Василий Головачёв - СПАСАТЕЛИ ВЕЕРА

Танец не имел названия, он сочетал в себе элементы многих классических и эстрадных танцев в стиле рэп, брейк и монопляс, кроме того, в нем присутствовали и сложнейшие па акробатических прыжков и гимнастических связок, а также придуманные танцором тончайшие пластические переходы мышечных растяжек и гибких махов, имитирующих грациозно-величественную поступь леопарда, охотничьи прыжки пантеры, броски змеи и гротескный полет по деревьям гиббона.

Для увязки всего этого сложного танцевального пространства Никита использовал чистоту, благородство и пластичность языка русской школы, ритмику Хаммера, негритянского певца и танцора девяностых годов двадцатого века, и опыт индийской танцевальной культуры, насчитывающей тысячелетия. Ему как нельзя кстати пришлись стили школ бхарат натья и катхак — утонченной разработкой мимики и движений рук, а также своеобразной системой канонических жестов.

Когда музыка закончилась, в зале, оказавшемся забитым до отказа — слухи о «конкурсном просмотре» просочились во все помещения театра, и в зал прибежали все, кто там был, — установилась абсолютная тишина. Ни скрипа, ни шороха, ни хлопка! Лишь чей-то тихий вздох. Так, в полной тишине, Никита и сошел со сцены, улыбнувшись Такэде, который молча взял его под руку.

Да, вероятно, это и было прощание. С коллективом, во всяком случае, если не с театром и студией. И все это поняли, кроме, пожалуй, Коренева, который пытался что-то говорить вслед уходящим, требовать, давать распоряжения и вдруг замолк на полуслове, потому что зал встал и стоя проводил танцора штормом аплодисментов…

— Ты домой? — Толя Такэда, щурясь, смотрел на него задумчиво и понимающе.

У Никиты потеплело на душе: порой ему казалось, что друг свободно читает его мысли, сочувствуя и сопереживая. Он нашел у Бранта четверостишие:

 От танцев много есть последствий, Весьма тлетворных в младолетстве: Заносчивость и самохвальство, Распутство, грубость и нахальство.[2]

И добавил:

— Тебе не хватает лишь последнего.

— Проводишь?

— Нет, пройдусь по парку, хочу побыть в одиночестве. Завтра в два обедаем у тебя в институте.

Такэда хлопнул ладонью по подставленной ладони танцора, но не успел сделать и шага, как вдруг из парка донесся страшный свист и гул, от которых задрожала земля. Что-то с неистовым треском взорвалось, по аллеям парка расползлось ядовитое шипение, заглушенное удаляющимся топотом. Яркие голубовато-зеленые всполохи, озарив небо над северным районом массива, погасли. Наступила тишина.

— Что это? — удивленно поднял брови Сухов.

Такэда глянул на руку, на пальце которой красовался замысловатой формы перстень: в глубине черного камня горел рубиновый шестиугольник.

— О Сусаноо![3] Иди домой, Кит, потом поговорим. Кое-что мне здорово не нравится.

— Но ты видел? Гроза будет, что ли?

— Не знаю. Пока. — Инженер бесшумно растворился в ночи. Никита иногда шутил, что ходит он как ниндзя, но в этой шутке была доля правды: Толя занимался айки-дзюцу с младенческого возраста, сначала с дедом Сокаку Такэда, который сохранил технику сосредоточения жизненной энергии школы Дайторю, а потом — под руководством отца, и к своим тридцати двум годам, овладев тайнами восточных единоборств, стал мэнке — мастером высшего класса. Что не мешало ему заниматься философией и работать в Институте электроники.

Никита улыбнулся своим мыслям и не спеша направился по боковой аллее парка к выходу на стоянку, где была припаркована его машина, не придав значения этим странным звукам и вспышкам. Но именно с этого момента колесо его бытия сдвинулось с наезженной колеи, увлекая к событиям странным, таинственным и страшным, к которым он абсолютно не был подготовлен.

Он успел пройти лишь треть аллеи, отметив почти полное отсутствие горевших фонарей, как вдруг впереди и слева, за кустами черемухи, раздался вскрик, за ним глухие удары, возня, еще один вскрик и потом долгий мучительный стон. Затем все стихло.

Чувствуя что-то вроде озноба, Никита в нерешительности остановился, вглядываясь в темноту. Свет фонаря, горевшего сзади метрах в десяти, сюда почти не доходил, и разглядеть, что делается в кустах, было невозможно. Сухов по натуре не был трусом, но и на рожон лезть не любил, предпочитая разумный компромисс открытому бою, хотя физически был развит великолепно. Однако он занимался тем видом спорта, который не поднимает в человеке чувства неприязни и желания победить насилием, в акробатике и гимнастике человек, по сути, борется с собой и лишь потом — опосредованно — с противником. Еще ни разу в жизни Никита не сталкивался с ситуацией, заставившей бы его сражаться за жизнь, хотя мелких стычек было достаточно, и все же судьба его хранила. Но кто знает наверняка, когда надо быть осторожным, а когда бросаться вперед сломя голову?

