Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
— Что, прямо сейчас?
— Именно. Долго ли собраться?..
На самом деле, не прошло и часа, как, загрузив в рюкзаки и сумки все, что требуется для непритязательного пикника, соответственно экипировавшись, по-студенчески шумная компания вывалилась из ворот Замка и, прогремев шагами по легкому подвесному мосту, погрузилась в окружавшую высокие стены осеннюю темноту.
Предводительствующий Воронцов включил мощный аккумуляторный фонарь и, громко предупреждая о неровностях рельефа, повел свою команду в сторону гудящего прибоем берега.
Место он действительно отыскал отменное — густая сосновая роща вплотную примыкала к каменистому пляжу, мачтовые, почти совсем как на Валгалле, сосны окружали небольшую полянку, по краю которой журчала и серебрилась под лучом света прозрачная мелкая речушка. Гул набегающих на берег волн смешивался с шумом ветра в невидимых кронах деревьев.
И никакой проблемы с дровами для костра — вся земля вокруг была усыпана до звона сухими сучьями и огромными шишками размером с дыню.
Еще через полчаса на поляне пылало сразу два костра — в целях скорейшего получения нужного количества угольев, а также и для освещения фронта работ. Берестин, Левашов и Новиков собирали и стаскивали в кучу все новые и новые охапки дров — сухая сосна горела со скоростью соломы, а пикник намечался долгий, женщины накрывали стол на большом полотнище брезента. Второе полотнище натянули сверху — на случай дождя. Воронцов же с Шульгиным занялись самым ответственным делом — приготовлением шашлыка. Если имеется парное мясо совсем молоденького барашка, хорошее сухое вино и необходимые приправы, процесс занимает не много времени, но требует тщательности и своего рода таланта. Ибо настоящий шашлык — совсем не то же самое, что поджаренная на углях баранина.
Присев на теплый валун за пределами освещаемого костром пространства, глядя на веселую суету друзей, Новиков в очередной раз не мог не оценить воронцовского экспромта. В том, что имел место действительно экспромт, Андрей не сомневался, он наблюдал за лицом Дмитрия, видел, как тот колеблется, собираясь сказать нечто неожиданное, и даже готовился его прервать, слишком уж неустойчива была общая атмосфера и легко было вызвать новую волну неконтролируемых негативных эмоций. Вот что значит врожденный талант! Никогда человек не изучал тонкостей психологии, но интуитивные его решения почти всегда безукоризненны. Неплохо бы теперь выяснить, что же он все-таки собирался сказать…
И все же Андрей решил не думать сейчас на «служебные» темы. В конце концов сам он тоже не железный и имеет право хоть сегодня сбросить с себя так называемую ответственность. Хоть до утра забыть обо всем, как следует выпить и закусить, повалять дурака, непринужденно пошутить с девушками, вспомнить к случаю пару анекдотов.
Кстати, тыщу лет никто в этой компании не рассказывал анекдотов. Плохой, между прочим, признак. Немедленно нужно выдать что-нибудь смешное, и желательно поглупее.
— Леш, ты гитару не забыл? — окликнул Берестина Воронцов, закончив раскладывать над малиново пылающими углями шампуры и вытирая разгоряченное лицо.
— Как можно…
— Да я тут вспомнил один текст, подходящий к случаю. Пока шашлык доспевает, можно изобразить…
— У Андрея хлеб отбиваешь?
— Куда уж мне. Я так, по-любительски…
Пока Воронцов настраивал на свой вкус гитару, Шульгин разлил по объемистым серебряным чаркам почти черное греческое вино, терпкое от виноградной смолы и растертой в порошок коры старых лоз.
— Дураки мы все, братья и сестры, — меланхолически заявил он и тут же пояснил свою мысль, — не ценили на Валгалле своего счастья. Сколько таких ночей зря пропустили…
— Ничего, — утешил его Берестин, — еще не вечер. И такие будут, и лучше, ежели…
— Что — ежели?
— Ежели дураками больше не будем…
— Да-а, зверски тонкая мысль. Эрго — бибамус![4]
Воронцов обычно избегал петь перед публикой, особенно в присутствии гораздо более сильных исполнителей, как, скажем, Новиков, но слух у него был неплохой, да и голос вполне подходящий, чтобы в разгар сурового мужского застолья заставить умолкнуть и пригорюниться самых крутых и громогласных.
Подобрав ритм и тональность к уже звучащим внутри и рвущимся на волю словам, он начал низко и угрожающе:
Кончено время игры,Дважды садам не цвести,Тень от гигантской горыПала на нашем пути.
