Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов

А потом, толпа притихла, а парнишка опять запел соло:

Ну, если из «Бумбараша» поет, теперь уже никаких сомнений. Попаданец. Ну вот, точно приплыли.

Глава седьмая. Проводник

Паровоз загудел, окутав перрон таким облаком пара, что заволокло окна, и показалось, что сижу не в вагоне, а в самолете, проходящем сквозь тучи.

Ну, тронулись-таки. Скорость у нас так себе, плетемся – вон, лошадка, запряженная в сани, нас обгоняет. Елки-палки, до сих пор не могу привыкнуть, что вместо многоэтажек приходится проезжать сквозь длинные посеревшие бараки, или невзрачные домики, из которых когда-то и состояли окраины Москвы. Кажется, когда в прошлый раз ехал по этому направлению, домиков было побольше. А когда я последний раз ехал? Вроде бы, в августе прошлого года получил приказ и отбыл в Москву, а потом пошло и поехало. Сколько времени-то прошло, полгода? Впрочем, и в самой Москве деревянных домов поубавилось. Все, что можно разобрать, разобрано и пущено на дрова. Странно лишь, что электричество работает исправно, трамваи ходят. Насколько помню, в двадцатом и двадцать первом годах были перебои с поставками угля и, стало быть, проблемы с электричеством. Кажется, когда в декабре двадцатого план ГОЭЛРО утверждали, то для карты с подсветкой пришлось оставить без освещения половину Москвы, а в этой истории отчего-то уголь поступает исправно. Может, это как-то связано с польской войной, и с тем, что мы не уступили ни Западную Украину, ни Западную Белоруссию?

А ход у паровоза пока малый, все хорошо видно. Показалось даже, что из одного окна торчит ствол и я инстинктивно пригнулся, хотя это мало бы помогло. Тьфу ты, а это высовывается труба печки-буржуйки, выведенная прямо в форточку.

Отчего-то вспомнился эпизод, рассказанный Блюмкиным про бои в Одессе в январе восемнадцатого года: «Вот, представляете, товарищ Кустов? Видим, местечко удобное – дом угловой, можно всю площадь контролировать. Стучим в дверь, открывает женщина. Мы ей: „Гражданочка, мы у тебя пулемет в окне поставим“. А она – „Ставьте хоть пушку, но что скажут люди? У меня взрослая дочь, а из окна стреляют совершенно незнакомые мужчины!“»

Не уверен, что эпизод реальной, скорее всего, Яшка врал, пересказывая анекдот. Все, о чем рассказывает Блюмкин нужно делить даже не на два, а на двадцать два. Вон, чего стоит рассказ о том, как его ставили к стенке петлюровцы, а он запел «Интернационал»? Еще вспомнилось, как Блюмкин со смешочком рассказывал, как квартировал у своего дяди, бездетного часовщика Арона, а когда молодая супруга дядюшки поинтересовалась – отчего такой мальчик не ходит гулять с девушками, пожаловался, что не умеет целоваться. Юная тетушка предложила давать племяннику уроки, видимо, увлеклась, а через девять месяцев счастливый дядюшка, отчаявшийся заиметь детей, тетешкался с новорожденным. Не знаю, врал Блюмкин, или нет, но, если убрать моральную составляющую, можно лишь порадоваться за старого часовщика.

И тут в дверь моего купе тоже постучали. Собрался достать браунинг, но решил, что с паранойей нужно бороться по-другому, отозвался:

– Да?

Дверь стронулась с места, и в щелку заглянул проводник старорежимного вида – в серой долгополой куртке и фуражке с молоточками:

– Товарищ Аксенов, чайку не желаете?

– Чайку? – удивился я. – У вас что, кубовую открыли?

– Так мы самовар спроворим, только скажите.

– Давайте попозже, через часик, – барственно отозвался я.

– Как вам угодно, – осклабился проводник, и осторожно прикрыл дверь.

Чего это он? Наркомпуть учреждение государственное и железную дорогу на хозрасчет не переводили. И самоваров в поезде не бывает, титаны пока не придумали. Хм… А ларчик-то просто открывается, чего я фигню несу? Все просто. Разумеется, для простых смертных кипяток до сих пор проблема, а вот в вагоне, в котором едет специальный уполномоченный Совнаркома, есть и самовар, а может, и столовое серебро найдется. Специальный уполномоченный Совнаркома, как ни крути, большая шишка. И мое нынешнее удостоверение перекрывает даже мандат начальника ИНО ВЧК. Не может начальник ИНО своей властью снять с должности председателя губисполкома, например, а спецуполномоченный может. И, вроде бы, предгубисполкома и выборная должность, его снимают и назначают на пост Губернский совет, но вы же меня понимаете?

Когда звонил на вокзал, бронировал служебное место, то разумеется представился, кто таков, и чего хочу и билет мне оставили в специальной кассе, куда я прошел без очереди. Не потому, что такой наглый, просто там никого не было, за исключением пары совслужащих, пытавшихся убедить кассира, что им положена льгота. Разумеется, я рассчитывал, что мне оставят место в купе, а не в общем вагоне, надеясь, что больше никого туда не подселят. А тут, вишь, особое купе, типа СВ. Судя по наличию красной мебели, бархатных диванов с уже обтрепанным ворсом, шкафчиков непонятного назначения, вагон принадлежал кому-то из «бывших». Вряд ли самому государю-императору, или какому-нибудь Великому князю – эти вагоны уже забрали себе руководящие товарищи типа Троцкого или Зиновьева, но какому-то генерал-губернатору, не ниже. Не удивлюсь, если окажется, что в вагоне еду один, но вставать с места и проверять было лень.

В один из шкафчиков я пристроил пузатый портфель, реквизированный у Артура. Главному особисту республики он не особо нужен (ишь ты, сострил!), а мне позарез. Как же начальник, да без портфеля? Не с парусиновым же ехать, как простому совслужащему, правильно? Куда я документы складывать стану, подарки? А пирожки с вареными яйцами, которыми меня снабдила в дорогу Лида Артузова? И советских денег, что почти перед отходом поезда наменял на доллары, целая пачка. Не в руках же носить. Артур с полминуты препирался, но вспомнив, что взамен портфеля его отдел обзавелся ценным обменным фондом, притих. Я, кстати, осчастливил семейство Артузовых еще и соленой зубаткой, которую пришлось-таки взять у бывшего старпома, ставшего продавцом. И я нисколько не сомневался, что незнакомый мне человек передаст Аньке