Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов
Российская Империи, по его мнению, состоит из широких мазков коррупции, родственных связей, жестокости власть имущих и обыденной грубости нижестоящих, находящихся в совершенно скотском состоянии. На этом фоне, не всегда гармонично, виднеются, если приглядеться, редкие и даже какие-то неуместные миниатюры аллегорического Просвещения, Любви и Добра…
… добрая половина которых, если всмотреться получше, скрывает под тогами и хитонами сапоги со шпорами, а то и жандармские эполеты.
— Россия, — изрёк Валевский, усмехнувшись недобро, — иногда выигрывает войны, устилая дорогу к Победе трупами своих солдат, но с такими правителями, даже выигрывая войну, они всегда будут проигрывать мир!
— А что фон Зеебах[i]? — отвлёкшись от патетики, поинтересовался Валевский совершенно обыденным тоном. Конфидент, впрочем, нисколько не удивился, привыкнув, что патрон иногда оттачивает на нём свои выступления.
— Прислушивается, — ответил чиновник, тонко улыбнувшись на короткий миг. Министр удовлетворённо прикрыл глаза и улыбнулся в ответ, показывая своё расположение.
— Нессельроде по-прежнему болтлив, — добавил конфидент, явно имея в виду нечто большее, нежели мог понять человек непосвящённый.
— Это хорошо для нас, — серьёзно сказал министр, — очень хорошо…
Объясняться им не требуется, позиция российского канцлера, и без того очень сомнительная на этих переговорах, стала ещё более странной после того осенью 1855 года информация о неофициальных переговорах между Францией и Россией попала к австрийцам. Нессельроде тогда очень возмущался «австрийскому коварству», но люди мало-мальски осведомлённые знали, что информация об этом попала к австрийцам через саксонского министра Бейста или от самого канцлера. Впрочем, учитывая родственные связи, разница невелика…
Нессельроде, несмотря на все свои негодующие возгласы о «австрийском коварстве», питает к Двуединой Империи самые тёплые чувства, и всё ещё надеется на воскрешение былого союза России с Австрией. Возможно, раскрывая информацию о переговорах России и Франции, он надеялся припугнуть Австрию…
… но в итоге Эстергази, австрийский посол в Петербурге, вручил ультиматум, согласно которому положение России на мирных переговорах ухудшилось кратно!
Ошибка? Может быть… Но такие ошибки непростительны канцлеру огромной Империи, а с учётом его нежных отношений к Австрии и некоторым осколкам Священной Римской Империи, и подавно!
Ранее речь шла о «нейтрализации» Чёрного моря, отказе России от исключительного протектората над Молдавией и Валахией, свободе плавания по Дунаю (что соединялось с потерей части Бессарабии),и наконец, о согласии России на коллективное покровительство всех великих держав живущих в Османской Империи христианам.
Многие десятки лет Россия объявляла себя единственной защитницей Веры, вмешиваясь в христианские дела самым неуклюжим образом и не допуская никого более в эту кухню. От сего сомнительного посредничества вреда бывало подчас куда как больше, чем пользы — если, разумеется, рассуждать с позиции османских христиан, которых раз за разом использовали в политических играх, как мелкую разменную монету. Ну а у Дома Романовых по этому вопросу своё собственное мнение, несомненно, единственно верное.
А сейчас, посредством Австрии, к договору добавился пятый пункт, крайне неопределённый и именно потому угрожающий. Он, если его принять, даёт возможность Державам Победительницам возбуждать всё новые и новые условия во время мирных переговоров, предъявляя новые претензии «в интересах прочности мира».
Всё это — благодаря канцлеру! Но — это не предательство…
… это другое. Понимать надо!
Ну а раз канцлер огромной Империи не считает за грех использовать эту самую Империи в собственных интересах, с лёгкостью необыкновенной уничтожая результаты усилий тысяч и тысяч людей, ещё больше обессмысливая героику Севастополя, то что же говорить о простых смертных⁈
Поэтому к информации о том, что в русском стане у Франции много осведомителей, Валевский отнёсся спокойно, лишь пренебрежительно покривив губы. Не ново…
С русской делегацией приехало необыкновенное количество самого странного народа, не имеющего, в действительности, никакого отношения к будущему мирному Договору.
Одни приехали в Париж за «причастностью», за неизбежными в таких случаях наградами и повышениями, «моментами» и полезными знакомствами.
Другие — хлопотать за свои европейские активы, за пришедшие в упадок дела, за…
… и всё они, разумеется, восстанавливают старые связи, знакомятся, общаются, вращаются в кругах разной степени светскости, и… сплетничают.
Какая вербовка, упаси Бог! Обычные в светской среде приятные знакомства, беседы, отдающие приятным послевкусием, да обещания порекомендовать, похлопотать…
Большинство и в самом деле не понимает, а меньшинство…
… ну если уж сам канцлер преследует здесь свои интересы, а не Государства Российского, то он-то что может поделать⁈
Канцлер, министры, Великие Князья…
Ну и разумеется, массовка, не преследующая никаких интересов, а только лишь соскучившаяся по Парижу, Франции и Европе! Массовка, спешащая тратить деньги, зарабатываемые в России и не ими — здесь!
* * *
— А-а! — известие о дуэли новые друзья Ёжи встретили взрывом восторга.
Матеуш, закутавшись в дырявый плед, как в сенаторскую тогу, заскакал, как безумный. Во время этих скачек иногда показывается нижнее бельё, изрядно застиранное, и, кажется, не очень свежее. С ноги слетела домашняя туфля, но он, нисколько не смущаясь, продолжил свою вакхическую пляску, сбросив и вторую, вольно попирая босыми ногами грязную улицу возле дома.
— Дуэль! — срывая голос, орёт Бартош Камински, выглядящий несколько более прилично, — Дуэль! С московитами! В первый день! Первый день в Париже, и дуэль! Вот она, Польша, и кто после этого скажет, что её не будет от моря до моря! Польша жива, пока живы польские патриоты, а польская идея — бессмертна!
Якуб, срывая голос, раз за разом поясняет зевакам, столпившимся возле входа, суть происходящего. Объяснения его излишне эмоциональны и сумбурны, а новые зрители своими вопросами сбивают всех с толку, отчего речь Шимански похожа на изъезженную пластинку, которую, с какого места ты её не проигрывай, невозможно слушать из-за шумов и треска.
Несколько минут спустя они угомонились, и поляки потащили Ежи к себе наверх. Вслед за ними, не спрашивая разрешения, на правах ближайших соседей и приятелей по Сорбонне, поднялись и все остальные нестройной, гудящей, переговаривающей и перешучивающейся толпой.
Живут, или можно сказать — обитают поляки в мансарде, достаточно большой, но поразительно несуразной, длинной и узкой, с многочисленными скосами в самых неожиданных местах, потёками влаги на потолке и стенах, следами плесени и клопов, и мебелью, которую следовало бы не то что выкинуть, а скорее сжечь!
Запах — соответствующий. Снаружи дом, узкий и несуразный, слипшийся рахитичными кривыми боками с другими домами, пахнёт мочой, которую принято стыдливо называть кошачьей. Внутри — сыростью, всё той же мочой, хотя и в значительно меньшей степени, плесенью, мышами, табаком, да застарелыми остатками еды и кофе.
