Сергей Артюхин - «Эффект истребителя».«Сталинский сокол» во главе СССР

То, что не умели стрелять по воздушным целям – это совсем уже неверно. Мы в училище стреляли достаточно много, по конусам. У нашего выпуска было стрельб сорок пять-пятьдесят. Из них по воздушным целям что-то около пятнадцати. Точнее уже сейчас не скажу.

Стоит, наверное, только отметить, что навыка в определении дальности до цели у нас не было. Это из-за того, что по конусу определить дистанцию было никак невозможно. И получалось, что в реальном бою летчик начинал стрелять со слишком большой дистанции. С другой стороны – быстро научились, стали "по заклепкам стрелять".

— Это как? Поясните, пожалуйста, нашим зрителям.

— Стрелять можно только тогда, когда начинаешь различать заклепки. Как стали это простое правило применять, так и стали очень хорошо попадать. Исключение разве только Драгомиров составлял – он вообще пилотом от Бога был, прирожденный истребитель. Дистанцию всегда видел очень хорошо, даже и без заклепок.

— Меткий пилот?

— Да, более чем. Лучше него в воздухе никто не стрелял. Не только у нас в полку, но и вообще.

— К товарищу Драгомирову мы еще вернемся чуть позже. А пока расскажите, пожалуйста, про осмотрительность.

Ветеран пожал плечами, словно ему было все равно о чем говорить, и принял более удобную позу, звякнув "иконостасом" на груди.

— Было, было такое. Навык кругового обзора, конечно, у многих страдал. А если у тебя с этим проблема – то поздно обнаруживаешь врага. Что, понятное дело, дает ему больше шансов тебя сбить.

Когда мы, молодые еще пацаны, прибыли на фронт, нам Драгомиров – он тогда уже старшим лейтенантом был – сказал: "Смотреть назад так, чтобы видеть костыль своего самолета". Говорят, что один в один те же слова своим новичкам и Сафонов, и Покрышкин, и другие наши асы своему пополнению вдалбливали.

— И как, получалось?

— Не сразу и не у всех. Там есть хитрости свои. Например, надо не просто так головой крутить, а правильно – вначале вдаль смотришь, а потом "приближаешь". Высматриваешь, так сказать, "точки". Как увидел такую – сразу должен распознать, самолет это или нет. Если же вдруг увидел не точку, а целый самолет, то это означает только одно – проморгал подкрадывающегося врага, и по тебе сейчас начнут стрелять.

— Спасибо, Андрей Сергеевич. А вот и такой вопрос: как вводилось в бой пополнение в вашем полку? Что делалось для скорейшей ликвидации у летчиков перечисленных выше недостатков обучения?

Ветеран грустно вздохнул и оглядел студию. Такое количество жадно внимающих каждому его слову лиц было как-то непривычно.

— Берегли нас "старики". Как могли. И опытом делились, и хитрости подсказывали, и не на каждое задание посылали. Постепенно, так сказать, в бой вводя. Опять же, одних не пускали – как сопровождение какое или разведка, то брали как один к одному. То бишь, на одного молодого – одного опытного. И смотрели, как новичок себя в воздухе держит. Спрашивали, что видел, опять же, и сравнивали с тем, что "старики" видели. Бывало, что и взбучку задавали.

— И Драгомиров тоже? — задал практически провокационный вопрос ведущий.

— Он – нет. Он вообще разве что не постоянно в воздухе находился. У него даже ведомых несколько штук было. Просто потому, что его темпа люди не выдерживали. А он – стальной человек. А на земле у него на ругань сил не было. Спал, ел. Опытом делился, опять же, когда свободная минутка все же появлялась или там нелетная погода. Мы его "опаленным войной" промеж себя называли.

— Видимо, тему товарища Драгомирова придется все же поднять несколько раньше. Вот многие спрашивают про его фронтовое прозвище "Коса". Откуда пошло? А то версий множество самых разных…

— А у него "семерка" на самолете была. Наклеенная. Такая, знаете, под косу стилизованная.

— Как у старухи с косой – смерти?

— Да нет, на обычную крестьянскую похожа. Это немцы уже его "смертью" прозвали. А там и прилепилось.

— Андрей Сергеевич, а правда, что у вас в полку именно Драгомиров предложил вести в бой пары вместо троек?

— Да как сказать. Знаю, на обсуждении у комполка – им тогда еще Ерлыкин был, хороший человек – решение такое приняли. Меня там не было. Но летать так стали с конца августа, а Драгомиров из госпиталя только в конце июля вернулся. Как раз с новым званием.

