Макс Мах - Под Луной

Что же касается "особых поручений", которыми Кравцов был занят в Региступре, то, как ни странно, ящики с "импортными" документами закончились даже раньше, чем Макс Давыдович успел заскучать. Все восемь ящиков, бумажка к бумажке. И ведь ни одного дня он не работал в полную силу. Все время урывками – до и после занятий в Академии. Но прошло всего три недели, и Кравцов отчитался по команде, но не лично Берзину – тот пребывал как раз в отъезде – а через его "для особых поручений" Штайнера, что работа закончена. Никакого внятного ответа на свою докладную записку он, однако, не получил. Но действия его без отклика не остались.

Когда на следующий день – тот самый, что был отмечен солнечной погодой и тяжелой головной болью – Кравцов зашел вечером в Региступр, в кабинетике его ожидали четыре новых снарядных ящика с трофейными документами и записка, прикнопленная к потертой и исцарапанной столешнице рабочего стола. Некто Эр Вэ Лонгва просил товарища Кравцова зайти к нему в комнату номер "35": "очень поговорить надо". При виде этого послания Макс Давыдович даже похолодел, как какая-нибудь, прости господи, гимназистка, нежданно-негаданно обнаружившая, что беременна. Оставив записку на столе, он опрометью бросился к несгораемому шкафу, но там все было в порядке. Судя по оставленному накануне вечером волоску на нижнем крае дверцы и кусочку хлебного мякиша на одной из стальных петель, сейф никто в его отсутствие не открывал. Бумаги, от которых за версту несло выстрелом в затылок, тоже оказались на месте и лежали именно так, как были оставлены. "В тех же позах" и в том же порядке. То есть, скорее всего, никто содержимым несгораемого шкафа не интересовался, и опасных документов не видел.

"Вот же муета! Вот же подарочек! Ну, Жора, удружил!" – зло подумал Кравцов, с трудом унимая дрожь в пальцах, чтобы закурить.

"Семенов, твою мать!"

А на ловца и зверь. Не успел Кравцов выйти из кабинета, а Семенов тут как тут, спешит куда-то по своим оперативным надобностям.

– Здравствуй Григорий! Богатым будешь! – Кравцов улыбнулся, хотя, возможно, и несколько натянуто, спрятал ключи в карман и протянул руку старому приятелю.

– И тебе богатым быть! Как раз сегодня о тебе вспоминал, – Семенов ответил крепким рукопожатием и тоже улыбнулся, но, следует отметить, его эмоции казались более естественными. – Может быть, зайдем после службы ко мне? Я здесь недалеко живу. А то ты, Макс, и с женой моей до сих пор не знаком. Не порядок.

– Спасибо за приглашение, – возможность поговорить без свидетелей была именно тем, чего желал Кравцов. – Часиков в восемь?

– Договорились, – кивнул Семенов. – В восемь на выходе… с вещами.

И он пошел своей дорогой, предоставив Кравцову идти своей.

Тридцать пятая комната помещалась на втором этаже. На двери висела табличка "Начальник 1-го отделения тов. Лонгва". Вопрос, "Первое отделение чего?" – оставался, однако, за скобками.

"Надо будет спросить", – решил Кравцов и постучал костяшками согнутых пальцев в дверь.

– Войдите! – голос хозяина кабинета звучал глухо, но внятно.

Кравцов толкнул дверь.

Лонгва – худощавый широкоплечий мужчина с треугольным выразительным лицом, светлыми навыкате глазами и отросшими вьющимися волосами сидел за столом напротив входа. При появлении Кравцова он встал и протянул тому руку через стол.

– Проходите, пожалуйста, товарищ Кравцов, садитесь!

– Спасибо! – Макс Давыдович пожал Лонгве руку и вопросительно посмотрел в светлые до полной прозрачности глаза. – Вас, извините, как зовут, товарищ?

– Меня зовут Роман Войцехович. – Лонгва говорил с легким польским акцентом, смотрел спокойно.

– Ну, что ж, Роман Войцехович, спасибо, что представились. Так, знаете ли, как-то привычнее. А меня зовут Максим Давыдович. – Кравцов сел на стул и "вернул взгляд", присовокупив улыбку. – И вот еще что, товарищ Лонгва, вы каким отделением руководите? Какого отдела? А то неловко как-то, сидишь с человеком, разговариваешь, табак куришь, и не знаешь, кто он и чем занимается.

– Я работаю в информационном отделе, – улыбнулся и Роман Войцехович. – Первое отделение, сводочное. Но я уже им не руковожу.

– Почему? – вопрос напрашивался.

– Новое назначение, – чуть пожал плечами Лонгва. – Назначен на Украину.

– К Фрунзе.

– Знакомы?

– А вы не знаете?

– Знаю, – согласился Лонгва, – но возникает вопрос.

