Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя
— Никто как бог. — Старик смешливо сощурился. — На деревне есть, конечно, завистливые: на меня уж не один раз доносы были, будто я… укрываю. Ну, по случаю — приходят… с обыском, пограничные… Но только у меня, я говорю, приспособлено. Не извольте беспокоиться, Пантелеймон… как по батюшке?
— Кузьмич. — Приезжий бросил полотенце на руки старику. — Покормиться можно?
— Милости прошу! — Хозяин заторопился. — Курочку отварить? Или яишенку прикажете? Глазунью? Старуха моя — мигом… На пяточек яичек прикажете? По полтиннику берем за глазок.
Приезжий чуть присвистнул: цена была — первоклассному ресторану впору, а не захолустной прирубежной деревне. Но дом здесь особенный, и хозяин особенный тоже… Риск стоит денег: ежели изловят у него такого вот, заграничного, беспаспортного, нелегального, — откупиться будет недешево. А может быть, и вовсе не откупится, сядет в тюрьму.
Риск стоит денег. Приезжий кивнул:
— Действуйте! На все пять глазков. И хлебца. Молока… Нет, лучше горячего чайку.
Старуха обернулась от печки, ласково посмотрела. Хозяин осклабился тоже: хорошего, тороватого гостя бог послал. Тороватого, известно, от богатого не распознаешь.
— Присядьте. Сейчас старуха соберет… Только извините, Пантелеймон Кузьмич… уж такое у нас правило, не обессудьте: деньги вперед берем. За ночевку — десять; теперь, стало быть, за яишенку два пятьдесят; за хлеб…
Он не договорил. С улицы гулко и злобно дошел стук в ворота.
— Не наши.
Дверь распахнулась быстро. Вошел нахмуренный Карл. Он сказал старику с порога несколько слов по-латвийски и скрылся снова, плотно прикрыв дверь.
— Досмотр, — шепотком, но очень спокойно сказал старик. Настолько спокойно, что у приезжего — быстрая, мгновенная — мелькнула мысль: «Выдаст».
Старуха пододвинула к русской печи скамеечку. Хозяин взял под локоть приезжего:
— Лезь за мной, Пантелеймон Кузьмич.
Он легко поднял на лежанку свое грузное тело. Пантелеймон поднялся следом за ним. Старик пошарил быстрой рукой по узенькой полоске стены за лежанкой; стенка поползла под нажимом руки в сторону, открыв черную, как лаз в погреб, дыру,
— Катись. Туда невысоко.
— Где чемоданы? — спросил приезжий, спуская ноги в люк. — Смотри чемоданы не загуби.
— Тама они, внизу, чемоданы. С богом!.. Слышь, ведет уж пограничных Карлуша. Гремят доспехом… Ах, господи, твоя воля!.. Не иначе как вы где след оставили…
Он подтолкнул приезжего слегка в спину, торопливо задвинул оштукатуренный, легко ходивший в пазах щит и соскочил на пол у печки. В самое время: потому что в дверь уже стучали властным, обыскным стуком.
После долгой, томительной тишины сверху послышался шорох. Глухой голос окликнул, и — за голосом вслед — съехал по наклону, в чадное подземелье, мягко перебирая белыми, щегольскими валеными сапогами, старик-хозяин.
— Не обессудьте: потомили мы вас без чайку. Никак было невозможно — по всей деревне солдатики шарили. Предуведомление было, будто из царских злодеев невесть кто, особо именитый, перешел нынче. Так чтоб его обязательно поймать: большая будто за это награда будет.
Серые старческие, выцветшие глаза с явной усмешкой смотрели на высокого русского. Смотрели так, что опять шевельнулась мысль: «Выдаст».
Старик придвинул к лазу лестницу, прислоненную к углу.
— Пожалуйте откушать. А ночевать все же здесь, я полагаю, придется — для верности. Душновато, конечно, да ничего не поделаешь.
Глава III
ПО ПУТИ
Из стариковского дома вышли на рассвете…
Повел Доррен, товарищ Карла. Опять тем же путем: через огород, полем, в лес… Шли налегке — чемоданы еще раньше повез на санках Карл; он и билет возьмет на станции. Приезжему нехорошо показываться у кассы: на всех близких к границе станциях и даже полустанках следят полицейские агенты. Надо быть осторожным.
Русский спросил про хозяина: по всему обиходу — и по глазам и по разговору — видно, что он якшается с полицией.
Доррен подтвердил:
— Очень верно. Карл потому и привел туда: у него на квартире дорого, но ничего не может случиться. Старик платит полиции, и потому у него спокойней всего контрабандисту.
— Но я же не контрабандист. И он догадался, кто я: он ясно намекал мне, что я — тот самый, которого ищут солдаты. Я понимаю, что контрабандистов он не выдает. Но политических…
— Выдать? — рассмеялся Доррен и даже нагнул ухо ближе к русскому, как будто проверял, хорошо ли он слышит, не почудилось ли. — Где б он тогда нашел место спрятаться от нас? Он знает, что был бы мертв с этого часа, хотя бы уехал далеко и сидел за семью замками. Да и зачем он будет выдавать? Ему деньги нужны, а не другое…
Они шли по лесу глухой тропинкой. Доррен вытянул руку вправо, через сугроб, поймал сухой сук. Сук треснул под нажимом сжавшей его могучей ладони.
