Цветок камнеломки - Александр Викторович Шуваев
"Мозаичная" революция, новейшей чумой пронесшись по всякого рода производственным комплексам минувшей технологической эпохи, проявилась особенно сильно в тех местах, где города и поселки вырастали вокруг великих строек социализма. Какое-то время видимость порядка еще сохранялась потихоньку, но, однажды начавшись, процесс протекал с ускорением. Собравшееся во времена оны с бору по сосенке, по большей части, – из-за некоторой перспективы получения жилья, чуть большей, чем в тех местах, где ничего такого не строилось, население рухнуло и рассыпалось с потрясающей скоростью, как от хорошего заряда стэкса. Не все и не везде оно разбежалось, но везде, буквально везде превратилось в нечто бессмысленное, бездельное и, зачастую, очень, очень опасное. Иногда порядок восстанавливался довольно быстро, после того, как выморочное имущество прибирал к рукам какой-нибудь сильный клан из областного центра, где были: университеты, институты, НИИ и КБ, театры и музеи, старинные разбойничьи пригороды и бандитские слободки, старые липы на центральных улицах и кладбища, на которых покоилось по пятнадцать – двадцать поколений горожан по крайней мере. Бывало, что население не убегало далеко, расселившись окрест, что давало "эффект бублика" в его чистом, никогда не виданном в истории виде. Случалось, что какое-нибудь из таких предприятий модернизировалось своевременно сверху и обретало новую жизнь, но гораздо чаще подобное происходило все-таки в старых промышленных центрах. И, пожалуй, нигде больше революция не проявила себя с такой разрушительностью, как на гигантском комплексе ВАЗ-а в Тольятти.
Потом – воистину можно объяснить все, что угодно, и почти все, за редким исключением, версии будут правильными, а как глянешь, так и не возьмешь в толк: почему ГАЗ – устоял, превратившись в выполняющий заказы автомат функционального класса, этак, вэ-плюс, управляемый стабилизированным по особой процедуре и троекратно повторенным "УС-25", поставляющим изделия класса "А", – дружественным народам и армиям дружественных народов, а изделия класса "Б" – всякого рода лентяям, тупицам, юродивым, нерадивым, безруким, безмозглым и родимой Советской Армии, а с ВАЗ-ом – такое? Почему "ЗиЛ" – исчез, как пузырь на воде, без следа, сожаления и даже какого-нибудь особенного запаха, а ижевский завод – стал одной из мощнейших баз Ювелиров, а главное, – массы всякого рода ювелирствующих? Прозевав старт, ВАЗ некоторое время существовал так, как будто ничего не происходит, но уже при десяти-одиннадцати баллах понятие сейсмостойкости становится довольно-таки условным, и в один прекрасный день были просто-напросто отрезаны поставки сырья и комплектующих. Это – не страшно, это бывало и в других местах, но тут сильные семьи как-то подрастерялись, а сообразив, – страшно и как-то бестолково подрались, пустив друг другу обильную кровь, потом – договорились полюбовно, но было уже поздно, потому что тут уже был Данияль.
На ближних подступах к серым, запущенным развалинам завода не было ни травинки, и здешнюю почву нельзя было назвать ни песком, ни глиной, ни тем более землей: совершенно безжизненная субстанция больше всего напоминала смесь толченого шлака – с цементом, но выглядела заметно погаже. На исполинском, до горизонта пустыре медленно, тяжеловесно разъезжались попарно десятка два неимоверно массивных колесниц, тускло отблескивающих серым камнем. Громадные барабаны наверху непонятных сооружений медленно вращались, разматывая толстую ленту шириной метров в двадцать пять. Неимоверной ширины и тяжести колеса неторопливо и уверенно подминали почву, пока расстояние не достигало метров пятисот-шестисот, а лента, – расположенная чуть наклонно и висевшая на высоте трехэтажного дома, – не натягивалась, образуя идеально ровную плоскость. Поворачивая, он успел заметить, как каменные цилиндры колес – стопорятся, а из механизма выдвигаются, упираясь в грунт, углубляясь в него, тяжелые наклонные опоры. Кто-то прямо на его глазах взял, – да и укрыл наклонной кровлей десятка два гектаров здешнего пустыря.
– Взлетные полосы, – деликатно указала полусогнутым от смущения пальчиком провожавшая его сквозь посты и кордоны Наташа, на которую его манеры произвели глубочайшее впечатление, – тока чтой-то больно много… Поворачивай, почти што пришли что ль.
– Нет, ты подзырь устойчиво, – это ж не глюк, – задумчиво сказал он подруге, явившейся в заряженный цех в сопровождении какого-то светловолосого и белозубого дедули лет тридцати семи – тридцати восьми, потом склонил голову, посмотрел под другим углом и подтвердил, – нет, никакой не глюк, отвечаю.
– И… и что, Дань?
– А то, – рявкнул он, выкатывая глаза, – что не себешный, не глюк, а отуль колышется, так каким сквозом облик-то придуло? А?! Не знаешь?!
На Майкла он не глядел, как будто того уже не существовало. Вообще по ряду особенностей поведения был отчетливо виден богатый опыт обращения с глюками и обликами, к ним приравненными.
То, что он не отреагировал на недопустимо-фамильярное "Дань", запущенное ей в качестве пробного шара, было чуть ли не хуже всего. Она описалась бы прямо здесь, если б было чем. Помимо всего прочего, это могло бы оказаться наилучшим выходом. Но, за неимением гербовой… все равно надо было чего-то говорить и делать.
– Ну, – ухмыльнулась она в стиле умственно отсталой людоедки для усиления эффекта шмыгнув носом, – уж очень просился. Духу не хватило отказать. Так че? Пришел, глянул, – так ведь уходить-то ему не обязательно?
– Умная? А если при ем глаз? Бо просто бецал гремучий, а сам он – фаршированный?
– Да нет, – она увлеченно махнула рукой, – он вообще, если хочешь знать, – иностранец.
– Хо! – Бейбарс хлопнул себя по бедрам. – Так он же мой близнец. То-то, гля, – фотка с моей фамильной анналы. Что от бабушки Фирузы. Дудка какая-нибудь особенная?
– Да откуда же, – как-то растерянно проговорила она, разводя руками, – знать-то?
– Это не он – глюк, – задумчиво проговорил Бейбарс, – это, наверное, ты – глюк. Морочило подменное, а не Ташка. Та б – провентилировала такую вескую статью, – хер на отруб. А тя – не, не признаю, тока сперва обзырился. – Он развел руками. – Косяк стесался. Так, по всему, и я не прав.
– Да я это! Я! За него Мишка Тюмень просил. За руку привел, вместе с этим своим…
– А печать?
– Вот, – Майкл подал незамысловатый конверт без всякой печати и марки, – сказал, чтоб из рук в руки…
С первого же взгляда, в тот же миг, когда Майкл в первый раз узрел великолепную персону Бейбарса, ему тут же как-то сами собой, без
