Лайон де Камп - Да не опустится тьма
Вернувшись домой, Пэдуэй позвал Джулию и объявил, что более не нуждается в ее услугах. Девушка тихо всхлипнула, затем разразилась рыданиями и отчаянно начала вопить:
— Что ты за мужчина?! Я даю тебе любовь. Я даю тебе все. А ты… Раз я из деревни, думаешь, все тебе позволено…
Она затарахтела как пулемет, потом вдруг завизжала и стала рвать на себе одежду. Пришлось прибегнуть к угрозам, пообещав, что Фритарик вышвырнет ее в буквальном смысле слова. Джулия успокоилась, собрала вещички и ушла.
На следующий день Пэдуэй самым тщательным образом прошелся по всему дому, желая убедиться, что ничего не украдено и не сломано, и обнаружил под своей кроватью нечто странное: труп мышки с привязанным к нему пучком куриных перьев. Фритарик был в растерянности. А Георгий Менандрус побелел как полотно и пробормотал: «Заклятье!»
Он неохотно разъяснил Пэдуэю, что этот «черный подарок» — дело рук одного из местных колдунов. Изгнанная служанка умышленно оставила его тут, дабы накликать на хозяина дома раннюю и мучительную смерть. Менандрус даже стал подумывать, не сменить ли ему работодателя. «Не то чтобы я серьезно верю в заклятье, достойный хозяин, но мне надо содержать семью. Зачем же рисковать?»
Существенная прибавка к жалованью развеяла его опасения. Он только искренне огорчился, что Пэдуэй не желает использовать этот повод, чтобы Джулию арестовали и повесили.
— Ты только представь, — уговаривал Менандрус. — С одной стороны, мы укрепим отношения с церковью, а с другой получим замечательный материал для газеты!..
Мартин нанял другую домоправительницу — седовласую, хрупкую и до тоски девственную. Именно это Мартина в ней и привлекало.
Джулия пошла в услужение к Эбенезеру-еврею. Пэдуэй искренне надеялся, что там она не вздумает пускать в ход свои чары. Старик вряд ли бы их выдержал.
— Вот-вот должно прийти первое телеграфное сообщение из Неаполя, — сказал Пэдуэй Томасусу.
Банкир радостно потер ладони.
— Ты просто чудо, Мартинус! Смотри только не переусердствуй. Посыльные сетуют, что твое изобретение лишит их куска хлеба.
Пэдуэй пожал плечами.
— Ладно, поглядим… Сейчас меня тревожит другое: я ожидаю дурных военных известий.
Томасус нахмурился.
— Да, это тоже причина для беспокойства. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы защитить Италию. Если война докатится до Рима…
— Готов заключить пари: Эвермут, зять Теодохада, перебежит на сторону Византии. Ставлю солид.
— Согласен!
В комнату вошел Юниан, держа в руке лист бумаги — только что прибывшее первое сообщение: Велизарий высадился в Реджо, к нему переметнулся Эвермут; византийские войска движутся к Неаполю.
Пэдуэй ухмыльнулся, глядя на Томасуса, который застыл с отвисшей челюстью.
— Прости, старина, но этот солид мне нужен. Я коплю на новую лошадь.
— Ты слышишь, Господи?!.. Мартинус, если я еще раз вздумаю поспорить с колдуном, можешь объявить меня сумасшедшим и искать опекуна!
Через два дня в дверь дома постучал гонец: король, прибывший в Рим и остановившийся во дворце Тиберия, призывает Пэдуэя к себе. Пэдуэй подумал, что Теодохад все-таки решил оснастить войско подзорными трубами, и с легким сердцем поспешил во дворец. Однако…
— Добрейший Мартинус, — начал Теодохад. — Прошу тебя остановить свой телеграф. Немедленно.
— Что?! Но почему, мой господин король?
— Твоя адская новинка разнесла весть об удач… об измене моего зятя по всему Риму! Это плохо отражается на моральном духе. Усилились прогреческие настроения, появились едкие нападки даже на меня. На меня! Так что впредь своим телеграфом не пользуйся — по крайней мере пока идет война.
— Но, господин, он будет полезен армии…
— Ни слова больше, Мартинус. Я запрещаю. Что-то еще… Ах, да! С тобой хочет познакомиться мой драгоценный Кассиодор — великий ученый! Ты останешься отобедать с нами?