— Я о многом хотел бы спросить, товарищ Василий, но я знаю — вам нельзя говорить много. Я спрошу только одно: долго нам еще терпеть?
Русский сдвинул брови:
— Пока соберем силы. Убить царя — это не шутка. А нам надо свалить всю власть помещиков и капиталистов, не то цепи еще крепче станут — и только. У других народов так бывало не раз. Нельзя, чтобы и у нас было так же. Значит, раньше чем ударить, надо собрать силы…
Доррен шумно вздохнул и обвел взглядом вокруг — по бурелому, по застылым мачтовым соснам.
— Здесь вся земля кругом: и поля, и лес, и даже небо — я так думаю баронские. А вы знаете, что есть немецкий барон? Для барона народ — как скот, свинья, навоз. Вы знаете, когда крестьянин, даже не крепостной крестьянин, не батрак, приходит к барону, к помещику, он должен ему руку целовать!
Доррен переломил сук пополам ударом о колено и швырнул обломки далеко в снег.
— Нет! Мы не можем терпеть больше. Мы встанем. Одних батраков-латышей двести тысяч; этого довольно, чтобы сжечь всех баронов, сколько их есть на нашей земле. Мы встанем! Я говорю: если нет ружья, надо бить палкой, но бить.
Русский засмеялся весело:
— Я не спорю: и палка — хорошее оружие, когда она в таких крепких руках, как твои. И все-таки надо ждать, Доррен, потому что, если вы выступите одни, вас раздавят — и народу станет не легче, а тяжелее.
— В России, я читал или слышал, сто шестьдесят народов, — пробормотал Доррен и опять обломил с ближайшего дерева сук. — Если ждать, пока все будут готовы…
— Я не говорю «все». Я говорю: столько, сколько надо на удар. Мы готовим силы — в этом наша работа.
— Я знаю, знаю, — громко и быстро сказал Доррен. — Я сам читал листки, которые печатает ваша партия. «Из искры возгорится пламя!». Это верно. Только очень трудно ждать. У каждого сама рука сжимается в кулак. И я прошу, передай кому надо: долго ждать нельзя. Последний час всего труднее.
Глава IV
НЕВИДИМКА
Полустанок, к которому вывел Доррен, был грязен и пуст — обыкновеннейший захолустный полустанок, у которого останавливаются только самые медленные поезда. Доррен ушел вперед. Было условлено, что он возьмет билет до Вильны, а Карл — до Москвы, на случай, если навяжется слежка и товарищу Василию придется где-нибудь — а может быть, и не один раз — слезать по дороге и пересаживаться на другие поезда, не заходя в вокзалы. Сам Василий остался дожидаться за станцией и взошел на ветхую, в проломах и провалах, мерзлую деревянную платформу только тогда, когда дважды прозвенел станционный колокол и подошел, пыхтя и гремя, паровоз на десять минут опоздавшего поезда.
Карл влез с чемоданами в ближайший вагон. Следом за ним быстро поднялся Василий. Доррен остался у здания полустанка — проследить за посадкой. И сразу же бросился в глаза на пустой платформе (даже жандарма нет, одни железнодорожники) коренастый человек в ватном пальто и чиновничьей фуражке с темным бархатным, как у учителей министерства народного просвещения, околышем. Он был большеногий и большеротый, с вислыми усами, опухшим носом — ничего необыкновенного, особенного, — но Доррен заметил, как шарили вдоль вагонов воровато, по-мышьи, узенькие глазки этого человека. И когда Карл — уже без чемоданов — соскочил с вагонных ступенек и подошел к Доррену, разминая плечи (они все-таки здорово тяжелые, чемоданы эти!), Доррен кивнул на «чиновника»;
— Собака на следу.
Карл глянул в свою очередь.
Да, несомненно агент. И следит за тем именно вагоном, в который вошел товарищ Василий. Следит — не выйдет ли… А сам все ближе, все ближе подходит к вагону, к ступенькам. Уже взялся за поручень одной рукой.
Доррен прошептал:
— Надо сказать товарищу Василию. Может быть, лучше, чтобы он слез. Здесь его не тронет собака. Не посмеет. А в поезде…
Но уже дали третий, отправной звонок, просвистел обер-кондуктор, лязгнули колеса и сцепки, звякнули тарелки буферов, поезд тронулся, и с ним вместе тронулась, прицепившись к поручням, агентская, охранная фигура. Шпик не торопился войти; он продолжал еще следить за длинной вереницей тянувшихся вдоль платформы вагонов: не спрыгнет ли кто на тихом, еще безопасном ходу. Но никто не спрыгнул. Поезд рванулся вперед толчком, пошел скорей, вдоль вагонов засвистал мерзлый, пронзительный ветер. Агент толкнул плечом дверь на площадку и поднялся.
