Соединенные Штаты России 2 - Полина Ром
С той стороны, сквозь огромную дыру было видно горящие факелы и толпу военных, готовых встречать опасность. И тут Ксен, набрав полные легкие воздуха, протяжно и громогласно, как будто находился на вершине собственного храма, прокричал:
— Боги идут! Радуйтесь люди, новые Боги спустились к нам!
Со стороны, пожалуй, это выглядело немного нелепо. У остывающих, неровно оплавленных гигантских медных ворот с двух сторон застыли группы людей: воины храмовой территории с одной стороны и команда Рима с другой.
Гул среди солдат закончился точно так же, как и среди мирного населения: военные роняли факелы и простирались ниц, напуганные светящимися людьми.
Где-то там, далеко, за спинами местных, в глубине этой закрытой территории, слышался все нарастающий гудеж. Очевидно, новость о том, что ворота сломаны и пришли какие-то странные люди, распространялась дальше. Ждать, пока местные очухаются, Разумовский не стал.
От ворот все еще сильно несло жаром, но потеки металла уже перестали светиться, и Рим двинулся туда, внутрь, сквозь гигантскую горячую дыру. Следом за ним по двое, как дети в детском саду, только что, не держась за руки, двинулись остальные. Замыкал колонну Кент. Солдатам Разумовский велел остаться за воротами.
Все понимали, что сейчас, именно в это мгновение, выстраиваются отношения с местными владыками. И потому, когда от одного из храмов рванула в их сторону толпа военных с факелами, Ксен, одетый в парадные одежды — ту самую накидку с перьями, выскочил вперед и вскинул руки, привлекая к себе внимание.
Громкий, уверенный, натренированный голос жреца повторял и повторял одну и ту же фразу: «Падите ниц! Боги пришли на нашу землю!»
Мексиканская ночь была густой и темной, как чернила, и только вспышки факелов местами подсвечивали хоть что-то. Даже пирамиды терялись где-то во мгле. Судя по всему, сама территория храмового комплекса была гигантской. Эдакий отдельный город богов и элиты, занимающей центр человеческого поселения.
Ждать, пока к ним выйдут не простые воины и даже не местные сержанты-лейтенанты, пришлось еще минут пятнадцать. Все это время группа целенаправленно двигалась куда-то в темноту, подсвечивая себе путь мощными армейскими фонарями.
От разных строений периодически выскакивали вооруженные группы, но завидев это фантастическое шествие и слыша голос Ксена, падали ниц. Только минут через пятнадцать, в очередной толпе охраны вышел некто, кто, кажется, мог принимать решения.
Мужчина этот тоже упал ниц, как и толпа с факелами за его спиной, но с толпой он не смешался, пройдя к пугающим, светящимся богам дополнительно три-четыре шага. Правда, очень маленьких шага. Вот его Разумовский и выцепил взглядом. Дотронувшись до плеча Ксена, он указал ему на распростертое тело и попросил:
— Приведи сюда.
Жрец, которого привел Ксен, был немолод, довольно жирен и дрожал от страха. Он попытался вновь упасть ниц перед стоящим Римом, но чутко среагировал на команду:
— Встань.
У мужика трясся второй подбородок, дрожала губа. И больше всего он напоминал собой студень.
— Рим, чет он жидкий какой-то прямо, — недовольно сказал Бык на русском.
— Да боится он просто, Вась. Что вы к нему прицепились? — заступилась Анжела.
— Тихо вы! — цыкнул на них Андрей и обратился к жрецу, — Назови свое имя.
— Куикстли, о, Великий, — кланяясь и дрожа, ответил мужик.
— Сейчас, ты, Куикстли, вернешься и приведешь ко мне верховного жреца. Передай, чтоб поторопился. Я желаю разговаривать с ним.
Подобрав длинную одежду, перепуганный жрец кинулся куда-то в темноту. Оставалось только ждать.
От скуки бойцы шарили фонариками по окрестностям, и лучи выхватывали метрах в тридцати то угол какого-то богатого дома, то пяток плодовых деревьев, посаженных кругом, то широкую каменную скамью, покрытую довольно сложно резьбой.
Ждать пришлось долго, и уставшие бойцы начали тихонько переговариваться.
— Рим, может, поднять этих бедолаг? Сколько они на земле будут валяться? — сочувственно спросил Кот.
— Пусть валяются. Больше страха им сейчас, меньше геморроя нам потом, — одернул Кота Цинк и добавил, — Ну, вообще-то начальство здесь, смотрю, весьма не расторопное. Их все-таки боги ждут, а не хрен с горы.
