Александр Михайловский - Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила (сборник)

Выпили молча, не чокаясь и не закусывая. Посидели, слушая тишину.

– Да, – наконец сказал великий князь Александр Михайлович, – как-то у вас, Владимир Анатольевич, все очень просто получается. Шли мимо, и между делом заглянули на Северный полюс – воткнуть флаг на макушке мира и утвердить приоритет. И кстати, в вашем прошлом, кто оказался на Северном полюсе первым?

– В нашей истории первым достиг Северного полюса на собачьих упряжках американец Роберт Пири, – ответил капитан 1-го ранга Верещагин, – и было это всего через пять лет от нынешнего момента, в 1909 году. Хотя по этому поводу были большие сомнения. Но не будем зря чернить человека, посвятившего большую часть своей жизни исследованию Севера.

Вот, Александр Михайлович сказал, что мы как бы заглянули на Северный полюс между делом. Но, простите меня, мы просто не имели права, как это вы сказали, не «заглянуть». История освоения Севера написана кровью, так же, как и история покорения морских глубин или небесных высот. Лучшие люди, бывает, что при этом гибнут, делая ошибки по незнанию или неопытности. Но без этого невозможно движение вперед. Мы, с одной стороны, должны были зажечь маяк перед новым поколением исследователей, а с другой стороны, предупредить их о грозящих им опасностях. Отправляться на полюс на деревянных промысловых шхунах с двенадцатисильным мотором – это всего лишь завуалированная форма самоубийства. И тут, Михаил Александрович, государство должно взять это дело в свои твердые руки. Надо утвердить российский суверенитет над арктическими архипелагами, такими как Грумант, он же Шпицберген, Землей Франца Иосифа и далее на восток. Через сто лет потомки скажут вам большое спасибо.

– Я понимаю, – хмуро ответил император, – мы уже говорили об этом с Виктором Сергеевичем. Все уже решено – как только закончится вся эта свистопляска с англичанами, я тут же переведу часть Балтийского флота на север, в Мурман, и, создав Северный флот, отдам его под командование адмирала Макарова. Будем строить Мурманск, тянуть к нему железную дорогу. Все, как и в вашей истории, только на двенадцать лет раньше. Незамерзающий порт, который нельзя заблокировать, просто перекрыв проливы – это настоящая находка для нашего государства. Бог даст, заложим город и порт уже этим летом.

Для экономии средств, дабы исключить двойную работу, все исследования северных земель и морей будут поручены военным. Там же, в Мурманске и Архангельске, подальше от шпионов, будем проводить все работы с новым вооружением. А то у нас в столице давно уже невозможно плюнуть, не попав при этом во француза или британца. Иностранцы просто кишат на каждом углу, будто тараканы. И ведь всех их в одночасье из России не выгонишь.

– Ну, господа, – император взял бутылку и самолично разлил водку по рюмкам присутствующих, – давайте выпьем за будущие города на Русском Севере: Мурманск, Североморск и Северодвинск. И чтобы стоять им вечно, во славу государства Российского и для его процветание. Виват!

Старший лейтенант Бесоев Николай Арсеньевич

План же мой был примерно такой. По прикидкам, захват должен был произойти за час-полтора до прибытия в Базель. Это уже глубокая ночь, и действовать эсеровские боевики – или кто там еще – будут, скорее всего, следующим образом. Они войдут под каким-нибудь предлогом в наше купе и, предъявив «убийственные аргументы» в виде пистолета, предложат без шума и скандала следовать за ними.

Мне приходилось бывать в конце ХХ века в Базеле и познакомиться с тамошним вокзалом. Это, наверное, самый необычный железнодорожный вокзал в мире. Дело в том, что в XX веке город сей находился на стыке трех границ – Франции, Германии и Швейцарии. И в одном вокзальном комплексе находятся как бы два вокзала для трех разных стран. То есть там был французский вокзал, где несколько путей и часть привокзальной территории считалась юридически территорией Франции. Но был там и немецкий вокзал, именуемый «Базель-Бадишер-Банхоф». Он располагался на швейцарской территории, но в соответствии с договором 1852 года, большая часть станции (перроны и часть тоннеля, ведущего к ним) имели статус, соответствующий статусу территории Германии. Станция принадлежала немецким железным дорогам и обслуживалась ими же.

Правда, сейчас все обстояло иначе. В 1904 году в Базеле французского вокзала не было. Эльзас еще принадлежит Германии, и до границы Франции от Базеля примерно километров сорок. Не близко, но не так уж и далеко.

