Александр Мазин - Княжья русь
— Делай, что говорят, — проворчал Кулиба. — Будет с меня указчиков.
Станята всё еще колебался. Потом придумал:
— Пусть поклянется варяг Перуном своим, что худого не задумал и Роговолтовну честно к нам привезет!
— Да ты… — начал Кулиба грозно.
— Я поклянусь, — перебил Славка. — Но не Перуном, а Господом Иисусом Христом. Клянусь, что не задумал худого и вернусь сюда с княгиней Рогнедой! — Славка вытянул из-за пазухи крест и поцеловал его. — Годится?
— Угу. Выходит, ты в ромейского бога веруешь? — Леший хмыкнул. — А я-то думал: почему ты моих воев не убил… Вам же убивать не велено.
— Если к нашему возвращению стол не будет накрыт — собственными руками задушу, — пообещал Славка.
Глава двенадцатая,
В КОТОРОЙ БОГУСЛАВ ОТКАЗЫВАЕТСЯ СТАТЬ КНЯЗЕМ
— А все же, почему ты их не убил? — чуть позже спросил Кулиба. — Ссориться с вами не хотел. — Выходит, ты знал, что мы — Устаховы?
— Нет. Зато я знал, что мои люди — у вас. Пока крови меж нами нет, могли бы договориться.
— Молодец! — похвалил Кулиба. Но тут же похвалился: — А все ж мы тебя взяли! И людей твоих — никто и не пикнул. Нурманы, правда, поерепенились, но драться не стали. Сообразили, что к чему, когда стрелков наших увидали.
— И много было стрелков? — поинтересовался Славка.
— Две большие сотни. А надо — и больше было бы. Хоть с луками, хоть с самострелами. Только и этих хватило.
— У вас что же — целое войско?
— А то! — гордо произнес Кулиба. — Могли бы еще весной Полоцк отбить.
— Что ж не отбили?
— Так Рогнеда же! Мало ли что с ней при штурме случиться могло. Всё, хватит меня выспрашивать. Приедем к воеводе, он тебе сам все обскажет.
— Рогнедушка, — негромко позвал Славка.
— Ты, любый?
За Славкиной спиной удивленно крякнул Кулиба.
Славка мгновенно развернулся. Полоска сабельного лезвия оказалась у Кулибина горла так быстро, что он и вздохнуть не успел.
— Никому! — прошипел Славка. — Даже воеводе! На куски порежу!
Кулиба не испугался.
— Наш пострел везде поспел, — шепнул он насмешливо. — Не боись, Серегеич. Не выдам.
— Кто это с тобой? — Славка разглядел в руках княгини собственный меч. Держала она его правильно: сунься — ужалит, как змея.
— Друг, — успокоил Славка.
— Так и есть, пресветлая Рогнедь Роговолтовна, — заверил его спутник. — Батюшки твоего гридень я, Кулибой кличут.
— Помню тебя, — без особой радости сказала Рогнеда. — Мывка, выходи.
Путь верхами короток. Вскоре они все уже сидели за накрытым столом.
Рогнеду здесь привечали по-княжьи. Величали, кланялись в пояс…
Славка не знал, что и делать. По всему, дело его было провалено. Привезти Рогнеду в Киев ему не удастся. Но, может, оно и к лучшему. Неизвестно еще, как встретит Рогнеду законный супруг. Батя говорил: Владимиру не столько сама Рогнеда нужна, сколько сын ее, Изяслав. «Кровь Роговолтова — ключ от Полоцка, — говорил боярин Серегей. — А Полоцк Киеву нужен».
Приехал Устах.
С прошлой встречи воевода Роговолта изменился мало. Разве что в длинных варяжских усах седины прибавилось.
— Здрава будь, княжна!
— Здоровья и тебе, дядька Устах! Только я не княжна уж, а княгиня. Князю киевскому младшей женой отдана, ужель не слыхал?
— Младшей? — Лохматые брови воеводы сошлись к переносице. — А кто ж тогда — старшая? Не иначе кесаревна ромейская?
— Прежде была Олава, дочь Тюри.
— Я слыхал: она умерла родами? Выходит, теперь старшая — ты?
— Это уж как великий князь решит, — смиренно ответила Рогнеда, опустив глаза.
Устах некоторое время глядел на нее, хмурился. Потом, видно, догадался.
— Вышли все, — велел он.
Его люди хоть и без особой охоты, но покинули избу. Антиф вопросительно глянул на Славку. Тот кивнул, и Антиф вышел. Однако сам Славка остался. Его удержала Рогнеда.
— У меня под рукой пять сотен мечей, — напрямик заявил Устах. — Все — из гриди твоего батюшки. И вдвое больше стрелков-охотников. А ежели понадобится — еще столько же подниму.
— К чему ты это все говоришь, дядька Устах? — Рогнеда крепче сжала пальцы Славки.
— К тому, что одного лишь слова твоего довольно, чтобы выкинуть чужих из Полоцка. Городские ворота нам откроют, а из Детинца мы их в три дня вышибем.
— А дальше что?