Область унынья и слез —Скалы с обеих сторонИ оголенный утес,Где распростерся дракон.
Острый хребет его крут,Вздох его — огненный смерч, —Люди его назовутСумрачным именем: Смерть.
Что ж, обратиться нам вспять,Вспять повернуть корабли,Чтобы опять испытатьДревнюю скудость земли?
Нет, ни за что, ни за что!Значит, настала пора,Лучше слепое Ничто,Чем золотое Вчера!
Вынем же меч-кладенец,Дар благосклонных наяд,Чтоб обрести наконецНеотцветающий сад.
Тишину, наступившую после того, как смолк долгий звон последней струны, нарушил Шульгин.
— Здорово… Это ты сам сочинил?
Новиков громко хмыкнул, а Наташа рассмеялась. Не над необразованностью Шульгина, а от радости, что Дмитрий и здесь оказался на высоте, показал, что не уступит Новикову и на его поле. И не слишком почитаемый ею Гумилев пришелся сейчас очень и очень к месту.
Новиков же, в очередном озарении, не слишком, впрочем, гениальном — отгадка лежала почти на поверхности, — понял, что задумал и о чем хотел сказать Воронцов. Впрочем, что значит — на поверхности? Чтобы восстановить ход мысли Воронцова, Андрею пришлось вспомнить некоторые ранние беседы с ним на общеисторические темы, намеки Антона да вдобавок сопоставить стихи Гумилева с одной сценой из почти всеми забытого романа «Угол падения» некоего В. Кочетова.
Андрей одобрительно кивнул Воронцову и показал ему сложенные кольцом большой и средний пальцы. А теперь пусть думает, к чему этот знак относится: к песне или…
Пикник же на самом деле удался на славу. Казалось бы, все давно пресытились и чудесами, и приключениями, любой мыслимой роскошью и неограниченным выбором самых экзотических блюд и напитков, а вот поди ж ты — оказывается, звездного неба над головой, тепла и света костра, душистого мяса, запиваемого дешевым вином, и разговоров, и песен под гитару вполне достаточно, чтобы вновь ощутить себя молодыми, способными довольствоваться столь малым, и вспомнить, что жизнь и вправду хороша сама по себе, несмотря ни на какие «привходящие обстоятельства».
Лариса, тоже давно забыв о своем недавнем срыве, подбила женщин на ночное купание в океане, и все согласились, даже Сильвия, самая молчаливая и будто бы настороженная.
— И чтоб не подсматривать! — крикнула Лариса, скрываясь в темноте и на ходу начиная раздеваться.
— Только смотрите, как бы вас не похитили… — игривым тоном добавила Наташа.
— Слушай, смех смехом, а как тут насчет акул? — спросил Воронцова Новиков.
— Не должно. Здесь мелководье, опять же речка пресноводная впадает, но вообще надо предупредить, чтоб за отмель не заплывали.
Когда он вернулся, проведя необходимый инструктаж, Шульгин предложил добавить по стопарику, пока бабы не мешают.
— А то они когда-нибудь тебе мешали…
— Не в том суть. Просто так положено. Они отвернулись, а мы раз — и все…
— Ну, разве что положено…
— И вообще, мужики, — сказал Воронцов, прислушиваясь к доносящимся с берега крикам, взвизгиваниям и смеху, — чтобы со всякими такими разговорами завязывали. Хватит философий и мировых проблем. Затянули девушек в наши заварушки, хоть извольте создать им подходящую жизнь.
— А то она у них неподходящая, — тут же возразил Шульгин. — Где это они красивше видели?
— Все правильно, — поддержал Андрея Левашов. — Наше дело решать проблемы, а им «санни сайд оф лайф»…
Берестин молчал и ковырял гаснущие угли острием шампура. Новикову стало неловко. Черт его знает, не одно, так другое.
В обратный путь тронулись, когда небо над океаном начало светлеть. Гроза так и не собралась разразиться.
Чуть приотстав от основной группы, Шульгин спросил Сильвию:
— И как тебе наша компашка?
— Трудно ответить сразу. Ты же понимаешь — мне нужно привыкнуть. Раньше у меня было несколько иное общество…
Шульгин по своей российской наивности предполагал, что Сильвия станет рассыпаться в комплиментах и поведает о том, как она счастлива быть принятой в столь приятную компанию; он просто не принял во внимание, что в отличие от Ирины, изначально запрограммированной на роль советской студентки и оттого легко и естественно вошедшей в их круг, Сильвия прожила жизнь прирожденной английской аристократки. Она тоже поняла, что обманула Сашкины ожидания.
