Солдат и пес. Книга 1 (СИ) - Валерий Александрович Гуров
— Стой! Стой, стрелять буду! — и повернувшись, прошептал:
— Борька, будь другом, дай два одиночных! У нас за каждый патрон все мозги вынесут, мать их!
Я перещелкнул предохранитель из блокировки в «стрельбу одиночными», вскинул АКМ и дважды пальнул в светло-облачное небо.
Это был заранее условленный сигнал «все сюда!» Конечно, по звуку выстрела найти в лесу цель не просто, но что же делать. Народ у нас опытный, общим разумом решит задачу.
Мы бросились вниз, легко перемахнули через ручей. Догнать перегруженных браконьеров труда не составило. Гром и Чингиз угрожающе зарычали.
— Голос! — приказал я, и Гром залаял. По этому звуку наши тоже смогут взять курс.
Трое поняли, что им не уйти. Но у них было в какой-то степени выигрышное положение: они находились на склоне выше нас. Двое обернулись, один продолжал карабкаться вверх.
У этих двоих были грубые, обросшие щетиной лица. Один, приземистый — скуластый, с приоткрытом рту гнилые зубы. Другой, повыше, худой, пожилой — Кощей Бессмертный, блин, настолько впалыми были его щеки и глазницы, так остро выдавался хрящеватый нос. Первый был в спортивной шапке-колпачке «Олимпиада-80», второй — в кепке-букле.
Этот второй, Кощей, сорвал с плеча двустволку-бескурковку:
— Стоять, падлы! Завалю, легавый! Тебя, служивый, тоже! Еще шаг — оба жмуры!
— И сам зажмуришься, — пообещал сержант.
— А мне похрен. Я свой век прожил. Вас, паскуд, на тот свет с собой заберу — и ладно. И псов ваших поганых. Федот, чего встал, как пень⁈ Ссышь, гнида?
Однако! Высокие здесь у них отношения.
Скуластый Федот нерешительно потянул с плеча ружье… Я понял, что он сильно трусит, попав меж двух огней — эту старую сволочь, видать, боялся до обморока.
— Кто поганый⁈ — вспыхнул Володя. — Да это ты погань тухложопая! Чингиз, фас!
Рыкнув, Чингиз метнулся молнией, вцепился в Кощееву мотню. Тот взвыл, скрючился, судорожно стиснул пальцы. Оба ствола с грохотом полыхнули огнем в землю.
Трус Федот обмер — и я, вмиг перехватив автомат, по всем правилам рукопашного боя врезал прикладом сбоку в рыло, с доворотом корпуса. Он стоял выше меня, но я за счет своего роста нивелировал его преимущество. Улар прилетел точно куда надо. Федот мешком рухнул наземь.
— С-сука, убери пса! Убери, падла, порешу!.. — в бессильной злобе выл главарь.
Гром было рыпнулся к нему, но я крикнул:
— Фу! — и тем же прикладом от души вломил по Кощеевой балде, аж кепка полетела прочь, а сам он ткнулся мордой в землю.
— Чингиз, фу! — грозно крикнул сержант.
Пес отскочил.
Третий браконьер все отчаянно карабкался наверх, мы с Громом бросились ему вслед.
— Гром, голос!
Пес люто рявкнул, давя на психику подонка. Тот отчаянно заработал ногами, но мы были быстрей.
Догнав, я просто дернул за тяжеленный рюкзак — и закон всемирного тяготения бросил негодяя вниз, он кувыркнулся на зависть любому каскадеру. И еще, и еще! — рюкзак сместил центр тяжести, преступник беспомощно катился, взмахивал руками, пытался схватиться за грунт, пальцы срывались… Наконец, тормознулся кое-как.
Разгоряченный, впавший в азарт Гром рванул следом. Я цыкнул на него:
— Рядом! — и мы дуэтом припустили вниз.
Ошалевший от пируэтов браконьер пытался встать, но я так рявкнул:
— Лежать! — а Гром обозначил себя таким рыком, что он вмиг затих, как мышь под веником.
