Александр Мазин - Богатырь

– Тогда я не хочу быть князем, – мрачно проговорил Илья.

– А кем хочешь? – Артём скрыл улыбку в густых варяжских усах.

– Воином буду, – заявил Илья. – Великим хоробром. Тем, кто славу стяжает, убивая врагов, а не казня своих!

Будь на месте Ильи кто-то из Артёмовой дружины, не избежать бы ему наказания. Но к родне уличский князь был снисходителен. Потому что – любил.

Еще он мог бы напомнить, что наказывает сейчас не он, а Крутояр, и не своего дружинника, а изгоя, но сказал иначе:

– Свои, брат, могут быть опаснее самых страшных врагов. Если вдруг окажутся такими, как этот. Иди и ешь впрок. Завтра у тебя будет трудный день. В поход пойдете. Вот он, – кивок в сторону Борха, – согласился лично проверить, как тебя научили у его родича Машега.

– О! – Обрадованный Илья моментально забыл об Узне и о неприятных обязанностях князя. – Правда? Вот здорово! В Дикое Поле пойдем? Копченых бить?

– Кого найдем, того и побьем, брат Илья, – пообещал Борх. – Время нынче хорошее – в поле разбойников на всех хватит…

Часть первая

Калека

Глава 1

Илья открыл глаза. Над ним – тот же постылый потолок. И вместо ног – уже привычная пустота.

Сон. Из прошлого. Год назад это было. Будто вечность минула. Вечность – с той поры, как он был человеком. Воином.

Разбудили Илью звуки снаружи. Людей, коней, железа… Большой отряд, копий на тридцать, не меньше.

Батя приехал.

Дверь в комнату распахнулась. Нагнувшись, чтобы не зацепить головой притолоку, в спаленку вошел князь-воевода моровский Серегей.

– Здравия, сынок! – пробасил он. – Не ждал?

– Не ждал, батюшка, – проговорил Илья равнодушно.

Даже не пошевелился. Как лежал, так и остался лежать, глядя, как роятся под потолком мухи.

– Ты б хоть привстал, что ли, сын? – с укоризной произнес Духарев.

Илья вздохнул, уперся руками, поднял тулово, прислонился к пахнущей свежим деревом (дом всего неделю назад как достроили) стене.

– Испей с дороги, господин! – Босая девка, появившаяся из клети, подала Сергею Ивановичу ковшик с пивом. – Холодненькое, с ледника!

Духарев с удовольствием опростал ковшик, отер усы рушником, ущипнул девку за ягодицу и подмигнул названному сыну.

Илья не отреагировал. Ни на девку, ни на подмигивание. Что ему теперь девки…

– Эх, сынок, сынок… – Духарев присел на жалобно заскрипевшее под его немалым весом ложе рядом с Ильей. – Ты же – воин! Варяг! Пропустил удар – поднимись! И дерись! Ты ж моего рода! Ты жив! Не смей сдаваться!

– А что мне такая жизнь, батюшка… – тусклым голосом пробормотал Илья.

Он устал. Он держался, сколько мог. Он боролся с болью, пока была боль… Теперь боли почти не осталось, и бороться стало не с чем. И не с кем. Он – калека. На всю жизнь. Хочется надеяться, что недолгую.

– Какой я теперь воин, батюшка. Что за воин – без ног?

– А воин – это не ноги, – строго произнес Духарев. – И не руки. Воин – это дух воинский. Вот здесь! – Сергей Иванович чувствительно ткнул кулаком Илью в грудь. – И здесь! – Твердый, как сучок, палец постучал Илью по лбу. – Я – глава рода! Я тебе сказал, мальчишка, встань и иди! Значит, встал и пошел!

– Ты – старший, – согласился Илья. – Но ты не Иисус. Нет у тебя такой власти – расслабленных исцелять.

– Уже хорошо, – похвалил Духарев. – Не забыл, значит, Святое Писание. Ты прав, сын. Исцелить тебя я не могу. А вот помочь – обязательно. – Улыбка приподняла толстые, стального цвета усы воеводы. – Эй, там! Вносите!

Пара отроков, сочувственно косясь на калеку, внесла в комнату странную штуковину: деревянную раму на четырех опорах высотой локтя в три. Внутри рамы болтались ремни, похожие чем-то на корзинку боевой машины для метания камней.

– Ну-ка! – Неожиданно Духарев подхватил Илью, поднял высоко и, рявкнув отрокам: – Примите! – опустил внутрь непонятной штуки. Бесчувственные ноги Ильи повисли между ремней. Еще один ремень, широкий, пошире боевого, Духарев затянул на талии Ильи. – Отлично сел! Точно по мерке! А теперь гляди! – Сергей Иванович взял у отрока и подал Илье еще две непонятные штуковины, похожие на костыли, только не с одной, а с тремя ножками, растопыренными, как паучьи лапки.

– Значит, это – подмышки, вот за эти перекладины берешься, толкаешься… Ну, чего ждешь? Или руки у тебя тоже отнялись?

Повинуясь не столько собственному желанию, сколько сердитому голосу отца, Илья сделал, что требовалось, и повис на костылях.