Так Пэдуэй познакомился с префектом преторий — хрупким, безгрешного вида старичком-итальянцем. И сразу оказался втянут в живой и долгий разговор об истории, литературе и перспективах издательского дела. К немалой своей досаде Мартин обнаружил, что получает огромное удовольствие от этих схоластических споров. Он понимал, что потакает старым маразматикам, проявляющим преступное безразличие к судьбам страны, однако ему так хотелось побеседовать на отвлеченные темы!.. Через несколько часов, собравшись уходить, Пэдуэй предпринял попытку завести разговор о неотложных военных приготовлениях. Это, разумеется, оказалось бесполезно, но совесть его была чиста.
Разлетевшаяся весть о его близком знакомстве с королем и префектом произвела на патрициев большое впечатление. Знатные римляне стали раскланиваться с Мартином и даже звать на скучнейшие обеды, которые начинались в четыре пополудни и тянулись до глубокой ночи.
Слушая пространную пустопорожнюю болтовню и еще более пространные застольные речи, Пэдуэй невольно думал, что «цивилизованный» житель ХХ века, любящий поразглагольствовать на сытый желудок, мог бы брать у этих людей уроки напыщенной, витиеватой и совершенно бессмысленной риторики. Судя по определенной нервозности хозяев и гостей, римская элита все еще принимала Мартина за некое чудовище — курьезное, но ручное и мало-мальски воспитанное, знакомство с которым может оказаться полезным.
Даже Корнелий Анций прислал долгожданное приглашение в гости. Он не извинялся за выказанное в библиотеке пренебрежение, однако в очень деликатной форме давал понять, что инцидент не забыт.
Пэдуэй усмирил гордыню и приглашение решил принять — уж очень хотелось ему вновь пообщаться с хорошенькой брюнеткой. Когда подошло время, он встал из-за стола, вымыл руки и велел Фритарику собираться.
Гот был поражен до глубины души.
— Как, ты собираешься идти пешком в дом благородного римлянина?!
— Конечно. Тут рукой подать.
— О достойнейший хозяин, это просто невозможно! Так не делают! Я знаю, сам как-то работал у патриция. Необходимо прибыть в паланкине или, по крайней мере, на лошади.
— Ерунда! К тому же у нас всего одна лошадь. Ты же не хочешь бежать за мной следом?
— Н-нет. То есть мне-то все равно, но это уронит твое достоинство, если свободный слуга будет плестись на своих двоих, точно последний раб.
«Проклятый этикет!» — подумал Мартин.
— Хозяин, а как насчет нашей рабочей лошади? — с надеждой предложил Фритарик. — Крепкое и упитанное животное. Издалека его можно принять за тяжелого кавалерийского коня.
— Что?! Останавливать мастерскую ради каких-то идиотских приличий…
Пэдуэй поехал на рабочей лошади. Фритарик оседлал верховую клячу.
Мартина провели в большую, помпезно украшенную комнату. Из-за прикрытой двери кабинета доносился голос Анция, нараспев читающего зычные пентаметры:
Богиня-воительница трон подобающий занялаГрудь дерзновенно открыта,Златая корона на голове.Сзади, из-под шлема просторного, на спину ееСпадали роскошные волосы, будто река…
В кабинет заглянул слуга и доложил господину о приходе гостя. Анций немедленно прервал декламацию и, войдя в комнату, воскликнул:
— Дорогой Мартинус! Нижайше прошу меня извинить: готовлю речь для завтрашнего выступления в сенате. — Он постучал по книге под мышкой и смущенно добавил: — Признаюсь, не совсем оригинальную, но ведь ты меня не выдашь?
— Разумеется, нет. Я кое-что слышал через дверь…
— Вот как? И что скажешь?
— О, у тебя превосходная дикция, дражайший Анций.
Пэдуэй подавил желание спросить: «Но что эта речь означает?» Подобный вопрос касательно римского витийства оказался бы и бестактным, и напрасным одновременно.
— Тебе понравилось? — вскричал Анций. — Великолепно! Я безмерно рад! Завтра я буду волноваться как Кадм, заметивший прорастание зубов Дракона; доброе слово компетентного критика придаст мне уверенности. А теперь оставляю тебя на попечение Доротеи — надо закончить речь. Надеюсь, ты не обидишься?.. Дочь моя!
В комнату, очаровательно улыбаясь, вошла Доротея. Анций удалился в свой кабинет — заниматься плагиатом из Сидония, а девушка повела Пэдуэя в сад.
— Послушать отца, так еще не минуло то время, когда Рим повелевал всем миром. Если бы красивые речи могли вернуть Риму былое могущество, отец и его друзья давно бы это сделали!
Стоял знойный июньский день. Жужжали пчелы.
— Как называется этот цветок?
Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он устал от груза ответственности и постоянных забот. Ему хотелось хоть ненадолго почувствовать себя молодым и безрассудным.
Он еще что-то спрашивал — какие-то пустяки о погоде и растениях.