– Спрашивайте, – предложил Кравцов.

– В Москву вас привез Михаил Васильевич, а в Региступр устроил Сергей Иванович…

– А в партию меня принимал Абрам Рафаилович, – Кравцов не торопясь, достал из кармана кисет и бумагу и начал сворачивать самокрутку.

– Гоц?

– Гоц.

– А в большевики?

– А в большевики меня принимал Авель Сафронович Енукидзе, – Кравцов закурил. Занимало его сейчас то, чем должен завершиться этот странный разговор, когда, и где, но в воздухе было разлито совсем непростое настроение. Вероятности множились, ветвясь. Время замедлило ход.

– А в РККА? – спросил Лонгва, как ни в чем не бывало.

– А что записано в моем личном деле? – поинтересовался Кравцов.

– Не знаю, – дернул губой хозяин кабинета.

– Как так? – искренне удивился Макс Давыдович.

– А ваше, Макс Давыдович, личное дело в РВСР у товарища Троцкого лежит, а не у нас, – объяснил Лонгва.

– А я думал, оно в Харькове…

– Вот и мы думали, что в Харькове, а оно в Москве.

– Странный у нас какой-то разговор, – сказал тогда Кравцов.

– И в самом деле, – покладисто согласился Лонгва. – Я, собственно, в связи с убытием на Украину хотел вам одно дело передать…

– Сводочное? – съехидничал Кравцов.

– Почти, – не стал спорить Лонгва. – Вот взгляните. – Он выдвинул ящик стола и, достав оттуда темную картонную папку, положил ее перед Кравцовым.

Макс Давыдович открыл папку, прочел первый документ, перелистнул, чувствуя, как холод входит в сердце, и стал читать все документы подряд. Их было, однако, всего ничего, так что много времени это у Кравцова не заняло.

– Это не наша компетенция, – сказал он с сожалением, закрывая папку.

– Наша? – уточнил Лонгва, и, хотя Кравцов понял, что речь идет уже не о "правах и обязанностях", а совсем о другом, он счел своим долгом напомнить, что всему, даже лояльности, есть своя цена.

– Это прямое нарушение решения Оргбюро ЦК, – сказал он.

– Так, значит, не наше? – повторил вопрос бывший начальник "сводочного" отделения, акцентировав слово "наше". Вопрос, таким образом, касался именно лояльности бывшего командарма. Лояльности армейскому командованию и Региступру.

– Наше, – немного подумав, решил Макс Давыдович.

Он не кривил душой, по здравом размышлении – все так и обстояло: Кравцов не отделял себя от РККА и Управления, поэтому и дело было все-таки "наше". А то, что оно насквозь "стремное" и практически противозаконное, это уже совсем другая песня.

– Тогда, берите дело и перестаньте сомневаться.

"А начальство знает? – хотел было спросить Кравцов, но промолчал. – Знает, – решил он. – Вопрос только, кто это начальство, и где оно сидит?"

– Я "для особых поручений"…

– Ну, вот я вам и поручаю… последним приказом по отделению. Вас такой ответ устроит?

– Вполне, – кивнул Кравцов. – Но в нашем разговоре не хватает нескольких имен.

– Разумно, – чуть помедлив, согласился Лонгва. – О вас хорошо отзываются товарищи Фрунзе и Сокольников, но официально вы продолжите заниматься описью трофейных документов.

"Официально, это для товарища Гусева? В какие игры они тут играют, и кто с кем? Но главное, что они не поделили на этот раз?"

– Ладно, уговорили, – Кравцов затушил окурок в бронзовой пепельнице и вял папку из рук Лонгвы. – Только если уж у нас пошел такой разговор, я хотел бы поподробнее узнать, так сказать, "механику делопроизводства" в нашем "столоначальстве", и о характере полномочий хотелось бы услышать, и вообще, – он чуть повел левой кистью, обозначая пространство кабинета.

– Хорошо, – не стал упираться собеседник. – У меня есть полтора часа времени, и я всецело в вашем распоряжении. Спрашивайте, но и я вас тоже спрошу кое о чем. Договорились?

– Договорились.

Когда около восьми вечера – к назначенному часу Кравцов опоздал буквально на пять-десять минут – он спустился к проходной, боль, изводившая его весь этот день, прошла, но зато голова налилась чугунной тяжестью, и где-то за орбитой левого глаза отчетливо ощущался пульс. Семен уже ждал его, покуривая в сторонке и перебрасываясь по временам короткими репликами с дежурным. Бойцы охраны в разговоре, разумеется, не участвовали, и оттого сцена показалась Максу Давыдовичу неправильной. Даже гротескной. Но он и все теперь видел словно бы в искаженном свете. Настроение его следовало определить одним простым словом – мрачность, и другим – ученым – мизантропия.