Николай Андреев - За Русь святую!
Едва какая-нибудь задачка не давалась, все никак не хотела решаться, то раздавались слова: "Это к Колчаку. Он у нас голова", и кто-нибудь шел "на поклон", как любили шутить. И мог видеть картину, не сухой гуашью, но насыщенными, жирными масляными красками.
В комнате, узкой и длинной, освещенной керосиновыми лампами, кадеты готовят задание на следующий день. Шелестение бумаги да скрип перьевых ручек и химических карандашей нарушает лишь тихий голос, необычайно уверенный и твердый голос худого кадета. Невысокий, загорелый, изредка шумно вдыхавший своим орлиным носом воздух, наполненный пылью, запахом керосина и ароматом знаний. И рядом — высоченный, плотный кадет, с плохо скрываемым обожанием и уважением в глазах. Так смотрят не на человека, а на ожившую книгу, в которой заключены все знания о мире и абсолютная истина.
Один из первых среди выпускников, получивший четверку только за минное дел, Колчак отправился в далекое плавание во Владивосток. Сделали остановку и в Порт-Артуре, только что занятом русской эскадрой. Когда поднимался ветер, Колчак, как он любил потом шутить, легко мог понять, с чего дону из гор рядом с городом назвали Золотой. Пыль. Тонны, тысячи тонн пыли, заполнявшие воздух, превращая его во что-то подобное рассыпчатому песочному тесту. Но более всего Колчака поразила Япония, в портах которой его корабль дела остановку…
Снаряды японских гаубиц, падавшие на Старый город, застроенный китайскими хибарами. И никто никогда точно не знал: останется снаряд неразорвавшимся или сотрет с лица земли десятки домов, собрав богатый кровавый урожай смерти. Колчак наблюдал за этим с борта миноносца. Рвались снаряды в городе, буравили окопы защитников Порта-Артура, нерусского города, ставшего родным для многих россиян. Многие из них обрели здесь свою могилу. А Александр Васильевич, сжимая кулаки от бездействия, более не мог смотреть на расцветавшие розами огни разрывов снаряд и бомб, и попросился на берег. Там он командовал батарей на горе Высокой…
А потом город сдали. Стессель, руководивший обороной, сдал его, несмотря на то, что еще очень долго можно было оборонять Порт-Артур, превратив китайский городок в тихоокеанский Севастополь. Но не получилось…
Как же она теперь напомнила ему Малахов курган.
"Не дай Бог Севастополю повторить в этой войне участь Порта-Артура" — кричало сердце вице-адмирала. К счастью, шла совсем не русско-японская война. К сожалению, это была совсем не русско-японская…
После прогулки по Малахову кургану и инспекции кораблей, стоявших на рейде, командующий Черноморским флотом засел в своем кабинете за план Босфорской операции. Сколько раз он уже читал его, участвовал в его разработке, готов был, посмей кто разбудить вице-адмирала ночью, рассказать его в мельчайших деталях. Как жаль, что приходилось полностью его перекраивать. Кирилл Владимирович был невероятно убедителен в своем письме. И еще более — уверен в том, что пишет. Это чувствовалось в каждом слове, в каждой точке, в каждой завитушке. К тому же он совершенно точно предсказал дату покушения на него и князя Львова. Вот тогда-то волосы дыбом встали на затылке Колчака, а в сердце разлетелись льдинки. Нет, конечно, сам Романов мог подстроить случай в Таврическом саду. Но факт оставался фактом: все прошло точно по описанию Кирилла. Даже заголовки статей. И от этого становилось страшно. И еще немножко — уверенней, как ни странно.
Поэтому на бумаге уже возникали детали нового плана. Приходилось рассчитывать только на три дивизии и полк, усиленный двумя пулеметными бригадами: по словам Романова, это было все, что можно было бы стянуть в Крым. Впрочем, и атаковать приходилось далеко не самые лучшие укрепления. Заброшенные окопы, редкие батареи, армия, почти полностью уничтоженная в боях на Кавказе и в Галлиполи — вот и все, чем могла похвастаться Турция, в чье сердце был направлен удар.
