Мэрион Брэдли - Туманы Авалона
«Ибо все Боги суть единый Бог», – сказала она мне тогда, как внушала много раз до того, и как сама я вразумляла своих послушниц не раз и не два, и как всякая жрица, что придет мне на смену, повторит снова и снова: «Все Богини – суть единая Богиня, и есть лишь одно Первоначало. Каждому – своя истина, в каждом – свой Бог».
Так что, наверное, правда живет где-то между дорогой в Гластонбери, на остров Монахов, и тропою на Авалон, навеки затерянной в туманах Летней страны.
Но вот вам моя правда: я, Моргейна, расскажу вам все, как знаю, – Моргейна, которую впоследствии прозвали Феей Морганой».
Книга I
ВЛАДЫЧИЦА МАГИИ
Глава 1
Игрейна, супруга герцога Горлойса, выходила на мыс, глядя на море. Всматриваясь в клубящийся туман, она размышляла про себя: ну и как тут угадаешь, когда день сравняется с ночью, чтобы отпраздновать приход Нового года? В этом году весенние шторма разбушевались не на шутку, дни и ночи напролет замок сотрясался от грохота моря, так что ни мужчины, ни женщины глаз сомкнуть не могли и даже гончие псы жалобно поскуливали.
Тинтагель… кое-кто до сих пор верил, что замок воздвигли на скалах с помощью магии. Герцог Горлойс немало потешался над этим: дескать, будь у него хоть малая толика этой самой магии, он бы сделал так, чтобы море не наступало на побережье из месяца в месяц. Вот уже четыре года – с тех самых пор, как Игрейна приехала сюда молодой женою Горлойса – на ее глазах корнуольское море пожирало землю, – добрую, плодородную землю. Длинные гряды черного камня, изрезанные и острые, протянулись, точно жадные руки, от берега в океан. Под лучами солнца он блистал и искрился, небеса и водная гладь сияли так же ярко, как драгоценности, которыми осыпал ее Горлойс в тот день, когда Игрейна призналась мужу, что носит их первого ребенка. Вот только Игрейне они не нравились. Сейчас на ней была лишь подвеска, подаренная ей на Авалоне: лунный камень, что порою отражал сверкающую синеву неба и моря. Но в тумане, как вот сегодня, даже драгоценный кристалл словно померк.
В тумане звук разносился далеко. Игрейне, что смотрела с мыса в сторону большой земли, казалось, будто она слышит цокот копыт лошадей и мулов и перекличку голосов – человеческих голосов – здесь, в отрезанном от всего мира Тинтагеле, где жили лишь козы да овцы, да пастухи с собаками, да еще дамы замка, а при них – несколько прислужниц и стариков для охраны и защиты.
Игрейна развернулась и медленно побрела назад, к замку. Как всегда, молодая женщина чувствовала себя совсем крошечной и ничтожной в тени этих огромных и грозных древних камней в самом конце длинного, уходящего в море мыса. Пастухи твердили, будто замок некогда возвели Древние, обитатели погибших земель Лионесса и Ис; в ясный, погожий день, рассказывали рыбаки, под водой можно разглядеть вдалеке их старинные чертоги. Но Игрейне казалось, что это – лишь каменные утесы, былые холмы и горы, поглощенные наступающим морем, что и ныне глодало скалы в основании замка. Здесь, на краю света, где волны без устали бьют в берег, так просто было поверить в затонувшие земли. Рассказывали об огромной огненной горе где-то далеко на юге, что однажды изрыгнула пламя и уничтожила целый край. Игрейна не знала, правда эти рассказы или нет.
Да, в тумане и впрямь слышались голоса. Вряд ли это свирепые разбойники из-за моря или с дикого побережья Эрин. Давно минули те времена, когда приходилось вздрагивать при каждом подозрительном звуке и шарахаться от любой тени. И это не герцог, ее супруг; он далеко на севере, сражается с саксами бок о бок с Амброзием Аврелианом, Верховным королем Британии; соберись он вернуться, он бы прислал гонца.
Страшиться нечего. Будь всадники настроены враждебно, их бы уже остановили солдаты и стража форта, что выстроен на мысе ближе к большой земле; герцог Горлойс поставил там своих людей охранять его жену и ребенка. Чтобы пробиться мимо них, потребовалась бы целая армия. А кто станет посылать армию против Тинтагеля?