— Эрих Хартманн признался, что однажды, в сорок четвертом году, уклонился от боя с Драгомировым. Как, на ваш взгляд, стоит к этому относиться?

Ветеран задумался.

— Знаете, на мой взгляд, не может быть тут однозначного мнения. Зависит от того, какая там была ситуация.

И тут возможно два варианта. Если уклонялся он во время "свободной охоты" и она велась обеими сторонами – то Хартманн, безусловно, поступил правильно.

Скорее всего, внезапно атаковать он не имел возможности, а такая подготовка к маневренному бою, какую имел Драгомиров, немцу и не снилась. Она, если честно, вообще никому не снилась.

В таком случае Хартманн просто верно оценил свои силы и возможности, когда уклонялся от этого боя. Не готов он был для такого боя. Драгомирова откровенно стали бояться уже в сорок втором. А уж в сорок четвертом, когда у нас уже новые самолеты были… Там все для немцев совсем грустно стало.

Ветеран махнул рукой. Журналист, однако, не унимался:

— Вы сказали, что в случае с Хартманном надо рассматривать два варианта. И какой же второй?

— Драгомиров прикрывал ударные самолеты. Наш полк хотя всю вторую часть войны превосходство в воздухе обеспечивал, тем не менее часто и сопровождением занимался. И районы, бывало, прикрывали.

И, как вы понимаете, элитный гвардейский полк – полк Драгомирова – абы кого прикрывать или там сопровождать не пошлют.

Так вот, в таком варианте Хартманн был атаковать попросту обязан. И никаких оправданий. Ну, то есть не Драгомирова атаковать, конечно, а штурмовики или там бомбардировщики.

Хотя, понятное дело, безнаказанно это делать Драгомиров бы не позволил. Но и убегать немец не имел права.

Да и если бы Хартманн должен был свои бомбардировщики сопровождать – так сказать – обратная ситуация – и здесь он должен в бой вступать. Поскольку если Драгомирова не отвлечь, то он ударные самолеты попросту размажет. Что он, кстати, часто и делал. Вот как-то так.

— А скажите, Андрей Сергеевич, как техника была? Лучше, хуже немецкой? Как вам "Яки", нравились? По справочникам смотришь – чуть ли не до конца войны все самолеты хуже немецких были. Я имею в виду модели.

— Да не сказал бы. "Як" – замечательнейшая машина была. Приемистая очень. Начинали-то войну на И-17, тоже был хорош. Слабоват по вооружению, но тут уже многое от пилота зависело. А так – почти со всем моделями Мессершмидта мог на равных драться, кроме разве что самых последних. Но и с ними тоже – если на горизонталь вытянуть и ошибок не делать.

А "Як"… Ну, любовь. Особенно как мы на третий перешли. Это в самом начале сорок третьего было. Нам в полк поставили с тремя пушками вариант – зверь-машина. Именно на ней мы все свои счета понаувеличивали, если уж совсем грубо говорить.

Рассказывали, Драгомирова сам Сталин спрашивал, какой бы самолет тот хотел. А мы тогда на первых "Яках" еще летали. Ну, он тогда и попросил чуть поболее оружия и все в таком духе. А Яковлев – сделал.

— А правда, что расстрел кабины был фирменным почерком Драгомирова?

— Да, я это сам раза два или три видел, да и ребята говорили, кто с ним часто летал. Он пользовался тем, что "Як" – машина легкая, маневренная до жути. Ну и стрелял, конечно, невероятно. Ни у кого больше такого не видел.

— А бывало такое, чтобы кто-то из сослуживцев им недоволен оставался?

— Механики. Вечно ругались, что он самолеты "рвет". Все, что можно, из них выжимал – техника и не выдерживала. Двигатели один за другим у него меняли, изнашивались уж очень быстро, тросы от перегрузок растягивались, обшивка даже, бывало, отклеивалась.

Но так ругали, конечно, без злобы. Понимали же, что железки – тьфу.

— А какое ваше первое впечатление было от встречи с Драгомировым?

— Удивился, что нас почти и не старше совсем. Помню, даже спросил себя: "Как же он столько немцев-то понасбивал?" И шрам в глаза бросился.

А вообще, конечно, немножечко снизу на него смотрели. У него же уже восемь немцев на счету на тот момент было, таран. Ас, Герой Советского Союза. Чувствовалось в нем что-то такое. Уверенность в победе, в своих силах.