Стивен Кинг - 11.22.63
Я пробыл в 2011 году приблизительно час. Возможно, немного дольше. Сколько времени прошло для него? Я не знал. Я не хотел знать.
— Слава Богу, — произнес он…прямо, как перед этим. Но, когда он вновь потянулся за моей рукой своими обеими ладонями, я отпрянул. У него теперь были длинные ногти, черные от грязи. Пальцы дрожали. Это были руки — и пальто, и карточка за биндой шляпы — в скором времени алкоголика.
— Вы знаете, что должны делать, — произнес он.
— Я знаю, что вы хотите, чтобы я сделал.
— Мое желание здесь ни к чему. Вы должны вернуться туда вновь и в последний раз. Если там все нормально, вы попадете в харчевню. Вскоре ее уберут, и тогда пузырек, который породил все это сумасшествие, лопнет. Это просто какое-то чудо, что он продержался так долго. Вы должны завершить этот цикл.
Он вновь потянулся ко мне. На этот раз я не просто отпрянул; я повернулся и побежал на автостоянку. Он бросился вслед за мной. Из-за моего истерзанного колена ему удавалось не отрываться от меня. Я слышал его прямо у себя за спиной, когда миновал «Плимут Фьюри», двойник того автомобиля, который я увидел, но пренебрег им как-то ночью во дворе «Кендлвудских Бунгало». Потом я оказался на перекрестке Мэйн-стрит и Старого Льюистонского пути. На другой стороне стоял, опершись одной ногой на обшивку «Фруктовой», этот вечный фанат рокабилли.
Я перелез через железнодорожный путь, опасаясь, что меня предаст на рельсах моя слабая нога, но, однако там перецепился и упал Ланг. Я услышал, как он ойкнул — безнадежный, одинокий вскрик, — и на мгновение почувствовал к нему жалость. Нелегкая ноша была у человека. Но я не разрешил жалости меня притормозить. Императивные требования любви жестоки.
Уже подъезжал Льюистонский экспресс. Я заковылял через перекресток, и водитель автобуса мне просигналил. Я вспомнил другой автобус, набитый людьми, которые ехали, чтобы увидеть своего президента. И президентскую леди, конечно, в ее розовом костюме. Розы на сидении между ними. Не желтые, а красные.
— Джимла! Вернись!
Это правильно. Я же Джимла, в конце концов, монстр из кошмара Розетты Темплтон. Я проковылял мимо «Кеннебекской фруктовой», далеко опережая мистера Охровую Карточку. Это были соревнования, которые я задумал выиграть. Я, Джейк Эппинг, школьный учитель. Я, Джордж Эмберсон, нереализованный романист. Я, Джимла, каждый следующий шаг, которого несет угрозу всему миру.
И, тем не менее, я бежал.
Я думал о Сэйди, высокой, классной, красивой, не переставая бежать дальше. О Сэйди, предрасположенной к спотыканию обо что попало, которая должна напороться на поганца по имени Джон Клейтон. От него она получит кое-что похуже, чем синяки на щиколотках. «Пропадай, мир, ради любви» — это Драйден или Поуп?[710]
Я остановился возле Тайтесовского «Шеврона», запыхавшийся. Через дорогую курил свою трубку, глядя на меня, битник, хозяин «Беззаботного белого слона». Мистер Охровая Карточка стоял позади «Кеннебекской фруктовой». Очевидно, это была та граница, за которую он уже не мог зайти в этом направлении.
Он протянул руки ко мне, что было плохо. Потом он упал на колени и сцепил пальцы перед собой, и это было еще хуже.
— Прошу, не делайте этого! Вы же должны понимать цену!
Я понимал и все равно поспешил дальше. На перекрестке, сразу за церковью Святого Иосифа, стояла будка таксофона. Я закрылся в ней, проконсультировался с телефонным справочником и вкинул дайм.
Когда прибыло такси, его водитель курил «Лаки», а радио в машине было настроено на WJAB.
История повторяет сама себя.
Финальные заметки
30/09/58
В автокемпинге «Лиственница» я получил кабинку № 7.
Заплатил деньгами из страусового портмоне, которое мне дал когда-то мой старый друг. Деньги, как и мясо, которое покупалось в супермаркете «Красное & Белое» или рубашки, которые покупались в магазине мужской одежды Мейсона, всегда остаются целыми. Если бы каждое путешествие действительно приводило к полной переустановке, они бы исчезали, но это не так, вот они и остаются. Деньги были не Эла, но, по крайней мере, агент Гости разрешил мне убежать, что, вероятно, пошло только на пользу миру.
Или нет. Я не знаю.
