрадывая мелкие детали. Жерла орудий извергали длиннейшие столбы пламени, на обоих монстрах занялись пожары. Чтобы у зрителей не возникало сомнений, особо тщательно были выписаны реющие флаги — трехцветный ГДР и американская версия «Юнион Джека».

Без всяких вариантов — здесь изображался знаменитый бой «Тельмана» и «Нью Худа». Полотно собрало больше всего зрителей, но Мартин обошел его стороной, усмехаясь в усы. Мальчишка-одуванчик намертво прилип к полотну, непрерывно перемещаясь, оглядывая то отдельные фрагменты, то все в целом, снова и снова что-то возбужденно повторяя спутнику. Старик кратко, с легкой улыбкой отвечал. Мартин перехватил его взгляд и прочел в них отражение собственного добродушного знания. Дед, несомненно, знал, что в том знаменитом побоище флотов Нового Мира и «TF57» Соединенных Штатов броненосные гиганты не сближались более чем на десять километров, обмениваясь залпами с помощью артиллерийских радаров.

Они встретились взглядами и против воли одновременно улыбнулись, подобно старым знакомым, а затем разошлись.

«Кто ты, — думал Мартин. — Пилот? Очень похоже. Военный моряк? Возможно. В любом случае — военный, причем не кабинетный». Еще минуту-другую он размышлял над предположением. А затем новые впечатления вытеснили все мысли о неожиданной встрече.

Мартин избегал больших полотен, собиравших толпы зрителей, его интересовали дальние углы и маленькие образцы. Большинство из них также представляли официоз во множестве ипостасей, зеркальное отражение событий, хорошо знакомых Мартину по аналогам с другой стороны занавеса. Искусство условно и советское понимание пропаганды мало чем отличалось от хорошо знакомых Мартину родных образцов. Прямо голливудский «Fire Wings», только нет прорыва «Четырех D» и очень много «Спирали Кудрявцев-Рунге».

И все же время от времени, даже нередко, он находил крупицы настоящей истории. Маленькие зарисовки на вырванных тетрадных листках, вытертые карандашные наброски, поблекшие от времени скверные краски военных времен, смятые и трогательно разглаженные листы желтой бумаги… К чести организаторов, они старались выдержать примерно равные пропорции, и махрово-пропагандистские полотнища необъятных размеров соседствовали с настоящей «окопной» живописью, зачастую неловкой и наивно-простой — помутневшими от времени зеркалами, отражавшими осколки прошлого.

За час с небольшим Мартин обошел почти всю выставку. Он увидел все, что хотел, и время не было потрачено зря. Оставалось только купить большой альбом репродукций, что продавались в киоске у входа и отправляться в гостиницу, предвкушая завтрашнюю боль в натруженных ногах. Толпа редела, время близилось к десяти — пора закрытия. Зрители тянулись к выходу, обмениваясь впечатлениями. Пользуясь моментом, Мартин на минуту присел на небольшой стульчик рядом с большой полуопущенной портьерой, собираясь с силами для последнего броска. Проходившая мимо служительница, суровая дама лет шестидесяти, неодобрительно нахмурилась, но, ничего не сказав, прошла мимо, колыхнув портьеру. За ней обнаружился еще один зал, совсем маленький, с тремя или четырьмя стендами.