Невдалеке грянул выстрел. Ясно, что группа поддержки спешит в правильном направлении.
— Борис! — весело крикнул Володя, бодро вязавший оглушенного Кощея. — Дай-ка им салют одним патроном.
Я стрельнул одиночным вверх — мы тут, мол, рядом.
У Володи всякие ментовские примочки были под рукой: в частности, тонкий прочный линек. Им он проворно и намертво связал правую руку и левую ногу задержанного — почему-то эта поза называется «ласточка», хотя мне она больше напоминает тюленя, что ли. Долбанул я старого урода знатно! Кепка смягчила удар, крови не было, но шишкан наверняка вздуется на пол-башки… Федот очухался, но встать, конечно, не смел. Лежал, охал, стонал, требуя сочувствия.
— Не вой, нервируешь, — назидательно сказал я ему.
Заткнулся.
На той стороне лощины показались один человек в милицейской форме, три солдата, несколько гражданских. Володя замахал коллеге рукой — у того на погонах тускло блеснули звездочки, и я понял, что это офицер.
Группа быстро устремилась вниз, перепрыгнула ручей, а на дальнем склоне появились еще и еще люди, в форме и штатские, и собаки, и я понял, что вся поисковая команда спешит на выстрелы, думая, что наконец-то найдены пропавшие… Хотя, конечно, опытному уху были слышны выстрелы несанкционированные, отличные от штатных. Вот и милицейский начальник, торопливо карабкавшийся по склону вверх, похоже, смекнул, в чем суть.
— Что там… у вас⁈.. — сквозь сбивающееся дыхание прокричал он.
— Браконьеров взяли, товарищ капитан! — откликнулся Володя. — Как говорится, побочный эффект. Но и упускать их было нельзя.
Капитан добрался до нас. За ним трое полузнакомых мне бойцов из роты охраны. А из дальней кромки леса в распадок выбегали все новые и новые искатели, я краем глаза увидал и Смольникова, и Храмова с Рахматуллиным…
— Батюшки! — иронически заговорил капитан. — Кого я вижу!
— Старые знакомые? — оживился Володя.
— Вот этот, — капитан указал хромовым сапогом на главаря. Пригнулся к нему: — Никсон! Тебе все-таки не жилось нормально?.. Чего? Не слышу ответа!
— Да вряд ли тут услышишь, — откомментировал сержант. — Ему вон, — кивнул он на меня, — коллега приложил прикладом. Теперь у него в башке как бегемот насрал.
Кощей-Никсон пробурчал нечленораздельное. Капитан оглядел способ его увязки в «ласточку».
— Ермаков, — обратился он к сержанту, — это ты упаковал?
— Так точно, — с гордостью отрапортовал Володя. — А что? Не так?
— Ну почему, — со странной задумчивостью промолвил его шеф. — Как раз все так… Молодец.
Володя разулыбался.
— Товарищ капитан, — обратился я. — А почему у него кличка такая?
— Никсон-то? — капитан вскинул взор, провел им по лесному горизонту. — А хрен его знает. Не интересовался. Он с зоны с ней пришел. Лет двадцать назад, когда… а хотя откуда тебе помнить!
Капитан немного рассказал про него. Из его повествования я узнал, что это местный житель, фамилия его Михеев. По молодости лет он по пьяной дури подрезал собутыльника, что было квалифицировано как «тяжкие телесные повреждения». Нашлись и отягчающие обстоятельства. Получил семь лет. Вернулся уже Никсоном, стал корчить из себя тертого-перетертого калача, прошедшего огонь и воду. Докорчился до очередной пьяной драки, где вновь пырнул кого-то ножом. На сей раз не сильно, на четыре года, зато стал официальным рецидивистом. Отсидел, вернулся. Теперь он почему-то он был угрюм и нелюдим, об этой отсидке отмалчивался. Что-то, видать, с ним там произошло такое,
