Артист (Управдом – 4, осень 1928) - Андрей Никонов
— Надо было снять начинающую из театральных, — сам себе сказал Свирский, топчась на месте, — Катю Зелёную, например, из театра Сатиры, её Кторов хвалил, или какую-нибудь Пельтцер-Ройзен из театра Корша, да мало ли их, за одну возможность на экране появиться что угодно сделают.
Режиссёр лукавил, и отлично сам это понимал, зритель требовал, как минимум, Анну Войцик или Анель Судакевич. Он направился к лестнице, мысленно представляя, какое очередное унижение ему предстоит пережить ещё раз.
Малиновская была в номере одна. Она стояла у окна в третьей позиции, по балетной ещё привычке, и курила, глядя на итальянский дворик. Внизу в свете фонарей сидели за столиками люди и сновали официанты, если перевести взгляд выше, открывался чудесный вид на горы, которые, впрочем, сейчас были почти не видны. На подоконнике лежало письмо от мужа, секретаря Осавиахима Льва Малиновского, они жили практически порознь, но постоянно переписывались. Что бы там себе не воображал Свирский, выстрел её не испугал, в двадцатом она и не такое видала, когда Белая армия отступала и её первого мужа чуть было не убил второй. Гораздо большее место в мыслях занимал артист на подмену, здоровяк, который чуть было Варю не расплющил, придавливая к земле. После первого случая, когда свалилась с обрыва, Малиновская его возненавидела — она выглядела после падения глупо и неряшливо, а ещё и эта реплика, мол, что сознание артистка вовсе не теряла. Она и вправду в обморок не хлопнулась, мужественно терпела кали крови, которые с этого Травина падали прямо на платье, и неудобную позу. Поэтому в сцене выстрела экранного мужа она поначалу сниматься не желала, даже хотела Свирскому ультиматум поставить — или Травин, или она, знаменитая артистка Малиновская, но потом собрала волю в кулак и позволила Грише Розанову себя привезти.
Каменные осколки оцарапали шею, Варя провела рукой по подсохшим ссадинам, подняла с подоконника лист бумаги. Муж писал, что его через два месяца посылают в Берлин, и предлагал ехать вместе с ним. Что они будут делать в Германии, в письме сказано не было, но Малиновская догадывалась, что это связано с его новой работой — советская власть активно закупала авиатехнику за границей.
«Не торопись, приезжай, когда сможешь», — вслух прочитала она постскриптум. В Москве у Малиновских была большая квартира в Трубниковском переулке в доме номер 19, где, кроме супругов, жили братья и сёстры мужа и их родители — архитектор и директор театра. К свёкру Варя относилась ровно, а вот свекровь не любила, та её в труппу Большого не взяла, сказав, что с такими ногами и ростом в балете делать нечего.
В дверь постучали.
— Кто там? — Малиновская спрятала письмо в тумбочку, затушила папиросу.
— Позвольте войти, Варвара Степановна, — раздался голос Свирского.
Варя нырнула в постель, положила полотенце на лоб.
— Я сплю, — сказала она как можно капризнее.
— На минутку.
— Так и быть, входите.
Свирский аккуратно открыл дверь, и затворил за собой тоже тихо, на цыпочках подошёл к кровати. Свет в комнате был погашен, и её освещали только уличные фонари. Лицо Малиновской сливалось с подушкой.
— Как себя чувствуете, Варвара Степановна? — осведомился режиссёр.
— Неважно.
— Может, нужно чего? Кофе, или лауданум?
— Обойдусь.
Режиссёр подошёл ближе, сел на край кровати.
— Нам бы картину доснять, Варенька, — заискивающе произнёс он, — ещё два дня, и всё. Клянусь, больше не потревожу, снимем сцену в поезде, возле кофейни у Цветника покрасуешься, на этом закончим. Номер я тебе, как договаривались, на десять дней оплачу, или, хочешь, деньгами отдам, а если сейчас всё сорвётся, придётся без этого обойтись. Выкручусь, но разве такой фильм мы хотели снять?
— Триста пятьдесят рублей, — сказала Малиновская. — Во вторник поезд, и я уезжаю в Москву. Билеты оплатишь первым классом, не желаю в купе трястись. И Зою с собой заберу, ей тоже билет возьмёшь.
Свирский скрипнул зубами, билеты в синие вагоны стоили недёшево.
— Хорошо, но я тебя умоляю, до вторника соберись и сделай всё как надо. Без твоих капризов.
— Вы, Арнольд Ильич, шли бы по своим делам. Деньги завтра утром чтобы были у меня, иначе даже из кровати не вылезу, и счетовод твой чтобы окончательный расчёт дал, знаю я его, будет время тянуть. И вот ещё…
— Да? — режиссёр остановился на полпути.
— Этот, который заместо Охлопкова, Травин, кажется. Близко его ко мне не подпускай, от него одни несчастья.
* * *
— Как ты умудряешься влипать в неприятности?
Кольцова лежала на кровати в своём номере, при свете настольной лампы разглядывая негативы, рядом, на одеяле, в пепельнице дымилась папироса, на тумбочке стояла чашка уже остывшего шоколада и лежал томик Вудхауза «Девушка с корабля» в переводе Натана Френкеля. Травин сидел в кресле в брюках, но с голым торсом, и листал газету. Он заглянул к Лене с полчаса назад, чтобы рассказать, что случилось на съёмках, но поначалу разговора не получилось. Кольцова вцепилась в него как змея и потащила на упругий матрац. Сергей даже растерялся от такого напора, но спорить не стал, правда, и эмоций прежних не испытал, былая любовь прошла, оставив лёгкий, едва заметный след.
— Скорее всего, случайно, — сказал молодой человек, — завтра, наверное, в газетах будет.
— Вечно так, самое интересное пропускаю. Значит, говоришь, выстрелил прямо в неё?
— Нет, он вообще-то в меня целился, из маузера попасть с пяти шагов дело плёвое, если стрелять умеешь и рука твёрдая. Этот Муромский в руках настоящего оружия не держал, наверное,