Сперва требовалось наладить связи с местным христианским населением. Несколько подлодок должны были всплыть неподалеку от фракийского и малоазийского берегов. Романов обещал прислать специалистов, которые бы справились с предварительной подготовкой антитурецкого восстания. Вместе с людьми Кирилла Владимировича на берегу оказываются запасы оружия и турецкие лиры. Затем периодически должны были выгружаться новые группы "специалистов" и всего необходимого для подрывной работы. А затем, в первых числах июля, в Крыму уже оказывались требуемые силы. Правда, все это жутко походило на смертельную и глупую авантюру. И тогда Кирилл в письме, признавая наметки плана "сумасшествием", парой строк развеял все сомнения Колчака. Романов просто вспомнил про поиски Земли Санникова и барона Толля…
"Заря". Корабль, навсегда запомнившийся участникам экспедиции. Выжившим участникам. Колчак, заросший бородой, бродил по каютам корабля. Повсюду были видны следы запустения. Скрипело дерево под ногами. И барон Толль, ушедший в никуда. И надо найти это никуда, надо найти человека, так и не нашедшего землю среди ледяных полей. Это было первым самостоятельным делом Александра Васильевича. И он бы очень долго улыбался, расценив как шутку слова о том, что когда-нибудь станет героем книги, матерым мореходом, рассуждающим, что никакой Земли Санникова нет. И ведь стал, только имени в той книге для него не нашлось. Как и места в стране, которую он любил больше жизни, больше семьи и больше Анны Васильевны…
Это было еще до русско-японской войны. Барон Толль решил открыть земли, которые лежали к северу от Новосибирских островов. Земли Санникова. Путешественник заболел ими, грезил только о том неизвестном клочке суши. Толль смог "заразить" этой горячкой открытия новых земель и других. Сам Николай II побывал на корабле "Заря", на котором отплывала экспедиция. После небывалых лишений, многочисленных открытий, среди которых был и остров, названый в честь Колчака, — вынужденная поездка на материк некоторых матросов. А потом — новая экспедиция по спасению Толля. Барона так и не нашли. Остались только его записи. И сны — сны, наполненные холодом, морозом, несгибаемой волей к победе, мечтой о путешествиях и странствиях. Мечтой, которая обернулась гибелью людей… А еще подарила тягу к странствиям у десятков и сотен людей. Но это будет потом…
Воспоминания на несколько минут захлестнули вице-адмирала, но он собрал свою волю в кулак, ради победы в войне. И смог вернуться к составлению плана. Все-таки не стоило бросаться очертя голову. Без всякого знания того, что надо будет делать в следующий момент. Конечно, эти бумаги станут бумажками. Едва дойдет до настоящего дела. Но на первое время они очень и очень помогут…
Так вот. В Крым стягивались дивизии, а Колчак должен был предоставить транспорты и охранение для них. Причем желательно не особо афишировать начало операции. Александр Васильевич качал головой, думая, что Романов ошибся в письме. "Руководство страны вряд ли одобрит Вашу операцию, и если Вы захотите запросить разрешение на начало операции, Вас могут лишить поста на флоте или перевести на Балтику" — как могут люди, объявляющие себя патриотами и радетелями за благо России, ставить крест на возможности спасти сотни тысяч жизней одним ударом? Ударом, который не потребует много сил, зато принесет множество выгод даже в случае поражения.
Да и служить на Балтике Колчаку было не привыкать. Он начал войну именно там. Не раз проявлял себя как превосходный специалист по минному делу, да такой, что через много лет город Петра, снова переименованный, будет защищен с моря и благодаря наработкам Александра Васильевича. Однажды даже шифр перехватили немецкого флота, да так, что германцы и не подозревали об этом. Но Ставка не нашла ничего лучше, чем отдать полученные благодаря одному лишь невероятному везению данные англичанам. Здесь же, в Балтийском флоте, Колчак познакомился с адмиралом Эссеном. Происхождением немец, душою — настоящий русский, он тяжело переживал за Россию. Он не мог спокойной жить и видеть, как с таким трудом и тщанием построенные корабли, каждый рубль на которые выбивался огромными усилиями, стоят на приколе или патрулируют совершенно безопасные воды. И опять — первое мая…Эссен почувствовал себя плохо именно в этот день, ставший потом красным днем календаря… Адмирал умирал четыре дня от сердечной недостаточности и воспаления легких. Умирал тяжело, беспокоясь за судьбу ставшего родным Балтийского флота…
Снег, падавший с неба. Ставшее сумасшедшим море, так и норовившее проглотить, не подавившись, корабли миноносной бригады Колчака. Ночь. Пурга. Только-только подняли с мели три корабля, едва не искорежившие себе днища. А потом — свет маяка, показавшийся заревом Судного дня: так его ждали. И к семи часа утра — в бой. Наших теснили немцы, грозясь прорвать фронт. Пушки миноносцев запели победный туш. Даже вражеские аэропланы и батареи, силившиеся уничтожить миноносцы, не помешали кораблям Колчака. И германец дрогнул, отошел. Потом командир наземных сил, Меликов, улыбаясь и смеясь, все твердил, что теперь порядок, что пора Колчаку уходить, лишь с утра напомнив о силе русского оружия, грянув парой залпов по немецким позициям…