Завтра первое октября. В Дерри дети Даннинга нетерпеливо ждут Хэллоуин и уже придумывают, в какие оденутся костюмы. Эллин, эта рыжеволосая красавица, собирается быть Принцессой Летоосень Зимавесна. Не было у нее ни единого шанса. Если я сегодня же поеду в Дерри, я смогу убить Фрэнка Даннинга и спасти для нее Хэллоуин, но я не поеду. И в Дерам я не поеду спасать Каролин Пулен от случайной пули Энди Каллема. Вопрос в том, поеду ли я в Джоди? Я не должен спасать Кеннеди, это без вопросов, но такая ли уж чувствительная будущая история мира, что двум школьным учителям не разрешено встретиться и полюбить один другого? Пожениться, танцевать под мелодии Битлз наподобие «Я хочу держать тебя за руку»[711] и жить своей незаметной жизнью?
Не знаю, я не знаю.
Она может не захотеть иметь со мной ничего общего. Мы больше не будем тридцатипяти- и двадцативосьмилетними; в этот раз мне будет сорок два или три года. А на вид и того больше. Но, знаете, я верю в любовь; любовь — это уникально заразительная магия. Я не думаю, что оно сходит с небес, но я верю, что кровь взывает к крови, и ум к уму, и сердце к сердцу.
Сэйди танцует мэдисон, ярко раскраснелись ее щеки, она смеется.
Сэйди просит, чтобы я вновь облизал ее губы.
Сэйди спрашивает, не хочу ли я посетить ее, попробовать кекс.
Один мужчина и одна женщина. Велика ли просьба?
Не знаю. Я не знаю.
Что я делал здесь, спросите вы, теперь, когда снял и отложил свои крылья доброго ангела? Я писал. У меня были перьевая ручка — та, которую мне подарили Майк и Бобби Джилл, вы же их помните — и сходил в маркет, дальше по дороге, где купил себе еще десять заправочных баллончиков. Чернила у меня черные, что отвечает моему расположению духа. Также я купил два десятка толстых блокнотов, и уже исписал их все, кроме последнего. Возле этого маркета есть магазин «Вестерн Авто», где я купил лопату и стальной кофр с наборным замком. Общая сумма моих затрат на эти приобретения составляла семнадцать долларов и девятнадцать центов. Достаточно этих вещей, чтобы наполнить мир тьмой и грязью? Что случится с тем продавцом, чей предначертанный курс был изменен — просто нашей с ним короткой встречей — против того, которым тот мог в другом случае быть?
Я не знаю, но я знаю вот что: однажды школьному футболисту я предоставил шанс блеснуть на сцене, и лицо его девушки было растерзано. Вы можете сказать, что в этом нет моей вины, но мы же с вами все понимаем, разве нет? Бабочка расправляет свои крылышки.
Три недели подряд я писал целыми днями, каждый день. По двенадцать часов в некоторые дни. По четырнадцать в другие. Меня подгоняла моя ручка. У меня немела рука. Я ее растирал и писал еще немного. Иногда вечером я ходил в Лисбонский драйв-ин, где для пеших есть специальные дешевые билеты: тридцать центов. Я садился на складной стульчик перед баром-закусочной, рядом с детской игровой площадкой. Я вновь посмотрел «Длинное, горячее лето». Я посмотрел «Мост через реку Квай» и «Юг Тихого океана» [712]. Я пережил СТРАХОКОНВУЛЬСИВНЫЙ ДВОЙНОЙ СЕАНС, который состоял из «Мухи» и «Капли» [713]. И все время я задумывался, что я изменяю. Убив какую-нибудь мошку, я задумывался, что я тем самым изменил на десять лет вперед. Или на двадцать. Или на сорок.
Не знаю. Я не знаю.
А вот еще то, что я знаю. Прошлое сопротивляется по тем самым причинам, по которым сопротивляется панцирь черепахи: так как живая плоть внутри него нежная и беззащитная.
И еще кое-что. Многочисленные варианты выбора возможностей нашей повседневной жизни — это музыка, под которую мы танцуем. Они — как струны на гитаре. Забренчи — и получишь приятный звук. Гармоничный, полный обертонов. А потом начни добавлять струны. Десять струн, сто струн, тысячу, миллион. Так как они множатся! Гарри не знал, от чего этот водянисто-ледяной скрежет, а я вот уверен, что знаю; это звучание очень многих обертонов, создаваемых очень большим количеством струн.
Затяни высокое «до» достаточно громко и чисто, и ты расколешь этим звуком тонкий хрустальный бокал. Заиграй достаточно громко правильные ноты с правильными обертонами через свою домашнюю стереосистему, и у тебя лопнет оконное стекло. Из этого выходит (по крайней мере, для меня), что, если натянуть достаточно струн на инструмент времени, можно разбить саму реальность.
Но переустановка каждый раз происходит почти полная. Конечно, остаются какие-то фрагменты. Так говорил мистер Охровая Карточка, и я ему верю. Но если я не создам больших изменений…если я не сделаю ничего, а только поеду в Джоди и встречу Сэйди впервые… если так случится, что мы влюбимся…