Поезд, следующий из Швейцарии в Германию, перед пересечением границы с империей делает остановку на вокзале, где высаживает пассажиров, которым не надо ехать в Германию. Вот в этот самый момент нас, по всей видимости, и ссадят. Ну, а далее – под конвоем отправят во Францию. Если следовать вдоль швейцарской границы, то до французской приграничной крепости Бельфор можно добраться на экипаже за два-три часа. У господ похитителей наверняка есть на границе окно, через которое они беспрепятственно попадут во Францию. Только нам с ними не по пути.

Поэтому мы сделаем все следующим образом – нейтрализуем своих будущих похитителей, после чего на подходе к вокзалу вылезем из поезда и по путям доберемся до немецкой территории. Там мы окажемся в безопасности. Вагонная дверь в тамбуре закрыта не на ключ, а на простую задвижку – я не поленился, проверил, – так что выбраться нам наружу будет несложно.

Когда я изложил свой план товарищам Ленину и Кобе, они, немного посовещавшись, пришли к выводу, что другого варианта спастись от принудительной депортации во Францию, у нас, пожалуй, нет. Можно было бы, конечно, попытаться уйти нам двоим с Ириной, после чего у похитителей пропадет интерес к нашим спутникам. Но оба вождя тут страшно возмутились, заявив, что негоже бросать своих в беде. Больше всех горячился Коба, который, как я уже заметил ранее, испытывал к Ирочке вполне определенные чувства.

Теперь надо было прикинуть – как все это сделать чисто технически. Мы присели, подумали, и выработали план действий.

Где-то через час Ильич вышел из купе, с заговорщицким видом подошел к боевику, стоявшему у окна, и, сильно картавя, сказал:

– Товагищ, можно вас на минутку?

Как мы и предполагали, четверка, следовавшая в нашем вагоне, состояла из наших соотечественников. Боевик повернулся и сделал несколько шагов в сторону Ленина. Когда он поравнялся с дверью в купе, Коба рывком открыл ее, а я одной рукой отключил боевика, ударив его ребром ладони по горлу, а второй – втащил обмякшую тушку в купе.

Там я быстренько обыскал «языка», пока он еще не очнулся. В боковом кармане пиджака у него лежал браунинг, а во внутреннем – паспорт на имя гражданина Франции Жозефа Лившица. В других карманах лежали пачка франков, носовой платок и потрепанная колода карт с изображением легкомысленных красоток на рубашке. А также фотографии – правда, довольно скверные – меня и Ирины.

Пока я изучал свои трофеи, Ося Лифшиц зашевелился и попытался открыть глаза. Я ткнул ему стволом под подбородок и, сделав зверское лицо, предупредил:

– Дернешься – стреляю! Жить хочешь?

Ося Лифшиц жить хотел. Дрожащим от страха голосом он рассказал, что вместе с ним в купе едут три члена эсеровской «боевки», все они из России, и за полчаса до прибытия в Базель они должны захватить живыми меня и Ирину. С Лениным, его супругой и Кобой им было приказано поступать по обстоятельствам.

– Месье Жиро, который нас инструктировал перед поездкой в Женеву, велел доставить целыми и невредимыми только вас и вот эту даму, – сказал боевик, испуганно поглядывая на пистолет в моей руке, и указал глазами на фото Ирины. На перроне в Базеле нас должны были встретить трое французов из секретной полиции, которым мы и передали бы вас. Остальное нас уже не касается. За все это французы обещали нам хорошо заплатить.

– А кто у вас старший? – спросил я.

– Товарищ Верный, – сказал Ося Лифшиц. – Как я слышал, его прислал сам товарищ Савинков.

– Когда тебя должны сменить? – спросил я и поднес к носу боевика карманные часы.

– Так уже должны, минуты через три, – сказал он.

– Оба-на! – воскликнул я.

Быстренько связав руки и ноги Оси Лифшица пластиковыми стяжками и засунув ему в рот кляп, я взял в руки пистолет-пулемет с навинченным глушителем и осторожно подошел к двери купе, в котором находились боевики.

Дождавшись, когда дверь приоткроется, чтобы выпустить сменщика, я просунул ствол в образовавшуюся щель и спокойно, практически в упор, расстрелял всех сидевших в купе. Стрелял одиночными, в голову. Хлопки выстрелов не были слышны из-за стука колес. К тому же уже была ночь, и все пассажиры мирно спали в своих купе. Похоже, что и проводник, устав за день, тоже прикемарил в своем закутке.

Потом я осторожно, стараясь не запачкать кровью китель и сапоги, вошел в купе. Ленин и Коба, заглянув в дверь, невольно отшатнулись. Они еще не привыкли к подобным натюрмортам. Коба побледнел, а Ильич, зажав рукой рот, помчался по коридору в сторону туалета. Действительно, для нормального мирного обывателя зрелище было… В общем, не совсем аппетитное. Наскоро обыскав убитых, я закрыл дверь.