Из-за кустов донеслись шорохи, треск ломаемых ветвей, затем шаги нескольких человек, и на асфальтовую дорожку вышли четверо мужчин в одинаковых пятнистых комбинезонах, с какими-то палками в руках и «дипломатами», замки на которых и металлические углы светились голубым призрачным светом. Увидев Сухова, они разом остановились, потом один из них, огромный, широкий, как шкаф, ростом с Никиту, если не выше, тяжелой поступью двинулся к нему. То, что Сухов принял за палки, оказалось короткими копьями со светящимися, длинными и острыми, как жало, наконечниками.

Бежать было поздно, да и вид этих четверых показался таким необычным, что первой мыслью было: десантники! Выбросили их здесь для тренировки, вот и все. В здравом уме никто не будет разгуливать по парку в маскировочных костюмах. А может быть, это артисты снимают какой-то экзотический боевик, пришла другая мысль, не менее успокаивающая. Тоже вариант не исключен.

— Вы не слышали? — поинтересовался Никита, на всякий случай принимая стойку. — Кто-то недалеко кричал.

Гигант подошел вплотную, наконечник его копья уперся в грудь Сухова, засветился сильней.

— Осторожнее! — недовольно буркнул танцор, отодвигаясь. — Что за шутки в такое позднее… — Он не договорил, только теперь разглядев лицо незнакомца.

Оно было неестественно бледным, вернее, совершенно белым! Белки глаз светились, а зрачки, огромные, как отверстия пистолетного дула, источали угрозу и странную сосущую тоску. Губы, прямые и узкие, казались черными, а нос больше походил на треугольный клапан и мелко подрагивал, будто незнакомец принюхивался.

— Иди назад! — шелестящим голосом, без интонаций, но тяжело и угрюмо приказал «десантник». — Шагай.

Никита сглотнул, с трудом отводя взгляд от гипнотизирующих глаз незнакомца. Возмутился:

— С какой стати я должен шагать назад? Я иду домой, так короче. В чем дело?

Жало копья прокололо рубашку, вонзилось в кожу. Никита вскрикнул, отступил, с изумлением и недоверием понимая, что все это не сон и что странный «десантник» вовсе не собирается шутить.

— Сказано: иди назад. Быстро. Тихо. Понял?

— Понял. — Гнев поднялся в душе крутой волной. Сухов не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.

Он схватил копье возле наконечника, собираясь вырвать его у шкафоподобного верзилы, и вскрикнул еще раз — от неожиданности, получив болезненный электрический разряд. Однако он был довольно упрям и не останавливался на полпути, да еще вспыхнувшая злость требовала выхода, хотя странное лицо незнакомца продолжало гипнотизировать, заставляло искать объяснений.

Копье нашло Никиту, оцарапало грудь, но он уже ушел влево, подставив под удар «дипломат» — «десантник» бил наотмашь, схватил копье и… кубарем покатился по дорожке, не успев сгруппироваться, получив оглушающий удар током. Гигант снова шагнул к нему, и в это время из-за кустов на дорожку вывалился пятый незнакомец.

Никита сел, опираясь на бордюр, потрогал гудящую голову, попытался сосредоточить внимание.

Новое действующее лицо оказалось седым стариком, одетым в нечто напоминающее изодранный окровавленный плащ неопределенного цвета. Он, согнувшись, заскреб пальцами по асфальту, вывернул голову к Никите. Глаза у него были выколоты, по темному лицу текли слезы и кровь, открытый рот давился немым криком, потому что язык в нем отсутствовал.

«Десантник» оглянулся на товарищей, молча стоявших неподалеку, не сделавших с момента знакомства ни одного жеста, не спеша подошел к старику и так же молча, не останавливаясь, проткнул его своей пикой насквозь.

— Что вы делаете?! — воскликнул Сухов, вскакивая.

Верзила нанес еще один удар. Старик растянулся на асфальте и затих.

Никита бросился к «десантнику» и в прыжке нанес ему прямой удар в голову, одновременно отбивая сумкой выпад копья. Некоторое время они танцевали странный танец: Никита уворачивался от выпадов копья и ударов «дипломатом», стараясь, в свою очередь, достать незнакомца ногой или рукой, а тот уходил от его ударов с какой-то небрежной ленивой грацией, казавшейся невозможной для такого массивного и громоздкого тела, пока не задел плечо Сухова жалом копья и снова не парализовал его разрядом электричества. Впрочем, вряд ли это можно было назвать электрическим разрядом: от него тело сжималось в тугой комок напряженных, но недействующих мышц, а вокруг точки укола разливалась волна холода.