Мир колонизаторов и магии (СИ) - Птица Алексей

Так я и сидел наверху, под раскатистый гогот пиратов, от которого мне было тошно, и боялся спуститься вниз. Ручейки горьких слёз давно уже засохли на моём лице, а порывистый ветер добавил на него слой своей соли, называемой морской. И какая из них была горше, неизвестно.

Качаясь в вышине, вместе с мачтой, я смотрел вокруг себя и плоский мир водной глади, раскинувшийся передо мной, завораживал своей бескрайностью. Я любил море, не то, которое поражает кучей народа на пляжах и мусором на волнах, а другое.

Большое, неласковое, бурное взметающее к небу огромные валы волн и белые барашки грозовой пены. Которое бурлит страшными водоворотами, затягивая в свою бездонную воронку и корабли, и все живое. То, которое приводит в мистический ужас всех людей. Оно не злое, и не доброе, оно — особенное, и не подчиняется никому.

Каким бы оно не было страшным, оно всегда привлекало меня, а сейчас я чувствовал — оно родное, оно любит меня и жалеет, как только может жалеть стихия абсолютно чуждое ей земное существо. И я тоже любил его, за то, что оно добавляет свои слёзы к моим, за то, что оно отвлекает всё внимание на себя, заставляя забывать земные горести и людское чванство. За то, что вытягивает из меня всю ненависть, которая горькой горечью неумолимо подступает прямо к горлу.

Мы гости на его груди, мы гости на своих кораблях. Мы должны просить прощения у него за то, что бороздим бескрайние просторы, за то, что смеем разбивать форштевнями своих кораблей его волны.

— Мать волна, я люблю тебя! Отец океан, прости меня! Морская стихия, я принесу тебе жертву, как только освобожусь от оков рабства. Море! Помоги мне, — еле слышно прошептал я. И оно услышало…

Сначала вдалеке образовалось небольшое облачко, которое пока не обращало на себя внимания пиратов, потом резко усилился ветер и горизонт стал быстро заволакиваться штормовыми свинцово-серыми облаками.

— Капитан, приближается шторм, — донеслось до меня снизу. — Шторм, капитан!

Глава 7 Шторм

Громадные стальные волны вздымались за кормой корабля, яростно обрушиваясь сверху на его палубу. Шлюп мотало из стороны в сторону, как пьяного в дымину моряка. Он шёл, чередуя галсы, из-за постоянно меняющего своё направление ветра, и болтаясь, при этом, между громадными волнами.

Временами, когда особо крупные волны, проходя под килем, выносили его на гребень волны, он гордо несколько секунд висел на ней, а потом резко проваливался вниз, проскальзывая между валами как уж, и выскакивая после этого, как чёртик из табакерки.

Мощные удары воды, разнося планшир в клочья, перекатывались через палубу и, поднимая тучи брызг, снова возвращались в море. Порывистый ветер рвал в клочья такелаж и страховочную сетку. Рулевой еле удерживал румпель, и к нему вскоре присоединился ещё один пират, для подстраховки.

Промокший до последней нитки, я сидел на марсе, а подо мной, свёрнутые в рулоны грот-брамселя, возмущённо хлопали под порывом ветра, который, казалось, мог проникнуть даже в свёрнутые по-штормовому паруса, заставляя издавать их какое-то приглушённое шуршание, как пойманная и задавленная котом мышь, на последнем своём издыхании.

Надо мной располагалась рея с грот-бом-брамселями, а дальше — только флагшток с шаровидным клотиком, на котором всякий уважающий себя юнга просто обязан был выпить чаю, не страшась высоты. Увы, я был трус, да ещё и морально был совершенно не готов к этому, по крайней мере, сейчас.

Бурные волны, на вздымающейся от гнева груди морской стихии, продолжали яростно трепать пиратский корабль, не обращая внимания ни на меня, ни на его команду, ни на сам шлюп, уже изрядно разбитый различными невзгодами. Или это была шхуна? Как классифицировать этот корабль, я не знал.

Скрючившись на марсе и судорожно вцепившись в него трясущимися руками, я ждал своей неминуемой смерти. Шлюп, резко взбираясь на гребень, тут же падал между волнами, и тогда они оказывались на одном уровне с моими глазами. Ужас, цепенящий, смертельный ужас парализовал мои руки, которые намертво держали марсовые леера.