— А дальше, Рогнедь Роговолтовна, будешь сама княжить. Хоть своим именем, хоть именем сына, как пожелаешь.
— Недолгим будет мое княжение, — заметила Рогнеда. — Как придет из Киева рать, так оно и закончится.
— Мешко, князь ляшский, помочь обещал, — сказал Устах. — Я с послами его говорил. Верю, что не обманет, мне сильный Киев не нужен.
— Я с его послами тоже говорила. Мне они тоже обещали немало. Например, мужа доброго из лехитских бояр.
«Вот это новость!» — подумал Славка.
— Со мной об этом речи не было, — нахмурился Усах. — И что ты сказала?
— Что я — жена великого князя Владимира. Зачем мне муж — боярин?
— Младшая жена, — напомнил Устах. — Да и ни к чему тебе замуж за лехита. Коли захочешь мужа — выберешь сама, — быстрый взгляд в сторону Славки, — того, кто тебе по сердцу. Полоцк — твоя вотчина. Ужель не хочешь убийце родичей твоих отмстить?
— Хочу, — согласилась Рогнеда, и глаза ее сверкнули. — И отмщу. В этом не сомневайся. Но не тем, что сделаю мой город кровавым призом в распре Владимира и Мешко. Полоцк — моя вотчина, Устах. И она достанется не какому-нибудь лехиту, а моему сыну. — Рогнеда встала. Поднялся и Устах.
— Хочешь мне послужить, воевода? — спросила княгиня.
— Смотря в чем, — уклонился от немедленного ответа Устах.
— Хочу, чтобы ты поехал со мной. Вместе с верными людьми. Хочу, чтобы ты там, в Киеве, стал моим воеводой.
— Владимир не согласится.
— Согласится, — уверенно заявила Рогнеда. — Добрые воины ему нужны. Да и отказать тебе он не посмеет. Ты ведь меня от разбойников спас, — княгиня холодно улыбнулась. — Многие ли из гридней Лунда тебя видели?
— Только Кведульв, кормчий. И нурман Хривла. Они у меня в отдельном порубе сидят.
— Кведульва и Хривлу убьешь, — спокойно сказала Рогнеда. — Людей Хривлы — тоже. Остальных можешь оставить. Бестолочи, от которых Лунд с удовольствием избавился. Даже если кто-то из них о чем-то догадается, их никто и слушать не станет. Хотя нет, кого-нибудь из этих тоже отправь к Морене. Не то могу спросить: почему викингов порубили, а неуклюжих отроков — нет.
Славка слушал свою милую с растущим удивлением. Такую Рогнеду, с легкостью распорядившуюся жизнями десятков людей (и не просто людей, а тех, с кем она делила пищу и кров), он еще не знал.
Однако Устах слушал Рогнеду очень внимательно и время от времени кивал.
— Добро, — одобрил воевода, когда княгиня закончила. — Остался лишь один вопрос: как быть с тобой, Богуслав Серегеич? Поклянешься ли ты своим Христом, что подтвердишь все, что мы скажем?
— Нет! — отрезал Славка.
Он был оскорблен.
— Тогда…
— Он не выдаст, дядька Устах! — перебила Рогнеда. — Перуном и Волохом клянусь тебе: не выдаст!
— Ну если Волохом… — Длинные усы воеводы приподняла усмешка. — Вот и хорошо. Убивать бы я тебя не стал, — сообщил он Богуславу. — Но и сажать в поруб сына лучшего друга не очень-то хотелось. А что с твоим риднем чернявым? Кто за него поручится?
— Я! Я! — Одновременно заявили Славка и Рогнеда, переглянулись и засмеялись.
— Ну раз вам так весело, то пускай живет, — проворчал Устах. — Вот и порешили. Тебе, княгиня, где постелить: внизу или наверху, на сеновале.
— Наверху, — не раздумывая, ответила Рогнеда, — ему, — кивок в сторону Славки, — тоже. Стеречь меня будет.
— Устерег козел капусту… — пробурчал Устах себе од нос и подмигнул Славке. — Что еще велишь, пресветлая княгиня?
— Кормилицу найди для Изяслава. У меня… — Рогнеда смущенно опустила взгляд, — Молоко что-то пропало. Мывка ему тюрю на козьем сделала, но кушал плохо.
— Найдем кормилицу, — успокоил Устах. — Не печалься, княгиня. Иные княжьи дети сроду материнского молока не пробовали, а какими удальцами выросли.
— А если б я согласилась Полоцк принять, ты б со мной остался? — спросила Рогнеда, уютно устроившись на Славкином плече.
— Нет, — не раздумывая, ответил Славка.
— Неужели отдал бы лехитскому пану? Вот, значит, как ты меня любишь!
— У меня, Рогнедушка, в Киеве родня. Что б тогда с ними было? Да и Владимиру я присягал. Я ж не предатель.
— А со мной любиться — это как?
— А этого в моей клятве не было, — усмехнулся Славка. — От моей ласки у князя не убудет. А я не евнух ромейский, чтобы княжьих жен пасти. А вот Полоцк против него поднять — это уже измена.