– Уже лучше! – похвалил Духарев. – А теперь – иди!

– Как? – не понял Илья.

– А вот так!

И показал.

И у Ильи не сразу, но получилось. «Походил» по комнате туда-сюда, наловчился немного. С непривычки руки и плечи заболели, но на такую ничтожную боль Илье – наплевать. Он даже порадовался ей. Потому что это была хорошая боль. Знакомая.

– Ну давай-ка в сени! – распорядился батя.

Илья неловко запрыгал к двери.

– А теперь на выход!

На крыльце Илья замер. Полдесятка ступенек казались неодолимым препятствием.

Илья глядел на двор, на суету в нем, на дружинников, что расседлывали коней. Всё будто незнакомое. Сколько он пролежал? Сколько не смотрел на мир с высоты собственного роста? Месяц? Два? Больше? Осень уже. Вон – листва желтеет…

Вспомнилось прошлое. Вот бы сейчас разбежаться, на коня взлететь…

Илья сцепил зубы, чтоб не расплакаться. Но слезы так и так на глаза навернулись.

Рука легла на плечо. Батюшка угадал мысли:

– Не жалей себя, сын. Стыдно. – Заглянул, наклонившись, в глаза: – Ты – жив, Илья! Вот так! Сцепи зубы и живи, ясно?

– Зачем так жить, батя? – выдохнул Илья. – Что в такой жизни проку?

– В самой жизни прок, сын. Бог тебе жизнь оставил, а это не зря. Сцепи зубы и живи, ясно? Ты – воин! Ты – в роду нашем! Не посрами его! Не дай пожалеть, что сыном тебя назвал! Ног нет, рук нет – зубами вцепись, не отпускай! Верь: и похуже бывало! Сдашься – позор всем нам. Мне, Артёму, Славке. Женам нашим, что у смерти тебя отбили. Глянет на тебя старый Рёрех из-за Кромки – сплюнет и отвернется. Позор ему тебя, сдавшегося, видеть.

– Так уж и сплюнет, – пробормотал Илья. – За Кромкой-то…

– Много ты о Кромке знаешь, юнец? – одернул батюшка. – Слушай, что говорю!

«А ведь знает, – подумал Илья. – Он же – ведун».

Представилось вдруг, как смотрит на него дедка Рёрех, видит, как он, уткнувшись в стенку, лежмя лежит и себя жалеет… Ух и взгрел бы он Илью палкой за такое в старые времена…

И тут вспомнилось: а ведь и батя в такой же беде был. Когда его, израненного, с Хортицы привезли. Шевельнуться не мог. Рёрех сказывал: другой бы умер, а батя – удержался. Считай, из-за Кромки его вытянули. Да разве вытянешь того, кто сам не тянется? Зубами, если больше нечем…

Вот и Илья сцепил зубы и толкнулся костылями от крыльца…

Так и грохнулся бы головой вниз, кабы батя не подхватил, не выправил. Ходунцы ударили в землю, заскрипели, но не сломались. Илья тоже заскрипел. Зубами. Потому что боль спину рванула – как в худшие времена. Илья еле крик сдержал, сжался весь… Ну, как не отпустит теперь?

Отпустило.

Батя тоже вздохнул облегченно: угадал, что полегчало.

– Что ж ты так неосторожно, парень? На руки вес принимать надо, понял? И спину упражнять, чтоб сила вернулась. Тебе теперь много силы понадобится. В руках, в спине, в животе, чтоб ноги тебе заменить.

– Я буду, батя, – пообещал Илья. – Буду упражнять. Научи как.

– Да уж научу, – проворчал Сергей Иванович, стараясь не показать, как всё внутри ликует: вытащил парня из депрессии. А ведь и не сложно было. Такому только цель покажи – попрет, не остановишь.

– Давай, не стой. Замерзнешь с непривычки.

И то верно. Илья – в одной рубахе, а лето давно кончилось. В прежние времена Сергей Иванович не побеспокоился бы: закалка у гридней – на высшем уровне. Но нынче такой уверенности нет. Ослабел парнишка.

Дважды повторять не пришлось. Илья толкнулся и запрыгал по двору. Неловко, но энергично.

Ему уступали дорогу, но помочь не пытались. Кто-то здоровался, Илья отвечал не задумываясь.

Духарев шел позади. Илья его не видел, но знал: тут. Если надо, поможет, поддержит. Если надо.

Конюшня.

Внутри – тоже суета. Запах такой знакомый, даже голова закружилась. И…

– Голубь! – Илья прижался щекой. – Голубь…

Как же он мог забыть о друге?

– Он в порядке, – негромко произнес за спиной отец.

Илья и сам видел, что жеребец здоров, силен и ухожен. Это Илья о нем забыл, а отец – нет. Он ничего не забывает, батя.

На глаза навернулись слезы. Нет, он не сдастся. Не опозорит род свой. Никогда.

«Бедный ты мой», – думал Сергей Духарев, глядя на сына, обнимающего коня, на котором ему никогда не скакать. Хотя…