Процессию, идущую от храма, увидели все почти одновременно. Окруженная парой десятков горящих факелов, которые несли богато одетые подростки лет пятнадцати-шестнадцати, как мальчики, так и девочки, двигалась группа из пяти человек.
Никто из них не страдал от истощения, но ни в одном из них не было ничего похожего на крепость тела Ксена. Это были пухловатые, даже рыхлые мужики, разодетые во все цвета радуги и несущие на себе золота больше, чем Разумовский видел за всю жизнь. Кроме приличествующих жрецам браслетов присутствовали огромные ожерелья, усыпанные камнями и чем-то напоминающие египетские воротники. Длинные волосы, обильно смазанные маслом, придавлены тяжелыми золотыми венцами.
Этого было мало.
Идущий первым опирался на широченный раззолоченный посох. У остальных посохи были значительно ниже и еле доставали им до плеча. Зато у первого это было что-то совершенно грандиозное: на конце покрытой золотом двухметровой палки был укреплен довольно интересный предмет — идеально ровный шар сантиметров пятнадцать в диаметре, тускло светящийся голубым.
— Охренеть, — Бык даже присвистнул от удивления, — Это что же у них такое?
— Например, краска из каких-то святящихся водорослей, — заявила Анжела.
На что Цинк ответил:
— Нет. Смотри, он изнутри светится, да и для краски — слишком ровно. Похоже, ребятушки, нас здесь ждет что-то аф-фигительно интересное!
Шар привел в недоумение всех, но, поскольку толпа была уже достаточно близко, Разумовский скомандовал:
— Заткнулись все.
Поклоны от верхушки жрецов были глубоки, но вот как ни странно, падать ниц никто не стремился. Бойцы молча разглядывали откормленных мужиков, испытывая некоторое чувство неловкости: все же пожилые люди, а они сейчас этим старцам лапшу на уши вешать будут.
Один Рим, похоже, ничего подобного не чувствовал. Он стоял, не шевелясь, как статуя самому себе. И только когда жрецы распрямились, посмотрел в глаза стоящему перед ним:
— Назови свое имя.
— Махуизох, мой Господин.
— Я буду звать тебя — Махо.
Жрец молчал, не выражая несогласия, но и как-то показывать свой страх или изумление не торопился. Радости на сытом лице тоже было маловато.
— Я и мои братья, Махо, спустились с небес, чтобы оберегать наш народ от грядущих бедствий.
Рим смотрел в спокойные, немного рыбьи глаза жреца и понимал, что перед ним не просто жрец, а один из верховных правителей целой империи. Сливки, так сказать, местного общества. И пусть он выглядит как перекормленный хомяк, власть его весьма велика.
Больше всего Разумовского удивило, что после его признания в божественной сущности, жрец продолжал так же молча стоять перед ним.
«Нихрена себе у него подготовочка! Это он что, перемолчать меня решил? Типа, кто сейчас первым заговорит, тот и продул? Интересно… Это на каких таких курсах он психотренинг проходил⁈»
Пауза затягивалась, и Андрей, продолжая смотреть в глаза жреца, не отрывая взгляд ни на секунду, скомандовал:
— Вась, посвети ему в лицо.
В луче армейского фонаря лицо толстяка искривилось, он попытался закрыться рукой так же, как и все, кто стоял у него за его спиной.
— Достаточно.
Разумовский ждал какого-то результата, но «жирный», проморгавшись, продолжал молчать, и Андрей четко понимал, что молчит он вовсе не от шока. Он действительно ждет более подробных объяснений со стороны пришедших.
Понимая, что такое противостояние ничем хорошим не закончится, Рим достал свой пистолет и всадил два заряда в каменную мостовую, на которой они стояли.
С визгом отскочив от мгновенно покрасневшего пятна, пыхнувшего нестерпимым жаром, жрец повалился назад на руки своим сопровождающим. Случился небольшой переполох, и когда он закончился, Разумовский сказал:
— Я не вижу в твоем сердце радости от нашего прибытия, Махо.
Кажется, до жреца что-то дошло: он начал кланяться с ритмичностью китайского болванчика, приговаривая:
— Мой Господин, прости нерадивого, я не сразу поверил в свое счастье. Скажи, чего ты хочешь, и все будет исполнено в то же мгновение!
Сопровождающие жреца носители факелов лежали лицами в землю, даже те, кто стоял за его спиной, попадали ниц, и только этот толстяк все еще держался на ногах,