Были времена, без тени горечи вспоминала Игрейна, неспешно вступая в замковый двор, когда она узнала бы загодя, кто едет к замку. Впрочем, теперь мысль эта ее почти не удручала. С тех пор как родилась Моргейна, молодая женщина уже не плакала о доме. А Горлойс неизменно был к ней добр. Терпением и лаской смирил он ее первоначальные страхи и ненависть, осыпал ее драгоценностями и дорогими, добытыми в бою подарками, окружил ее прислужницами и неизменно обращался с ней как с равной – кроме как на военных советах. Могла ли она требовать большего? Впрочем, выбора у нее не было. Дочь Священного острова поступает так, как нужно для блага ее народа: означает ли это смерть на жертвенном алтаре, или потерю девственности в ритуале Великого брака, или замужество, скрепляющее политический союз. Именно такой удел и выпал Игрейне: она стала женой герцога Корнуольского, считающего себя гражданином Рима и живущего по римским обычаям – пусть даже римляне давно покинули Британию.
Игрейна приспустила с плеч плащ; во внутреннем дворе было теплее, пронизывающий ветер туда не задувал. Туман всколыхнулся и растаял, и на мгновение пред нею возникла сотканная из белесого марева фигура: ее сводная сестра Вивиана, Владычица Озера, Владычица Священного острова Авалон.
– Сестра! – Голос ее дрогнул. Игрейна прижала руки к груди, осознав, что вовсе не прокричала эти слова вслух, а лишь прошептала чуть слышно. – Это в самом деле ты?
Вивиана укоризненно глянула на нее. Слова тонули в реве ветра за стенами.
– Ты отказалась от Зрения, Игрейна? По доброй воле?
– Кто, как не ты, назначила мне выйти замуж за Горлойса… – отпарировала Игрейна, больно задетая несправедливым упреком. Образ сестры задрожал, заколыхался, слился с тенями и растаял, словно его и не было. Молодая женщина заморгала: мимолетное видение исчезло. Она поплотнее закуталась в плащ: холод, ледяной холод пронизывал ее насквозь, ведь видение набирало силу, черпая тепло и жизнь ее собственного тела. «А я и не знала, что до сих пор могу видеть вот так… Я была уверена, что этот дар я утратила…» – подумала про себя Игрейна. И неуютно поежилась: отец Колумба сочтет это кознями дьявола, а ей, хочешь не хочешь, придется исповедаться. Здесь, на краю света, священники снисходительны, что правда, то правда; однако видение, да еще такое, в котором отказываешься покаяться, непременно объявят бесовским наваждением.
Игрейна нахмурилась: да, ее навестила сестра – при чем тут, скажите на милость, дьявольские козни? Отец Колумба волен говорить что угодно, хотелось бы верить, что его Бог мудрее, чем он сам. Что, в общем-то, нетрудно, хихикнула про себя Игрейна. Неудивительно, что отец Колумба стал служителем Христа: ни одна школа друидов не приняла бы к себе такого тупицу. А Богу Христу, похоже, дела нет до того, бестолков священник или смышлен, лишь бы умел пролопотать службу, да мало-мальски читать-писать. Сама Игрейна по части книжной учености далеко превосходила отца Колумбу и по-латыни при необходимости изъяснялась не в пример лучше. Однако светочем знания она себя отнюдь не считала: у нее недостало духу постичь сокровенную мудрость Древней религии и углубиться в таинства дальше того предела, что предписан дочери Священного острова. И тем не менее, хотя в любом храме Таинств ее сочли бы невеждой, среди романизированных варваров она вполне могла сойти за образованную даму.
В небольшой комнатушке с окнами, выходящими на внутренний двор, где в ясные дни светило солнце, сидела за прялкой ее младшая сестра, Моргауза. В этой тринадцатилетней девочке, одетой в бесформенное домашнее платье из некрашеной шерсти и старый пропыленный плащ, уже угадывалась будущая женщина. Она неохотно вращала веретено и сматывала неровную нить на вихляющееся мотовило. На полу у огня Моргейна катала старое веретенце вместо мячика, следя, как шероховатый цилиндр выписывает сложные узоры, и подталкивала его пухлым пальчиком то туда, то сюда.
– Ну сколько можно прясть? – пожаловалась Моргауза. – У меня уж все пальцы разболелись! Пряду, пряду, пряду с утра до вечера, прямо как служанка какая-нибудь!
– Любая дама должна уметь прясть, – упрекнула девочку Игрейна, памятуя о долге старшей сестры, – а у тебя не нить, а сплошной позор: то утончается, то утолщается… Руки перестанут уставать, как только приноровятся к работе. А вот если пальцы ноют, это верный знак того, что кто-то ленится: значит, к труду привычки нет. – Она забрала у Моргаузы веретено с мотовилом и легко, словно играючи, его крутнула: неприглядная пряжа под ловкими пальцами Игрейны свилась в ровную, безупречного качества нить. – Вот, гляди: не так все и сложно, и за прясло цеплять вовсе незачем… – И вдруг молодой женщине отчаянно надоело вести себя так, как предписывает долг. – Впрочем, так и быть, отложи прялку. Еще до вечера здесь будут гости.