Стена воды грозно вздымалась со всех сторон. Эти грязно-зелёные волны были пронизаны белыми прожилками пены, напоминающими мне пену, падающую со злобно оскаленной пасти бешеного животного. Равнодушная ко всему живому и абсолютно дикая стихия царила вокруг, не щадя никого и ничего.

Находясь сейчас в этом состоянии, я, как никогда, понимал любого моряка, оказавшегося хоть раз на борту судна в шторм. Здесь место Бога отсутствовало, а царил Морской дьявол. Но я не собирался молиться ему. Нет, в моей голове прочно засела мысль о дружественной стихии, каким я и представлял себе море, не давая думать ни о чём другом.

Да, морская стихия разозлилась и, в своём гневе, трепала нас, как тузик грелку, уча уму-разуму, и, видимо, мы это заслужили. Пираты не раз, и не два гневили Бога, и море тоже, отворачивая от него своиугрюмые лица, а уж я и подавно был заложником непреодолимых обстоятельств.

Но я не сдавался. Прыгая вверх и вниз, вместе со всем кораблём, я с отчаянной храбростью смотрел на шторм. Сердце билось где-то внизу, спрятавшись в животе. Это буйство природы завораживало меня и будило в душе противоречивые эмоции. Грозно сверкали молнии, ветвистыми змеями раздирая тяжёлые свинцовые облака. Дико свистел штормовой ветер, срывая пену с гребней волн. Яркие всполохи освещали бурное море, утапливая в нём все надежды и страхи.

Одна из громадных волн, обрушившись на корабль, окатила меня с головой водой, промочив насквозь. Приближающаяся к моим глазам, зелёно-серая стена воды на секунду показала в себе несколько рыб и глубоководных чудовищ. Мне даже показалось, что я вижу чудовище, которое увидел на карте, того самого молотозавра.

Но волна, как поднялась, так и ушла, подкинув «игрушечный» корабль на следующую, швырнув в меня напоследок пеной. Выглянув из жалкой корзины марса, я с ужасом увидел, как прямо передо мной вырастает огромная грозная волна.

В детстве я заворожённо смотрел на картину Айвазовского «Девятый зал» и теперь мог лично убедиться, что такие волны действительно существуют. Огромная водяная стена, величественно вздымаясь, вырастала перед моими глазами. В том, что она сможет разломить пиратский корабль напополам, у меня сомнений не было.

Как только высота волны достигла критической отметки, она, ни секунды не задерживаясь, рухнула на корабль, захлестнув его полностью и смыв с палубы нескольких пиратов, а заодно, обломав верхушку грот-мачты, на которой я нёсся сквозь шторм.

Дальнейшее я помню весьма плохо. Помню, как мачта переломилась в верхней трети, и я полетел, вместе с её обломком, прямо в пучину моря. Нырнув в серо-зелёную толщу воды, я беспомощно барахтался в ней, беспорядочно взмахивая всеми конечностями и выпуская изо всех своих отверстий пузырьки воздуха.

Долго это не продолжалось. Поболтав в своих внутренностях, суровая толща воды выкинула меня обратно, направив на гребень волны, и дав мне возможность выплюнуть влагу, а также набрать в лёгкие новую порцию воздуха, а потом снова утащила меня вниз, где я вертелся, как волчок, не понимая, где вверх, а где низ.

Ничего не чувствуя, кроме удушения и захлестнувшего меня ужаса, я болтался в толще воды, повинуясь её движению, пытаясь жить, несмотря ни на что. Получалось плохо. Но, видимо, моя судьба не должна была закончиться так просто, либо море только показывало свой буйный нрав и крестило меня таким, весьма своеобразным, способом, давая понять, что за всё в этой жизни надо платить.

Сколько это продолжалось, я не знаю, пока, в очередной раз, уже изрядно уставшая, волна не бросила меня на «La Gallardena», продолжавшую болтаться в шторме. Вместе с потоком воды, ничего не соображая, я был вынесен на палубу корабля и там застрял, почти не дыша, в сорванной и переплетённой сетке и обрывках такелажа, где-то возле правого борта.